Ночь.
Мысль соскальзывала в сторону от страшного. А нельзя бездействовать, надо идти искать Ольгу, узнавать про ДТП. И снова в сторону — обои бы переклеить, что-то у раковины придумать со стеной, линолеум в коридоре и на кухне перестелить. Да лучше бы во всей квартире ремонт. Потолки подправить, трещинами пошли. А в комнате обои Женя изрисовала. В последний раз, как застал ее за этим, наказал, ударил. Александр закрыл лицо ладонями, не хотел он видеть окно с нищенской шторой, кухню эту и окна напротив. И вспоминать ничего не хотел! Сесть не на что, табуретки в комнате, а ноги не держат, ну не на пол же, пылища…
Почему они с Ольгой дошли до этого? Как случилось и что делать? Извечные идиотские вопросы русской интеллигенции.
Что делать, что делать… Искать ее, вот что! Мало ли кто там под машину попал.
Может, она бродить пошла. Тоже не захотела на все это убожество смотреть. В день рождения… Александр вспомнил, как Ольга окаменела, когда увидала их квартиру в первый раз. На сохранении лежала, а он, чтобы расплатиться с долгами, судорожно менялся. Длинная цепочка участников обмена была, это он умел. Александр много чего умел, институт закончил, работал как все, зарплату получал. Но хотелось большего, а вышло вон что. Из роддома он сразу в эту хрущевку жену с ребенком и привез. Она встала посреди комнаты, малыша к груди прижала и молчит. Прежняя их квартира просторная была, потолки высокие, идеальный ремонт, мебель, сантехника, паркет. И все прахом пошло, рассыпалось вслед за бизнесом Александра. А дальше долги, долги, братки, и вот конечная станция. Кирпичная четырехэтажка на выселках. Это вместо центра на Петроградской стороне. Продал он Ольгину квартиру, а что оставалось? Иначе с долгами бы не расплатился. И то еще можно было бы, наверно, подняться, если бы не Женя, в самый неподходящий момент надумала Оля рожать. Повременила бы — он смог бы, нашел способ, выкрутился. А она ни в какую на аборт не согласилась. Александр и уговаривал, и умолял, и кричал. Нет, родила. Вот тут он узнал, что такое настоящий трындец. Чего только не приходилось делать. Сначала пытались экономить, завели книгу расходов и доходов. Но сколько ни пиши — зарплаты хватало на десять дней, как остальные двадцать жить? Александр искал подработки, разгружал по ночам вагоны, разносил товары в электричках, стоял за книжным лотком, даже бутылки на стадионах собирал. Вот до воровства не дошел, так и не смог, один раз попытался в универсаме вынести пачку пельменей, охранник на выходе тормознул, глянул документы, пожалел, отпустил. Александр запомнил этот жгучий стыд и обиду, что докатился…
О чем он думает? О чем… Надо пойти до телефонной будки, попытаться узнать что-нибудь о ДТП. Если назвать адрес, то ответят, наверно, куда отвезли пострадавшую. Может, и обойдется еще, может, не Ольга…
И снова закрыл входную дверь, ключ на два оборота, быстро вышел из подъезда в промозглую сырость февральской ночи. До ближайшей будки на углу прямо за их домом было шагов триста. Зачем-то считал их. Чтобы не думать о последней ссоре с Ольгой. Ведь помириться хотел, прощения просить за злые слова про Женечку. Любил их обеих! Ольга красавица была, когда Александр с ней познакомился, а Женя на нее похожа. Только худышка такая, светится вся, бледная, на лице одни глаза остались. И это он виноват! Должен был предвидеть, защитить Ольгу. Да лучше бы сам, чем вот так…
Ноль-два бесплатно. Гудки, деловитый голос диспетчера, несуразные пояснения Александра. И никаких данных об этом ДТП в базе, как будто и не было его. Мысль вернуться, ждать до утра, и противный голосок предчувствия, что все плохо и очень плохо.
Ноль-три — скорая помощь, здесь толку вышло больше, и после нескольких переключений коммутатора Александру ответили, по какому адресу увезли пострадавшую в аварии на углу Комендантской и Широкой у дома номер тридцать два. В этот час в городскую больницу скорой помощи на улице Костюшко доехать можно было на такси. Но денег у Александра не было, и он пошел пешком.
