Ира закрыла глаза и представила лицо отца в юности. Он подал ей свою фотографию и сказал:
— Вот такого Кешу любила твоя мать. Как, одобряешь ее вкус? — и ухмыльнулся.
На самом деле, Иннокентий Петрович был хорош. Коротко подстрижен, острый уверенный взгляд, в котором ни тени сомнения. Характер. Ира вообще больше всего в людях ценила характер. Пусть даже скверный, но цельный.
А у Иннокентия Петровича был характер, да еще какой! Он проступал даже в чертах — тяжелый подбородок, твердые скулы. На фотографии он снят во весь рост, и Ира могла рассмотреть прекрасно сшитый костюм. Безупречный. И безупречно начищенные ботинки.
— Ну так как? У твоей матери был вкус?
— Да уж, во вкусе ей не откажешь. Кстати, у меня мамин вкус. — Ира многозначительно улыбнулась.
— Согласен, одобряю. — Тонкие синеватые губы Замиралова разъехались...
Ира вспомнила, как тогда сжалось ее сердце. Как страшно меняется человек. И как ей жаль... отца.
Впервые она мысленно назвала его отцом.
Она открыла глаза, когда стюардесса остановила коляску с напитками возле нее.
— Сок? Вино? Минеральная?
— Вино, — неожиданно для себя бросила Ира.
— Белое? Красное?
— Красное.
Девушка подала ей маленькую бутылочку. Ира покрутила перед глазами — ага, чилийское. Хорошее вино. Она немного плеснула в бокал с эмблемой авиакомпании и попробовала. Густое, приятное. Она пила маленькими глотками, и тревога понемногу отпускала ее. Итак, жизнь поворачивается странным образом. Значит, надо отдаться этому повороту. Она ничего не теряет, потому что по большому счету ей терять нечего. Стоит рухнуть издательству, на которое она работает, и ей не на что жить.
Она совершенно одна в этом мире. Только один человек ей нужен. Да только вот она ему не нужна.
Она допила вино и снова закрыла глаза.
— Ира? Это на самом деле ты, Ира?
Она вздрогнула. Конечно, этот голос ей слышится во сне. Стоит открыть глаза — и иллюзия рассеется. Это все от вина. Хоть и маленькая бутылочка, но стакан там был, не меньше. Неважно, что мало градусов, но натощак...
— Ира!
Ресницы дрогнули сами собой, и в щелочку она увидела... О нет, не может быть. Она снова закрыла глаза. Крепко-крепко. Лоб покрылся испариной, кажется, она уловила запах. Запах его лосьона после бритья. Но не может же он пользоваться одним и тем же лосьоном столько лет. Ведь она видела его не вчера... Прошло... А сколько лет прошло?
Внезапно до Иры дошло, что она летит в самолете. Но ведь это не простой самолет. Почему Христо?..
38
Хельмут смотрел на экран радара. Черная трасса самолета вырисовывалась на сером фоне. Так, ясен путь «Гольфстрима». Очень скоро пилот заметит сбой в бортовом компьютере. «Жучок», который посажен на груз, сделает свое дело. И тогда борт станет запрашивать вынужденную посадку.
Они готовы его принять. Хельмут улыбнулся. И примут как следует. И тогда прилетит на вертолете Света, и они очень скоро будут далеко отсюда...
Света, Света... Я хочу тебя Света... Он ощутил прилив крови в чресла...
— Не понимаю... — Пилот всмотрелся в компьютер. Слушай, может эта чертова штука сломаться? Я вообще-то первый раз такое вижу.
— Да, по-моему, это указатель топлива барахлит. Или наши валенки на самом деле не долили керосина? Нет, не может этого быть.
Командир нахмурился.
— Разберись немедленно, — приказал он второму пилоту.
— Компьютер показывает, что у нас на исходе керосин! Надо запрашивать аварийную посадку.
Пилот молчал. А что он мог сказать? Красная лампочка горела, и с ней не поспоришь.
— Давай.
На этот рейс наняли русских пилотов. Тони Атвуд обещал хозяевам «Гольфстрима» обеспечить дешевое обслуживание рейса, и очень собой гордился. Американские летчики, которые пригнали «Гольфстрим» в Москву, полетели дальше на другом борту, а этих парней наняли за десятую часть их гонорара.
Итак, сигнал о помощи ушел в пространство, и ответ явился немедленно: помощь предлагало экологическое судно. Плавучий аэродром, способный принять «Гольфстрим».
Сделав круг, они коснулись палубы.
