– Да, все эти железки так просто не унести, – задумчиво протянул мэтр Матье.
Но вот раненого рыцаря освободили от лат, завернули в плащ и положили на носилки, что наскоро смастерили из шестов, веревок и попон мулов. Катрин уже пришла в себя, перевязала рыцарю рану на голове, стерла с лица кровь. За все это время он так и не открыл ни разу глаз, но иногда стонал и время от времени слабо вскрикивал.
– Кажется, у него сломана нога, – сообщил Пьер, проворно ощупывая старческими сморщенными руками безжизненное тело рыцаря.
Мужчины подняли носилки. Катрин наотрез отказалась сесть на мула и шла теперь с ними рядом. На груди рыцаря распахнулся плащ, одна рука сползла к краю. Девушка не смогла побороть искушения и взяла эту руку в свою. Рука была влажная, холодная. Глубокие царапины на ней сочились кровью. Катрин осторожно промокнула их платком. Мало-помалу тяжелая мужская рука согревалась в ее нежных ладонях.
Мужчины с носилками и Катрин то и дело оступались в непроглядной тьме, они промерзли до костей, валились с ног от усталости. Но наконец перед ними дверь гостеприимной харчевни «Карл Великий». Спустя полчаса все уже согрелись, обсохли. Раненый спал на огромной постели за пологом из красной саржи. К радости путников, гостиница, куда они попали, была одной из лучших.
Правда, прибытие изувеченного рыцаря и сопровождающих его спутников доставило хозяину немало хлопот, поскольку купцы, ехавшие в Брюгге, успели занять все до единой комнаты. Кое-как хозяин отыскал комнату для рыцаря, Катрин поставили кровать в кладовой, а бедняга Матье отправился ночевать со слугами на солому в конюшню.
– Что ж, нам не впервой – такое ли мы видали! – философски заметил он.
Куда больше заботило его состояние рыцаря. Тот все не приходил в себя, его рана на голове, полученная, вероятно, при падении, продолжала кровоточить.
В общем зале, где ужинали постояльцы, их появление, разумеется, не осталось незамеченным. И вот перед Матье и Катрин стоял человек, будто возникший из волшебной восточной сказки. Суконщик не раз встречал мусульман на рынке в Брюгге, и сам по себе вид человека в чалме его бы не удивил, но незнакомец и впрямь был человеком необычайным.
Хрупкий, миниатюрный, он был настолько мал, что его огромная красная чалма казалась в десять раз больше крошечного личика. Широченный шелковый пояс перехватывал в талии синий узорчатый халат, из-под которого выглядывали тоненькие ножки в голубых чулках и ярко-красных туфлях. За поясом поблескивал изукрашенный драгоценными камнями огромный кинжал. Сам человек был не менее примечателен, чем его облачение. Шафранно-желтое лицо с тонкими, изящными чертами странным образом сочеталось с длинной белоснежной бородой. Позади него шли два черных великана-прислужника. Приложив руку к сердцу, он церемонно склонился перед мэтром Матье и его племянницей.
– Слава всемогущему Аллаху! – весьма торжественно провозгласил незнакомец на прекрасном французском языке, хотя и несколько шепеляво. – Я, Абу-аль-Хаир, величайший целитель во всем подлунном мире, остановился здесь на пути из Кордовы, узнал, что вы привезли раненого, и пришел осмотреть его.
При слове «величайший» Катрин едва удержалась от смеха. Скромность, похоже, была не главной добродетелью крошечного человечка. Напыщенность, с какой он держал себя, показалась девушке невероятно забавной, тем более забавной, что человечек ничуть не сомневался в своем величии.
– Да, мы привезли с собой раненого, – начала было Катрин, но воздетая вверх ручка маленького целителя призвала ее к молчанию.
– Речь моя обращена к почтенному старцу, – проговорил он сурово, – по нашему обычаю женщинам не пристало вмешиваться в разговоры мужчин!
Раздосадованная Катрин вспыхнула до корней волос, мэтр Матье тихонько усмехнулся. Но он не видел причин отказываться от помощи.
– Ранен молодой рыцарь, мы нашли его на берегу реки. Он очень плох, – сказал Матье, поклонившись в ответ маленькому человечку.
– Я осмотрю его.
Абу-аль-Хаир важно прошествовал в комнату, вслед за ним черные слуги внесли туда огромный расписной ларец и серебряный чеканный кувшин. В комнате только и было что камин и огромная кровать. Красный полог лишь подчеркивал мертвенную бледность лежащего на кровати рыцаря.
