Федор Никитич бегло осмотрел себя, огладил драгоценный халат ладонями, провел пальцами по лицу и решил, что выглядит вполне удачно. И солидно, и по-домашнему. Посему он просто накрыл голову вышитой жемчугом тафьей с небесно-синим округлым яхонтом на макушке и перешел по коридору в выстеленную персидскими коврами, обитую цветастой татарской кошмой комнату с расписным потолком, от стены до стены усыпанную бесчисленными атласными, шелковыми и просто полотняными, с набитным рисунком, подушками.

Библиотека царского брата выглядела так, как и полагалось прибежищу человеческой мудрости: с арабской утварью, арабским диваном, с теплым полом, подогреваемым идущими от печи воздуховодами, и даже с двумя серебряными кальянами – каковыми, впрочем, хозяин дома никогда не пользовался. Не пристрастился как-то боярский сын вонючий гашишный дым нюхать!

Собрание книг у Федора Никитича было самым лучшим и богатым в столице. В сундуках хранилось не меньше полусотни книг, половину из которых составляли, конечно же, молитвенники, псалтыри, шестодневы и часословы, частью подаренные обителями и священниками в благодарность за богатые вклады, частью купленные самолично во время паломнических путешествий в составе царской свиты. Сверх того тут имелись, само собой, знаменитые «Гурганский зидж», «Развлечение в странствии», «Известия времени», «386 глав об астролябии» и многие другие труды арабских ученых, в том числе отпечатанный схизматиками в далеком Риме «Китаб ал-Бустан»[5], подаренный царскому брату иноземным купцом Джеромом Горсеем в благодарность за предоставленный его коммерции заем. Были здесь и «Путешествие за три моря», и «Хождение к рахманам», и «Сказание о Дракуле», и «Казанская история», и «Мудрость Менандера», и толстенная полупудовая «Пчела»[6] царского печатного двора в кожаном переплете да с золотым тиснением. Имелись у Федора Никитича и «Степенная книга», и «Домострой», и «Макам»[7] аль-Харири, и стихи аль-Муллаваха, Абу Нуваса, Абу-аль-Хатасия…

Пока слуги суетились, расставляя блюда и кубки, хозяин дома самолично поднял крышки всех трех сундуков, открывая свету свои сокровища, и надолго задумался, выбирая самую удачную в случившихся обстоятельствах книгу. Наконец решившись, боярин поднял «Азбуковник»[8], махнул рукой на дворню, отсылая прочь, слегка сбил подушки в груду и опустился на них, открыв книгу примерно посередине.


В это самое время слегка захмелевший привратник, все еще облизываясь после двух кубков хозяйского вина, почтительно поклонился Ксении и указал рукой на каменную лестницу:

– Федор Никитич ждет тебя, юная лебедушка! Приказал проводить самолично со всею заботой. Дозволь под локоток подержать. Бо лестница заледенела, скользкая. Кабы не скатиться.

Холоп крепко взял гостью за руку и двинулся наверх – очень медленно, ощупывая ногою каждую ступеньку и продвигаясь вперед с непостижимой осторожностью. Добравшись таким образом до верхней площадки, он и вовсе остановился, указал пальцем наверх:

– Ты видишь сей образ, над дверьми, боярыня? Сие есть икона Николая Чудотворца из старого дома Захарьиных, каковую они с собой в новое жилище перенесли. Ее еще Роман Юрьевич водрузил, отец царицы Анастасии, общий дедушка для государя нашего и хозяина моего Федора Никитича! Ему и токмо ему о благополучии дома нашего молиться надобно, о крепости всего корня Романовского! – Паренек несколько раз широко перекрестился, что-то забормотал. Ксения, опустив голову и тоже осенив себя знамением, вынужденно присоединилась к его молитве.

Наконец слуга утомился, вздохнул, открыл дверь, пропустил женщину вперед, но тут же прихватил за локоть:

– Дозволь поддержу, красавица! Боярин в библиотеке ныне находится, дозволь путь укажу! Осторожнее, ступеньки здесь крутые. Как бы не оступиться, не зашибиться.

Скорее отбиваясь от холопа, нежели получая его помощь, Ксения наконец-то добралась до нужной комнаты и сама торопливо открыла дверь.

Федор Никитич находился здесь, завернутый в яркий, красочный халат. Он лежал у стены среди подушек, с интересом что-то читая, и даже появление гостьи не заставило его сразу оторваться от книги.

Женщина поняла, что оказалась права: для знатного человека она была развлечением на один раз. Поиграл и забыл, более не надобна. Но ничего другого Ксения, в общем-то, и не ожидала. Просто дала лишнюю волю наивной мечте… Но кто знает, может, хотя бы Гришке повезет?

