Малис отвернулся. Его бледное лицо осунулось.
– Я не думал, что она умрет, – тихо произнес он.
Уильям тяжело вздохнул.
– Мы оба ее потеряли.
– А теперь вы собираетесь опозорить мою внучку? По линии Гамильтонов в венах Катарины течет королевская кровь. Ее дядя является регентом Шотландии, и он второй в очереди на престол[23]. Девочке необходимы дом и мать, соответствующая ее происхождению.
– У нее есть отличный дом. И у нее была замечательная мама.
Малис поджал губы. Ноздри его трепетали.
– Я хочу, чтобы Катарину воспитывали в доме Гамильтонов, а не в Рукхоупе – этом разбойничьем логове.
– Я счастливо рос в логове разбойников, – сквозь зубы произнес Уильям, – пока вы и люди графа Ангуса насильно не увезли меня оттуда. Уверен, моя дочь будет так же вольготно чувствовать себя среди разбойников, как и я в свое время.
– Не я приказал казнить вашего отца, – сказал Малис. – Это Ангус. Когда я приехал – все было кончено.
– Однако не очень опоздали, – заметил Уильям.
– Все это давние события, – тихо произнес Перрис. – Нет никакой нужды сейчас ссориться из-за этого. Случившегося не исправить. Произошедшая трагедия осталась в прошлом.
Скотт понимал, что приятель хочет его успокоить, не дать выйти из себя.
– То был грустный день для многих.
Малис криво улыбнулся. Такая улыбка вообще часто скользила по его губам. Казалось, только так этот мужчина может извиняться или проявлять доброту.
– Но теперь нас разделяет еще одна смерть, куда более трагичная, чем гибель конокрада.
Уильям смотрел на холмы, крепко сжимая рукой уздечку. Его челюсти были плотно сжаты. Он ничего не ответил. Ему невыносимо было смотреть в сторону дуба, на котором повесили его отца.
– Согласитесь взять замуж одну из моих племянниц, позвольте моей внучке иметь тот дом, который я для нее выбрал, – произнес Малис, – и, возможно, я начну забывать о том, что произошло, и даже попробую простить.
– Никто из нас не сможет ни забыть, ни простить, – возразил Уильям.
– Дженни сделала свой выбор, когда ушла к вам. Она умоляла меня о том, чтобы я полюбил вас как сына, – сказал Малис. – Я поклялся ради ее памяти, а также во имя блага внучки выполнить эту ее просьбу, хотя, признаюсь, предпочел бы, чтобы вас повесили за грех прелюбодеяния, – глаза старика сузились. – Поймите, то, что я надумал сделать, – это только ради ребенка. Возьмите в жены одну из моих племянниц и растите вашу дочь вместе с женщиной, равной ей по крови. Я позабочусь, чтобы вы извлекли максимум пользы из того, что породнитесь с Гамильтонами.
– Да, я женюсь, – сказал Уильям настолько мягко, насколько был способен.
Лично ему не хотелось извлекать максимум пользы, если это будет означать непрерывное соседство с Малисом.
– Вот только пока не знаю, когда и на ком. Не могу обещать, что вам понравится мой выбор, но смею заверить вас в том, что однажды у Катарины появится мать. А еще я обеспечу дочери благополучную жизнь в моем доме.
– В вашем доме? – угрожающе произнес Малис. – Вот это под вопросом. Если вы не сочетаетесь браком с представительницей рода Гамильтонов, обеспечив тем самым достойное положение моей внучке, я подам жалобу в Верховный суд. Недавно я нанял адвоката из Эдинбурга для рассмотрения этого дела.
Уильям взглянул на Перриса. Тот угрюмо кивнул.
– Я его знаю, – подтвердил он, – способный законник.
– Притязания Гамильтона необоснованны, – сказал Уильям.
– Мой адвокат так не думает, – возразил Малис.
Уильям взглянул на Перриса. Друг кивнул.
– Ребенок матери, которая находится под опекой своих родителей, может рассматриваться как принадлежащий скорее дому деда, чем отца, – пояснил тот. – Гражданский суд может вынести решение по жалобе Малиса как в его пользу, так и в твою.
– Дочка Дженни – незаконнорожденная, – добавил Малис. – Катарина по праву принадлежит мне. Я хочу, чтобы ее растили в моем доме.
По спине Уильяма пробежал озноб.
– Она моя! – прорычал он.
– Малис! Ребенок должен расти у своего отца, – сказал Перрис. – Вы же понимаете моральную сторону этого дела?
