Устав сопротивляться, я обессиленно прошептала:
— И что это изменит?
Он сел рядом со мной и ободряюще положил руку на плечо.
— Многое. Во-первых, выясним, поможет ли лечение.
Он был так уверен в своей правоте, что я даже и говорить ему не стала, что от меня отказались несколько хороших врачей.
— Во-вторых, ты даешь мне слово, что мы снова будем вместе, если оно поможет…
Содрогнувшись, я застонала. Какое лечение? На обследование я еще соглашусь, но на лечение… Я снова вспомнила раздирающую боль, напрасные надежды и отрицательно закрутила головой. Но он твердо сказал:
— Больно не будет! И я буду рядом!
С недоверчивой гримасой я посмотрела на него. Хорошо говорить, но ему бы хоть ничтожную часть этой боли…
Он потянулся ко мне с пьяным выражением глаз, но я отшатнулась и ультимативно заявила:
— И никакого секса за это время!
Замерев на полпути, он скривился, но руки опустил. Я поднялась и холодно заявила:
— Ну, раз мы до чего-то договорились, я пойду.
Поняв, что все время лечения плохо будет не только мне одной, он покорно побрел за мной к выходу.
Подав мне куртку, мрачно заявил:
— Как ты любишь испытания разного рода!
Считая, что должна же в мире быть справедливость, я откровенно подтвердила:
— Да, страдать будем вместе!
Он хотел спуститься со мной, чтобы довезти меня до дома, но я отказалась:
— Я сейчас пойду к Иринке, она живет рядом. И не надо меня провожать — я хочу спокойно пройтись и все обдумать.
Он был вынужден меня отпустить, и я в самом деле пошла к Ирине.
Она была дома и привычно хлопотала на кухне. Мне обрадовалась, хотя я и появилась у нее без предупреждения. Я ожидала увидеть Алексея, но его не оказалось. Иринка немного смущенно пояснила:
— Понимаешь, мы договорились продлить период ухаживания. А вместе жить только после свадьбы. Он приходит ко мне, даже ночует иногда, но все-таки живет дома.
Меня позабавила романтичность подруги, и я ей даже слегка позавидовала. Мне бы так… Она усадила меня за стол и стала потчевать печеньем собственного приготовления. Я съела пару штучек, было очень вкусно. Она обрадовалась похвале, но рецепт предлагать не стала — все равно я никогда ничего не пеку. Болтая со мной, она то и дело поглядывала на часы, и я догадалась, что вот-вот должен появиться Алексей. Чтобы не встречаться с ним, стала прощаться. Бедная Иринка разрывалась между желанием встретить жениха в одиночестве и привычкой поболтать со мной досыта. Но я оделась и ушла, прекратив ее метания.
На следующий день Евгений договорился о моем лечении с ведущим профессором в этой области, и я пошла по мукам. Прежде чем попасть на прием, пришлось сделать уйму анализов. Не доверяющий мне Евгений лично сопровождал меня везде, не позволяя увильнуть.
Медсестры, привыкшие к нормальным пациенткам, не могли понять, почему я охаю и хватаюсь за живот, а одна из них, особо болезненно ткнувшая меня, даже заносчиво сказала:
— Еще никто не жаловался!
На что я с такой ненавистью посмотрела на нее, что она отшатнулась.
Мне очень хотелось сказать им, что я о них думаю, но приходилось терпеть, поскольку, начав, я не смогла бы остановиться. А базарные разборки устраивать я не могу. Противно. За компанию я ненавидела и того, кто заставил меня пойти на все это, но Евгений демонстрировал такую толстокожесть, что пробиться сквозь нее мне не удавалось. Его доброжелательность и благодушие меня донельзя раздражали. Мне стало немного полегче лишь после того, как, выйдя к нему после очередной пытки в красных пятнах и со слезами на глазах, я заметила болезненное подергивание в уголке его губ и страдальческое выражение покрасневших глаз.
Наконец подошло время визита к профессору. К своему удивлению, им оказался один из тех врачей, что пытался лечить меня много лет назад. Он меня тоже узнал и, покачивая головой, проговорил:
— Помню, помню, очень, очень терпеливая девочка… Но тогда у нас ничего не получилось. Решили попробовать еще раз?
Ха, решила! Да будь моя воля, я бы их всех за километр обходила. Евгений, сидевший рядом со мной, сразу сообразил, о чем я думаю, сделал невинное лицо, и мне захотелось стукнуть его по носу.