У изголовья стоял Пьер и тампоном пытался остановить текущую кровь. При виде вошедшего человека глаза его округлились.
– Этот господин – доктор, – объяснил ему Матье.
– Да воздаст ему Господь! Он подоспел вовремя. Рана все кровоточит.
– Кровь мы немедленно остановим, – проговорил араб и знаком приказал поставить ларец и кувшин на столик возле кровати. Затем он поспешно поднял к самым плечам свои широченные рукава и проворно ощупал череп раненого. – Ни одной трещины; задет один из сосудов. Бегом за горячими углями.
Пьер кинулся за углями, а Катрин заняла его место у изголовья. Крошечный целитель взглянул на нее высокомерно и недоброжелательно.
– Вы жена этого юноши?
– Нет! Я даже с ним незнакома! Но тем не менее останусь подле него, – отрезала девушка.
Пусть этот лилипут терпеть не может женщин, выгнать ее отсюда ему не удастся! Абу-аль-Хаир брезгливо поморщился, но возражать не стал. Он принялся копаться в своем ларце, оказалось, тот заполнен всевозможными стальными инструментами, поблескивающими при свете камина, и бесчисленными горшочками всех цветов радуги. Он осторожно извлек из ларца что-то похожее на печатку с бронзовой ручкой, украшенной цветами и птицами, тщательно протер ее таинственной едкой жидкостью и опустил в принесенный Пьером горшочек с углями. Глаза Катрин расширились от ужаса.
– Что вы собираетесь делать?
Целитель был явно не расположен отвечать ей, но мог ли он удержаться, когда речь шла о его чудесном искусстве?
– О простота! Ведь это же ясно как день! Я прижгу рану, и порванный сосуд заживет. Разве не так поступают и ваши доктора-тупицы?!
Он крепко взял бронзовую печатку, изменившую цвет от погружения в жидкость и нагревания, и поднес раскаленный металл к ране. Катрин впилась ногтями в ладонь, крепко зажмурилась и тут же услышала душераздирающий вскрик и едва не задохнулась от запаха паленой кожи и волос.
– Какой изнеженный юноша! – заметил Абу-аль-Хаир. – Я едва прикоснулся к нему, чтобы не осталось ожога.
– Что бы вы-то запели, если б вам самому приложили каленое железо к виску?! – вскричала Катрин, с ужасом глядя на страдальческое лицо юноши.
– Запел бы хвалу Аллаху. Каленое железо остановило бы мою кровь и продлило мне жизнь. Посмотри, кровь свернулась и больше не течет. Теперь я смажу рану чудодейственным бальзамом, и спустя несколько дней от нее останется едва заметный шрам. По правде сказать, и рана-то не слишком велика.
Он вытащил зеленый фарфоровый горшочек, пестро расписанный невиданными цветами, поддел капельку мази кончиком золотой иглы, стряхнул ее на рану и растер кончиком тонкого полотна. Затем с дьявольской ловкостью стал накладывать на голову юноши плотную повязку, похожую на чепец. Катрин как зачарованная следила за его движениями: стоило бальзаму коснуться раны, как стоны рыцаря смолкли. Комнату заполнил сильный, терпкий и в то же время приятный запах.
– Что это за бальзам? – спросила девушка.
– Мы зовем его бальзам из Матарьи, им лечили еще в Египте, – пренебрежительно ответил человечек и этим объяснением ограничился. – Есть ли другие увечья?
– У него, кажется, сломана нога, – подал голос до тех пор молчавший Матье.
– Что ж, посмотрим!
Нимало не смущаясь присутствием у постели девушки, он сдернул на пол одеяло и простыню, открыв всеобщему обозрению обнаженное тело юноши, которого Пьер и Матье добросовестно раздели, прежде чем уложить в постель. Суконщик покраснел до ушей.
– Тебе здесь не место, Катрин, – проговорил он, хватая племянницу за руку и намереваясь вывести ее из комнаты.
– Жалкие лицемеры-христиане! Плоть человека и плоть коня – вот самые прекрасные создания Аллаха! Эта женщина родит когда-нибудь таких же людей, как этот. Что плохого в том, что она увидит его обнаженным. С таких тел греки лепили статуи и украшали ими свои алтари!
– Но моя племянница – девица! – возмутился Матье, сжимая руку Катрин.
– Она слишком красива, чтобы долго оставаться таковой! Я терпеть не могу женщин. Глупые, шумные, пустые создания! Но и я отличаю красоту от уродства. Эта девушка – в своем роде произведение искусства. Как, впрочем, и юноша. Ну видели ль вы что-нибудь прекраснее этого сраженного воина?