– Моральная сторона дела заключается в том, что Скотт не должен был соблазнять мою дочь, – глядя на Уильяма, произнес Малис. – Мне нужны Катарина и ее права на собственность, отошедшую к ней после смерти ее матери. В противном случае вы возьмете в жены девушку, которую я вам выберу, и подпишете доверенность на распоряжение имуществом на мое имя. Если вы сделаете так, как я хочу, можете оставить ребенка у себя.
Очередная мрачная улыбка, не затронувшая глаз, скривила рот Гамильтона.
– Земля, – с презрением произнес Уильям, – вот что вам надо. Став опекуном Катарины, вы сможете контролировать ее землю. Как отец я имею право защищать интересы своей дочери до ее совершеннолетия.
– Эта земля слишком ценна, чтобы оставить ее на попечение сына сорвиголовы, – сказал Малис.
– Обычно в таких случаях, – сказал Перрис, – определяется сумма отступного, которую выплачивают за привилегию владения землей до наступления совершеннолетия наследницы. В любом случае эта земля перейдет по наследству Катарине.
– Он уже назначил свою цену, только не звонкой монетой, – промолвил Уильям.
– Меня более всего заботит благосостояние Катарины. Она живет в логове конокрадов и грабителей, – сказал Малис.
– Я поверю в это тогда, – хмыкнул Уильям, – когда мне докажут, что луна – это зеленый сыр.
Он перевел взгляд на Перриса и кивнул ему на прощание. Приятель кивнул в ответ и бросил взгляд на Малиса. В этом взгляде он выразил все, что о нем думает.
– Не пытайтесь отобрать у меня дочь, Малис, – отчеканил Уильям, – иначе вы очень пожалеете, что узнали о моем существовании в тот день, когда вы и ваши приспешники повесили моего отца.
Уильям, не оглядываясь, поскакал на гнедом по дороге, ведущей к башне. Перрис и Гамильтон тоже пустили своих коней вскачь. Спустя минуту стук копыт за спиной Уильяма смолк.
Скотт пришпорил своего жеребца. Сердце ускоренно стучало в груди, будто он уходил от преследования гончих из ада. Здравый смысл подсказывал ему, что в Рукхоупе все в порядке, однако угрозы Малиса посеяли в его душе страхи и беспокойство. Несмотря на все доводы рассудка, он должен был лично убедиться, что с Катариной ничего плохого не случилось.
Потом его мысли обратились к Марии де Гиз и ее дочери, королеве Шотландии, которой тоже угрожала опасность. Уильям подозревал, что Мария, узнав об английском заговоре, в первую очередь поведет себя как мать, а уж затем как королева. Сочувствие и отцовское понимание другого родителя в большей мере побуждали его действовать, чем преданность шотландской короне.
Если до этого он еще колебался, стоит ли гнаться за цыганкой или сначала надо заехать к себе, то теперь Уильям был очень рад, что направился в Рукхоуп. После того как он повидает Катарину, матушку и сестру, он подчинится воле вдовствующей королевы и прибудет ко двору. Он надеялся, что Мария де Гиз проявит снисхождение, возможно, даже простит его за то, что случилось с Дженни и потрясло их обоих.
Что бы вдовствующая королева от него ни хотела, Уильям намеревался воспользоваться случаем и сообщить ей тет-а-тет о заговоре. Скотт понимал, что, независимо от его планов, ему придется подчиниться ее желанию увидеть его при дворе.
На поездку в замок Линлитгоу, аудиенцию у Марии де Гиз и дорогу обратно уйдет два-три дня, размышлял Уильям. Если он будет подгонять коня, то поездка туда займет один день. Когда он вернется в Рукхоуп, можно будет заняться поисками цыганки.
Он попросит двоюродных братьев Джока и Сэнди Скоттов, которые часто наведываются в Рукхоуп, присоединиться к поиску цыганского табора. Они вполне могут знать о каком-нибудь таборе, осевшем поблизости. Уильям предпочитал ночные верховые поездки, как и большинство жителей Приграничья, привыкших совершать набеги по ночам, а днем отсыпаться. Через несколько дней как раз будет подходящая ночь для подобной вылазки.
Когда он подъехал к высокой крепостной стене, окружающей башню Рукхоуп, стоявший наверху мужчина окликнул его. Уильям решил, что это один из его двоюродных братьев, и приветственно помахал ему. Затем он минул узкий боковой вход, который легко было защищать. Дверца сейчас была заперта, поэтому мужчина поехал вдоль стены к главному входу в твердыню.
Он ехал по широкому, поросшему травой уступу между каменной крепостной стеной и крутым обрывом. Более столетия затрудненный подход к Рукхоупу отваживал непрошеных гостей. Башня возвышалась над внушающим страх крутым склоном, покрытым леском. Внизу текла узкая, но бурная речка.