И просительница склонилась в низком поклоне:

– Прости, что от дел важных отвлекаю, боярин.

Федор Никитич, выждав малый промежуток, поднял голову, приветливо улыбнулся:

– Ксения! Рад видеть тебя, милая!

Он увидел, как гостья холодно и даже чуть отчужденно поклонилась, немного напрягся от неожиданного поведения женщины, повел рукой:

– Что же ты в дверях стоишь, Ксения? Проходи, присаживайся! Иногда из сих томов научных изумительные вещи узнаешь! Ты знаешь, как кукушки отправляются в дальние края? Крылышки у них слабые и короткие, посему сами они много летать не способны. Так сии пичуги коршунам могучим на спины садятся и на них путешествуют! И, кстати, ученые мудрецы выяснили, что именно из их слюны рождаются цикады.

Боярский сын желал поразить женщину своей ученостью – и ему это удалось.

«Кукушки с цикадами Федору Никитичу интереснее меня, – подумала гостья, делая несколько шагов вперед. – Садиться? Куда?! Он просто насмехается! Зря пришла, зря… Надобно отказ поскорее получить и уходить!»

– Просьба у меня к тебе, Федор Никитич, – стараясь не смотреть на своего сказочного витязя, выпалила Ксения. – Коли уж судьба нас свела, не сделаешь ли дело доброе, не поможешь ли в судьбе юному сироте? Есть знакомый у меня, Гришей нареченный, из рода боярских детей Отрепьевых. Умен, грамотен, почерком красивым одарен. Вот бы его писарем на место хорошее пристроить.

– О воздыхателе заботишься, лебедушка? – попытался пошутить хозяин дома.

– О брате… – кратко поправила женщина.

Мужчина с удивлением начал понимать, что никакого желания его соблазнить, очаровать, заполучить в свои объятия гостья отнюдь не испытывает. Вела она себя сухо, говорила как бы через силу, глаза отводила в сторону. Казалось, ее затолкали сюда вопреки желанию, и общество царского брата женщину совсем не радует.

А он-то уже на сладенькое настроиться успел…

– Хорошо, – дабы разом избавиться от скучного вопроса, ответил Федор Никитич. – Будет место твоему брату. Пусть приходит да Третьяка Уховерта спросит. То приказчик мой, я упрежу.

«Хоть Гришке повезло», – с облегчением вздохнула Ксения и невольно облизнула губы. На миг затаила дыхание, ожидая от пахнущего смолистым дымком мужчины еще хоть слова, намека, хоть полунамека…

Но тот молчал. Даже не приподнялся.

Значит, все. К просьбе своей худородной игрушки боярин снизошел, исполнил. Теперь пора и честь знать. Не отнимать более у знатного человека его драгоценного времени.

– Благодарствую, Федор Никитич, – поклонилась гостья и зашелестела к выходу.

«Она ведь так и уйдет! – остро екнуло в душе мужчины. – Она и вправду приходила лишь за брата похлопотать! И не нужен я ей более никак, не будет никаких соблазнов, даже не взглянула ни разу!»

Это было и обидно, и неожиданно. Вообще непостижимо! Женщина, которую он уже считал бесповоротно своей – уходила с легкостью и простотой! Безмятежно, даже не оглядываясь!

И когда Ксения уже положила руку на створку двери, мужчина не выдержал:

– Стой!

– Да, Федор Никитич? – полуобернулась женщина.

– Раз уж так получилось, что ты пришла, – как мог серьезнее сказал хозяин дома, – то, будучи лекарем твоим… Я должен осмотреть твои раны.

Щеки женщины стремительно порозовели, шало блеснули глаза, и она ответила уже совсем другим, теплым и нежным голосом:

– Да нужно ли сие, боярин?

Воспоминание о полученном лечении и вправду прокатилось по телу Ксении горячей волной, вызвав предательскую слабость в руках и ногах, а платье внезапно стало невероятно тесным в ребрах. До треска нитей на швах!

– Таков мой долг! – Захлопнув «Азбуковник», боярский сын отбросил книгу. – Раз уж взялся, надобно доводить лечение до конца.

Случившиеся в гостье перемены не остались для него незамеченными, и потому на душе мужчины сразу стало легко и весело, и память их первой встречи тоже разгорячила его кровь.

– Да отпусти же ты дверь, Ксюша! – улыбнулся он. – Напомни, сделай милость, какие места мне пришлось исцелять первыми? С коленом вроде бы некая неприятность случилась?