Профессор увел меня на осмотр в смежную комнату. Смотрел он очень мягко, но мне все равно было больно. Покачав головой, он выпустил меня обратно, снял перчатки, вымыл руки и вышел за мной. Сел за стол, внимательно просмотрел анализы и неопределенно покряхтел. Я почувствовала, как рядом со мной напрягся Евгений. Наконец профессор поднял голову и произнес:
— Трудный, очень трудный случай. Но попробовать можно…
Я немедля встряла в его монолог:
— А сколько процентов успеха, профессор?
Он пожевал губами, что-то прикинул и выдал:
— Процентов пятьдесят. Но и это хорошо. Раньше, когда не было теперешних возможностей, шансы вовсе отсутствовали.
Евгений настойчиво сжал мне руку, заставляя делать то, что мне вовсе не хотелось, и я дрогнувшим голосом спросила:
— А это очень больно?
Профессор пояснил:
— Совсем не больно. Операция делается под наркозом, так что боль будет потом, после. Но небольшая. Вот в сексе, естественно, придется сделать перерыв. Вы ведь ведете нормальную половую жизнь? — И посмотрел на моего спутника.
Евгений осклабился, но нашей тайны не выдал.
— Конечно.
— Это хорошо, — кивнул профессор и пустился в такие рассуждения с заумными медицинскими терминами, что я тут же отключилась.
В общем, эндоскопическую операцию назначили через неделю. Профессор решил делать ее сам, хотя оперировал только больших шишек. Но моя история его чем-то зацепила, и он решил мне помочь.
Предупредив директора и подчиненных, что меня не будет где-то около недели, я приготовилась к нелегкому испытанию. Словам профессора о безболезненной операции не поверила, не столь уж я наивна. На всякий случай сбегала в соседнюю церковь, поставила свечку Пресвятой Богородице — вдруг поможет? В моем положении не стоит пренебрегать чудесами…
Утром за мной заехал напряженный Евгений, и через двадцать минут я была в приемном покое. Здесь моего спутника отсеяли за непригодностью, и он растерянно смотрел мне вслед, пока я не скрылась в палате. Там меня переодели в грубую серую рубаху, едва прикрывающую бедра. Пара строгих медсестер с похоронным видом провела меня по бесконечным коридорам в предоперационную, придерживая под локти с двух сторон. Явно для того, чтобы я не сбежала; видимо, были прецеденты.
Профессор придирчиво меня оглядел и строго указал медсестрам:
— А где бахилы?
С меня сняли мои домашние, греющие не только ноги, но и душу, мягкие тапки и взамен завязали белые длинные носки. По скользкому полу я с трудом прокатилась до высоченного операционного стола с подставленной лесенкой. Сверкая ягодицами, взобралась по ней в окружении то ли четырех, то ли пяти мужиков в белых халатах. В голове сердито мелькнуло — и к чему их столько? Но возмутиться как следует не успела: мне на лицо положили маску, и все удаляющийся голос стал размеренно считать: раз, два, три…
Проснулась я в палате. Рядом сидел обеспокоенный Евгений и смотрел на меня со смесью нежности и тревоги. Во мне немедля вспыхнуло чувство возмездия. Ну почему я должна страдать, чтобы потрафить самолюбию этого индюка? У него исказилось лицо, но он широко мне улыбнулся.
— Да пусть индюк, я согласен! Как ты себя чувствуешь?
Я прислушалась к себе. Боль была, от этого никуда не денешься, но не такая сильная, как обычно бывало в мои критические дни. От напряжения я даже не заметила странности в нашем разговоре — Евгений отвечал на мои мысли, что было вовсе необъяснимо, если только он не заделался телепатом… Облизав пересохшие губы, сообщила, что чувствую я себя вполне сносно. Евгений, заметивший мой жест, поднес к моим губам маленький чайничек с соком, и я немного попила. Настроение сразу улучшилось. Как мы все-таки зависим от потребностей тела!
Он согласился:
— Конечно. Но тело и радостей много приносит, ты так не считаешь?
— Ну, не знаю. Мне мое тело больше неприятностей приносит… — Тут я спохватилась: — Я что, говорю вслух?
Он ухмыльнулся.
— Ну да. Это бывает после наркоза. Много разных веселостей, между прочим.