Это она придумала назвать двенадцать сосен именами апостолов. Петр и Павел — две самые могучие сосны на зеленой лужайке, где висел гамак и располагался один из двух обеденных столиков. Остальные сосны поменьше, их кроны не такие пышные, и они, мешая друг другу, высоко в небе переплетались ветками. Их шершавые коричневые стволы возносились к облакам не так прямо, как Петя и Паша, словно все время сомневались, выдержат ли их хрупкие плечи такой сложный и прямой путь. У них тоже были имена, но Кристина и Илария все время шутливо спорили, где есть Марк и где Матфей и которая из трех сосен, склонившихся над домом, носит имя Иоанна. Одна сосна засохла. Судя по ее толстому и ровному стволу, когда-то она была крепкой. Но потом что-то случилось и ей, стоящей поодаль от своих братьев, пришлось умереть. Возможно для того, чтобы жили другие. Или она просто не справилась с жизнью. Ее назвали Иудой. Эту сосну Кристина никогда бы не согласилась срубить. Она отождествляла ее с собой.
Когда жизнь казалась невыносимой, Кристина прижималась щекой к шершавой коре, чувствуя, как дерево отдает тепло и ласку, уводя от обид и горестей к светлому небу и солнцу. Кристина поставила поднос на деревянный, накрытый цветастой клеенкой стол и, расставив тарелки, засмотрелась на чернеющие на фоне голубого неба мертвые ветки. Говорят, что существует материнская любовь, дочерняя, любовь к детям, любовь к мужчине. Она с этим не согласна. У каждого человека любви отпущено только на одного. Всем сердцем, всем своим существом, безусловно, не осуждая и отдавая всю себя, можно любить только одного человека. Мать или сына, мужа или любовника, сестру или брата. Всем остальным достанутся лишь крохи. Ведь даже она, Кристина, несмотря на свое безумное чувство к Витьке, не смогла бы полюбить его по-настоящему, потому что место в сердце уже давно занято Иларией. И вся ее жизнь принадлежит ей. Вот и хранит судьба от наказания.
— Привет, Ворона.
Кристина подняла голову. В нескольких шагах от нее появилась подруга с зеленой — слишком большой, так неподходящей к одежде — брезентовой сумкой через плечо и корзинкой клубники. Зина не носила ни юбок, ни каблуков и вообще, в отличие от Кристины плевать хотела на свой внешний вид и реакцию окружающих. К ее удлиненному лицу с добродушным лошадиным оскалом не шли гладко зачесанные, собранные резинкой в тоненький хвостик, волосы. Широким бровям, нависавшим над голубыми глазами, требовалась другая форма, а всему телу срочная эпиляция. Помешанная на внешности Кристина много раз пыталась накрасить и причесать подругу, но каждый раз результат против ожиданий лишь подчеркивал Зинину некрасивость.
Кристина сдалась. Если Зину устраивает полное отсутствие мужчин в жизни, ей-то чего париться? Даже лучше, что им двоим уготована похожая судьба. Вся жизнь Зины была посвящена родителям. Почему так произошло, Кристина не понимала. В отличие от ее больной мамы, с Зиниными родителями было все в порядке. Они просто использовали свою дочь, занимая ее свободное время дурацкими поручениями. То надо было срочно переклеить обои, то покрасить дом на даче или прополоть грядки. Причем именно в тот момент, когда Зина собиралась куда-нибудь пойти. Эта семейка даже работала вместе. Зинин папа считался известным дирижером оркестра народных инструментов, а жена и дочь — обслуживающим и попутно подыгрывающим на арфе и гуслях персоналом. Всегда в тени и в почтительном поклоне. Попробовав несколько раз вмешаться, Кристина чуть не поссорилась с подругой и решила не лезть в свое дело.
Зина клюнула Кристину в щеку и поставила на стол клубнику.
— В электричке такая жарища. Сейчас бы прыгнуть в озеро.
— Нет уж, милая. Овсянка стынет.
— Овсянка? Да ни за что на свете.
— Всего несколько ложек, — засмеялась подходящая к столу Илария.
