Мейвис Чик - Любовник тетушки Маргарет

Все, что я говорила, было правдой, но правдой было и то, что существовал еще один нюанс: я не желала, чтобы Саския хоть что-то брала у Дики. Ни пенни. Ничего.

Напоровшись на такую реакцию Верити, своей самой старой и близкой подруге Джилл я решила соврать. Если даже Верити, с которой я знакома всего лет пять, так возмутилась, то что же скажет подруга, находившаяся рядом целых тридцать лет?

— Это деньги из доверительной собственности, — заявила я ей по телефону.

Отчасти так и было.

— Тогда было бы благоразумнее с ее стороны сохранить их и обставить поездку поскромнее, — заметила Джилл. — Брось, тетушка Маргарет, — добавила она тоном, каким обычно говорят «не вешай мне лапшу на уши». — Просто ты не хочешь дать Дики шанс поиграть мускулами и изобразить из себя щедрого отца.

— Ей необходимо иметь с собой разумную сумму на мелкие расходы, — упиралась я, стараясь, чтобы мои слова не звучали как попытка оправдаться.

— Там, у отца, Саския не откажется и поработать. Или воспользоваться хоть отчасти тем, что ей причитается по праву. Ей будет тяжело сознавать, что ты здесь надрываешься из последних сил, лишь бы не ударить лицом в грязь.

— Но мне действительно самой хотелось сделать это, — настаивала я.

— Умри, но фасон держи, — фыркнула Джилл.

Иногда я радовалась тому, что Джилл живет далеко от меня. Взгляд ее лучистых глаз порой мог быть весьма тяжелым.

— Тебе следовало бы воспользоваться случаем и немного оторваться. Завести роман. Ты это заслужила. — Она скорбно вздохнула.

Я быстро сменила тему:

— Кажется, у тебя неважное настроение, я права?

Пауза, еще один задумчивый вздох.

— Ну, что тебе сказать, — эпически начала она. — Вот сижу я и смотрю в дальний конец гостиной. Там, на тахте, обитой индийским ситчиком в оборках, лежит супруг, спутник всей моей жизни. Отец моих детей. Тех самых, что приторно улыбаются здесь же с фотографий. Сына и дочери, которых мы добросовестно вырастили. Теперь, как тебе известно, один учится в сельскохозяйственном колледже в Амстердаме, другая — разводит моих внуков в Уилтшире. Остается надеяться, что по крайней мере у Джайлса найдется несколько веселых подружек среди тюльпановодов. Что касается Аманды, она, увы, точная копия своего отца, клон…

— Ну зачем ты так язвительно…

— Не перебивай! — рявкнула Джилл. — Газета «Санди таймс» прикрывает верхнюю часть его туловища, — продолжила она свое повествование, — которая заметно округлилась. Когда мы трахались в Брайтоне ночи напролет, этой округлости не было и в помине. Теперь животик медленно вздымается и опадает под газетой. Глаза закрыты, голова откинута, так что вверх торчит заросший отнюдь не модной щетиной подбородок, из ноздрей вырывается аденоидная двухтактная трель. Сегодня утром мы обменялись разными интересными репликами вроде: «Передай мне джем» или «Это ты взяла журнал?». За обедом и новее разговорились: «Передай мне мятный соус» — «Это английская ягнятина?» — «Мне во вторник понадобится две рубашки, одна — чтобы надеть, другая — с собой». — «Еще картошки, пожалуйста…» Сегодня вечером придут двое его коллег, они за целую неделю не наговорились на работе, и…

— Ну хватит, — сказала я. — Ты нарисовала очень милую картинку. Скоро приеду к тебе на выходные, как только Саския уплывет. А сейчас мне некогда.

Джилл вздохнула:

— Только не откладывай надолго, — еще один тяжкий вздох, — а то я чувствую, что постепенно превращаюсь в обои. Ну, пока. Глянь, Левиафан зашевелился…

Как только Саския уплывет. Эта фраза долго отдавалась в моих собственных ушах — как эхо от удара тяжелого молота по грубому гонгу. Одиночество, вот что страшило меня. Как сделать, чтобы оно обернулось свободой?