За долгую службу свою в больнице навидалась баба Нина всякого, а душой не очерствела. Вот для успокоения этой самой души, что болела и ныла от страданий за других, от стремления помочь им, случалось заглядывала она и в бутылочку. Потому и оставалась баба Нина все там же, в самом низу карьерной лестницы. И не пыталась даже что-то изменить. Все ее устраивало. Без малого пятьдесят лет, переходя из одной больницы в другую, она все стелила да перестилала, подмывала, выносила утки и судна, переворачивала, уговаривала, выслушивала. И на все это ей хватало и выносливости, и доброты.
В ту ночь, когда бомжих привезли, она и капли в рот не брала, а потому запомнила все как было, яснее ясного. Сергеич один пытался обеих пациенток вытащить и не смог, винить его одного станут, а помогал ему кто? Да никто — вот только Катя да она сама, баба Нина, хоть и не положено это. А куда денешься, если рук не хватает. Был бы второй врач в смене, а так…
Потом все по порядку пошло, как Михайличенко проспался, только одна болезная не дождалась, померла. Может, и к лучшему — лечение лечением, а Бог знает, кому жизнь сохранить, а кого уж и призвать. Женщина сильно переломана была, и шрам этот еще от недавней операции, багровый, от пупка до лона. Перитонит, что ли? Баба Нина, еще когда мыла ее, приметила шрам, и вид был у женщины такой, что ясно — не жилица она. Лицо аж серое. Повздыхала баба Нина горестно, перекрестилась. Жизнь не кончилась. Живое — живым. Мертвых — земле. Помянуть бы…
А ведь и объявился у одной из женщин родственник! Когда Сергеич после операций спать пошел, человек этот и заявился, часа в три ночи, может, в четыре. Она и сама уже носом клевала, на топчан прилегла в коридоре. Так тихо было, чудно — никого не везли больше. И так же тихо вошел этот. Не то парень, не то мужик — не рассмотрела она, испугалась. Чисто привидение! Вошел и стоит, а сам белый, как полотно. Она решила, что пострадавший сам пришел, бывает и такое. С топчана соскочила, подбежала, стала расспрашивать, он молчит. Губы посинели. Откуда же знать, может, и приступ сердечный — и у молодых бывает. Она не врач разбирать. Усадила парня в смотровой, сама в ординаторскую, вернулась вместе с Михайличенко.
Но, оказалось, не больной это, а узнать человек пришел насчет женщин, что ночью привезли, одна из них вроде родня ему. Легко сказать «узнать». Та, что в реанимации, к ней точно не пустят, другую в морг еще не увезли — Катька не успела. Устала девка, вымыла все в процедурной, прибралась, чаю Анисимову отнесла и уснула на каталке. А баба Нина ее будить не стала, труп он и есть труп, никуда не денется. Решила, что ближе к утру в морг его отправят. Там бы прибрали, как положено, — тогда и смотреть можно.
Если сейчас, то по вещам только, а они порезаны все, по вещам ничего он не узнает. Михайличенко, которого зря сдернули, начал ругаться, бабе Нине тыкать, что надо в разные пакеты вещи совать. Виноватую нашел сразу, ему лишь бы на других спихнуть! А сам больше виноват, грех на нем — подставил Анисимова, спать завалился пьяный. Но опять не ее это дело, промеж собой врачи разберутся, не первый день вместе работают. Анатолий Сергеевич — святая душа, безотказный. На нем и ездят, кому не лень, теперь еще неприятности светят. А Михайличенко — ничего, не он оперировал. И жалости к людям никакой.
Родственнику так напрямик и сказал о той, что выжила:
— При такой травме выход был бы ей умереть, теперь будет в лучшем случае без памяти и речи ползать, а скорее, что овощем лежать, под себя сраться. Родным не позавидуешь. Идемте, я покажу, что от первой осталось. Что здесь тряпье перебирать? Смотрите на тело, все равно же потом на опознание придется в морг идти. А так все сразу решим.
И пошли они к туалету, где у самой стенки на металлической каталке лежало под заляпанной кровью простыней тело.
Врач сухо произнес:
— Ну что, готов? Открываю? — И отвел простыню с головы и шеи.
Не зря баба Нина за ними пошла — парень глянул и обмер, узнал, видно. Как стоял, так и упал, подхватить не успели, хорошо сам не переломался.
Михайличенко хуже ругаться начал:
— Нашатырь тащи! Сейчас наблюет еще, убирать за ним. В смотровую обратно поведем.
И как земля держит злыдня такого?! У человека горе, а он! Парня откачали, подняли, в смотровую отвели. Значит, его жена померла. Бедный, бедный…