Хельмут набрал номер Светы.
— Они у нас, моя птичка. Вылетай.
Христо и Ира говорили, не замечая ничего вокруг.
— Это ты, Ира? — Христо никак не мог поверить. Темные глаза смотрели на нее в упор. — Ты меня узнаешь?
— Ты Христо, — прошептала она. — Я тебя узнаю... Но как это может быть?
— Очень просто, как и все под небом. Кажется, я теперь понял. Я читал в газете, что ты стала главой Мехового Дома Замиралова. А меня аккредитовали на выставку мехов в Орландо. И, экономя деньги, как я понимаю, на билетах, подсадили в частный самолет. Так случается...
— Да, я везу меха моего отца. То есть теперь мои меха. Отец умер.
— Я слышал.
Перед ними возникла стюардесса, она улыбалась, как всегда, но что-то в ее лице заставило их умолкнуть и с тревогой посмотреть на нее.
— Наш экипаж приносит вам свои извинения, господа. Мы совершили вынужденную посадку.
Валентина вылетала рейсом «Аэрофлота» в тот же самый день и почти в то же самое время. Она хорошо подготовилась к полету. Дима, провожая, передал ей пакет и сказал:
— Вот здесь все бумаги на груз. Там твоя фамилия, все данные, тебе не о чем волноваться. Комар носа не подточит. Ты подходишь к наследнице сзади, на выходе из самолета, и легонько касаешься ее булавкой. Наследница сразу отключается. «Скорая помощь», все такое... Американцы не станут разбираться, ее увезут. А ты с мехами попадешь в объятия «зеленых». Потом я прилечу. Наследница проваляется в больнице и пускай нас ищет с собаками.
Дима повторил все в точности, как сказала ему Света. Он нисколько не волновался, голос не дрожал. А что он такого делает? Главное — все будут живы. А ценности, существующие в этом мире, принадлежат всем — но попадают в руки тех, кто подсуетится.
Он хочет денег. И хочет Свету. Он получит свое за помощь в этом деле. Света обещала хорошие комиссионные. И себя.
А Света хотела только денег, и поэтому в пакет для Валентины положила еще кое-что.
Маленькую штучку, похожую на таблетку, и серебристую пластину, вложенную между документами на багаж. Семен Ильич нашел для нее все, что она просила. И не задавал лишних вопросов, руководствуясь принципом: «Многие знания — многие печали».
Света узнала от Димы, что Валентину укачивает в самолете. И эта таблеточка должна была помочь вестибулярному аппарату.
Валентина положила в рот таблетку, закрыла глаза и надавила зубами. Она всегда грызла таблетки, по старой привычке, которую внушила ей мать — чтобы быстрее подействовала. И она подействовала: ее бросило на спинку кресла и вдавило волной воздуха, вырвавшегося из иллюминатора. От взрыва вылетели стекла, словно из лопнувшей от напряжения очковой оправы. Дзинь — и нету. Знала бы бедная Люшка, доверившаяся Диме, что таблеточка была детонатором, от которого сработала та самая серебристая пластина, положенная между бумагами — пластиковая взрывчатка...
Самолет рухнул в Атлантический океан. Это произошло вскоре после того, как «Гольфстрим» пошел на вынужденную посадку.
— Ира, ты понимаешь, что случилось? — Христо пытливо смотрел на нее. — Какой хитрый план. Мы с тобой погибли в авиакатастрофе.
— Но мы не летели «Аэрофлотом».
— Но были там зарегистрированы. И теперь...
— И теперь нас нет? — Ира вытаращила глаза. Раньше она много раз думала о смерти, но никогда ей в голову не приходило, что смерть это вот так, как сейчас. Лежишь на кровати, а рядом любимый человек, которого тебе подарили на том свете, потому что на этом было невозможно. Голова у Иры слегка кружилась.
— А... мы в каком городе?
— Мы не в городе. Мы в океане.
Так, началось, подумала Ира. Точно, она сошла с ума, слетела с катушек. Или как еще говорят?
— Мы на корабле? Слушай, Христо, но я смотрю в окно и вижу...
— Знаешь, бывают такие плавучие города с аэродромами.
— А почему меня не качает? — с подозрением спросила Ира.
— Потому что на море штиль.
Она закрыла глаза. Итак, они плывут. Они с Христо.
— Хорошо бы понять, к кому мы попали.
— К Господу Богу. На небеса.
Внезапно телеэкран замерцал, потом прояснился, и они увидели мужское лицо. Круглое, немолодое, в очках с металлической золотой оправой.