В тот раз на призыв миссис Мортимер не лишать себя удовольствия повеселиться я иронически усмехнулась. Мое финансовое положение действительно не позволяло излишеств. По крайней мере этим я оправдывала свой образ жизни. Вероятно, небольшое путешествие мне не повредило бы, но я вовсе не хотела трястись по пустыне на яке, о чем и сообщила старой даме. Она рассмеялась:

— Какие мы с вами разные! А я бы с удовольствием. — Она пристально посмотрела на меня. Это она умела! Проницательный взгляд миссис Мортимер кого угодно мог привести в замешательство. — Что вы собираетесь делать в своей «посттетушкиной» жизни?

Я не стала говорить о глухом эхе гонга, просто сменила тему — это я умела делать прекрасно.

— Восхищаюсь тем, как прекрасно вы обходитесь одна. Мне всегда казалось, что человек в инвалидном кресле привязан к дому.

— Отнюдь, — возразила миссис Мортимер. — К колесам быстро приспосабливаешься. Хотя боюсь, что со временем ситуация изменится. Но думать об этом я буду только тогда, когда положение ухудшится, потому что сама мысль о платной компаньонке или — не дай Бог — сиделке выбивает меня из колеи. Можно не сомневаться, что рано или поздно Джулиус предложит мне что-то в этом роде. Хотя этот Станна, которого он для меня нашел, — просто дар небес. Всем хорош. Если бы еще он так не любил викторианскую живопись, мы бы вообще прекрасно ладили.

Джулиус, ее сын, отдав должное Индии и тамошним гуру, в конце концов угомонился и осел в высших эшелонах руководства Центрального почтамта. Женился на своей секретарше, завел двух детей и поселился в Вирджиния-Уотер. Как и многие бывшие хиппи, он сменил безмятежное существование вне общества на надежную и удобную буржуазную жизнь в загородном имении Лютиенс и больше никуда не стремился. Он считал, что у его матери винтиков в голове не хватает — сидение в инвалидной коляске, по его представлениям, способствовало разжижению мозгов, — а миссис Мортимер охотно позволяла ему пребывать в этом заблуждении. Что касается мистера Мортимера-старшего, адвоката, то он умер за несколько лет до того, как я познакомилась с его вдовой. Она мало о нем рассказывала — разве что то, что он прекрасно се обеспечил и был хорошим человеком. Состояние ее не было беспредельным, но позволяло удовлетворять страсть коллекционирования, время от времени пускаться в какой-нибудь круиз, проигрывать понемногу в бридж и радоваться жизни.

За несколько лет до описываемых событий самым волнующим приключением для миссис Мортимер оказалась покупка электрической инвалидной коляски. Она желала иметь такую, в которой могла бы без посторонней помощи ездить куда угодно, и когда получила то, что хотела, уже не знала удержу.

Впервые мы с ней поссорились именно из-за этого ее нового опасного увлечения, когда она самостоятельно явилась на Корк-стрит в день открытия выставки офортов Пикассо. Очень эротичных — или, точнее, откровенных офортов, выполненных в технике фотогравюры. Когда прибыла миссис Мортимер, я была уже там и направилась было ей навстречу. В это время из машины спустили два наклонных рельса — компания, в которой она заказывала грузовое такси, всегда в таких случаях оснащала ими автомобиль, — миссис Мортимер задним ходом стремительно выехала из салона и крутанула кресло, как какую-нибудь ярмарочную игрушку, с таким азартом, что я, честно признаться, порадовалась тому, что нас разделяла стена. Коляска была чрезвычайно «накрученная» — черная, с множеством хромированных деталей и пультом управления в подлокотнике. Миссис Мортимер нажала кнопку и на полной скорости врезалась в нарядную пару, как раз подходившую к двери; дама и господин разлетелись в стороны, как кегли. Смех сквозь слезы — смотреть на выражение лиц тех, кого сбивает инвалидная коляска. С одной стороны, им хочется потрясать кулаками, ругаться, дать сдачи или хотя бы громко выразить свое негодование. С другой — они понимают, что обязаны оказать снисхождение члену общества, ограниченному в физических возможностях. Поэтому мужчина только поправил сбившуюся набок шляпу, а женщина потерла ушибленную лодыжку. Миссис Мортимер же, лишь, коротко извинившись, невозмутимо восседала в своем кресле, загораживая проход и ожидая, когда какая-нибудь мелкая сошка выскочит и поможет ей проехать здание. Оказавшись в галерее и увидев меня, застывшую, надо сказать, как соляной столб — отчасти от старания подавить смех, отчасти из желания остаться незамеченной, — дама устремилась ко мне, расшвыривая встречающихся на пути знатоков искусства, падавших перед ней, как рабы перед Нероном.