— Здравствуйте! — улыбнулась Зина. — Чудесно выглядите. — она скользнула взглядом по Иларии, отметив, что та уже накрашена и одета, словно собралась на прогулку. Льняные брюки обтягивали стройные бедра, а черная кофточка на пуговицах подчеркивала белизну кожи. Мягкие волосы лежали волнами на плечах, как у девушки. Лишь в прозрачных серых глазах застыла выдающая болезнь грусть. Илария осторожно опустилась на садовый стул. Зина перевела взгляд на подругу. Небрежно прихваченные заколкой волосы спускались на загорелые сильные плечи, яркий зеленый топик подчеркивал соблазнительную грудь и открывал упругий животик. Зина может и завидовала фигуре подруги, если бы не знала, сколько усилий вложено в эту красоту. Нет, уж ей лучше с целлюлитом, но только не бегать и не отжиматься.
— Корзина, пойдем в дом, взбитые сливки делать. Мамуль, — она чуть наклонилась, — А тебе, может, пока кашки положить?
— Положи, детка.
Корзина улыбнулась. Слово «детка», которое часто употребляла Илария, вряд ли подходило к ее подруге, весь облик которой дышал силой, здоровьем и какой-то совершенно ненормальной сексуальностью. Зина любила бывать с Кристиной, избыток мужского внимания доставался и ей тоже. А еще рядом с подругой она чувствовала себя красивее.
— Ну и как наш женатый Ромео поживает? — нетерпеливо спросила Зина. — Смог ли он победить тебя в соревнованиях по плаванию?
Кристина рассмеялась. Сквозь смуглую кожу проступил румянец.
— Вот именно, что женатый. Сколько не догоняй, а ничего ему не перепадет.
— Ну, уж так и совсем ничего? — прищурилась Зина.
— Кроме парочки несравненных поцелуев. — Кристина покраснела еще больше, попадая во власть утреннего воспоминания. — Давай не будем об этом, а? Мне бы уехать от него подальше, чтобы с глаз долой. Да где я найду такое чудесное место с озером и соснами?
— Не понимаю. Что ты мучаешь себя и его. Сделала бы его своим любовником, раз уж он так мил тебе.
— Да не просто он мне мил, Корзина. Мой он, понимаешь. От усиков кошачьих и глаз зеленущих до того места, что между ног. И ничего мне с этим не сделать. Помнишь, я рассказывала тебе про половинки?
— Странно, что ты при всей своей циничности веришь в эту сказку, — нахмурилась Зина. — Может, скажешь тогда, где моя половинка?
— Не всем дана судьба встретиться, а тем, кому встретились, вместе быть, — Кристина переложила клубнику на блюдо и достала миксер. — Какие твои годы, может еще все будет?
— Похоже не в этой жизни.
Уютный шум воркующего моторчика миксера прервал разговор, и Зина больше не решилась расспрашивать. Присела, глядя, как ловко Кристина раскладывает взбитые сливки по высоким вазочкам и украшает клубникой.
— Тебе не кажется, что мама стала выглядеть еще моложе? — вдруг спросила Кристина, озабоченно взглянув на подругу.
— Мне так не показалось. Хотя… Это о чем-то говорит?
— Не знаю, — Кристина нахмурилась, ее лицо стало серьезным и строгим. — Врачи молчат, как обычно. Лекарства не помогают. Но я же вижу, что ей хуже. Когда мы сюда переехали, она еще со мной по берегу озера гуляла. А теперь в основном лежит. Выходит на улицу только после приема таблетки. Но их же нельзя принимать часто. Пару раз в месяц, максимум.
Эта чудесная таблетка придавала силы, чтобы выйти из дома и пожить обычной жизнью, которую так мало ценят здоровые люди. Прогуляться вдоль берега озера, дойти до ближайшего магазинчика, а то и вовсе отправиться в Москву и сходить в консерваторию.
Кристина поставила вазочки на поднос и, вздохнув, посмотрела на Зину.
— Ладно, пошли завтракать.
Зина молча подошла к подруге и обняла. Некоторое время они постояли, уткнувшись лбами друг в друга. Детский ритуал поддержки, придуманный ими, когда они обе оказались изгоями классного общества. Кристина освободилась первая, закрутила волосы в узел.
— Спасибо, Корзиночка. Я не должна раскисать. Бери поднос, а я возьму чайник с чашками. Мама, наверное, уже заждалась. И ни слова о болезнях. Будем наслаждаться солнцем и теплом. Ты пойдешь купаться?
Зина смущенно улыбнулась.
— Ну если тебе не стыдно будет появиться со мной в обществе. Предупреждаю, что под брюками у меня выросла шерсть.
Кристина засмеялась. Говорить подруге, чтобы она следила за собой, только тратить зря время. Сама она беспощадно расправлялась с каждым выросшим волоском, и ее загорелые сильные ноги с безупречным маникюром можно было запросто снимать в рекламе.