Робин Шоун - Любовник

— А как же с ужином, сэр?

Он перевел взгляд на дворецкого и Мери.

— Это не надолго, а вы спуститесь в погреб. Там есть замечательный херес урожая 1872 года. Он вам понравится больше, чем джин.

— Я сделала один-единственный глоточек, — запротестовала женщина, — только чтобы согреть кости.

Майклу было безразлично, хотя бы она купалась в джине — лишь бы добросовестно выполняла свои обязанности. Он метнул в ее сторону такой взгляд, что румянец мигом исчез с ее лица и на побледневших щеках проступила сеточка прожилок.

— Идите, миссис Бэнтинг.

Кухарка выскользнула за дверь. Мери закрыла тетрадку и сложила очки. А Рауль так и не поднял головы. Майкл открыл коробку, достал спичку, чиркнул головкой, подошел к столу и бросил спичку в стакан с джином.

Вверх взлетело голубое пламя. Мери вскрикнула и отпрыгнула от стола. Майкл так и не перестал улыбаться.

— Накормить вас вот этим?

— Он ей не сделал ничего дурного! — взвизгнула Мери. Дай Бог, чтобы так!

— Чем вы занимались, Рауль?

— Проводил до вокзала мадемуазель Эймс. Проследил, чтобы ей ничто не грозило.

Майкл зажег вторую спичку. Впервые за пять лет он не испугайся желтых язычков, которые с таким удовольствием пожирали дерево, бумагу и кожу.

— Вы заглядывали внутрь чемодана, о котором так настойчиво сообщали? Видели, что происходит с человеком, если он попадает в огонь? Приятное зрелище.

— Понятия не имею, о чем вы рассуждаете. Я не открывал никакого чемодана.

Может быть, и так, ведь чемодан был заперт. Как долго враг планировал сегодняшнее зверство? Сколько людей нанял: одного, двоих, троих? Пламя ровно горело в стакане.

— Пять лет назад откуда он узнал, что леди Уэнтертон поехала в Брайтон?

— Я сообщил ему телеграммой.

Перед внутренним взором Майкла вновь возникло смеющееся лицо Дианы. Она посылала из окна вагона воздушные поцелуи. Тогда он видел ее в последний раз. Огонь обжег его пальцы.

— Ты знаешь, что он собирается с ней сделать?

Рауль не отвел взгляда.

— Non.

— И тем не менее послал ее к нему, хотя помнил, что леди Уэнтертон покончила с собой после того, что он с ней сотворил.

— Oui.

— Cest im mensonge! — прошипела Мери. — Она покончила с собой, потому что была шлюхой! Ни одна порядочная женщина не наложила бы на себя руки, если бы у нее оставались дети!

Майкл не обратил на ее слова ни малейшего внимания.

— Почему ты так поступил, Рауль?

Дворецкий отвел взгляд и потянулся мимо горящего напитка к бутылке.

— Largent , месье. Не каждый способен наживать состояние, торгуя собственным телом.

Стакан выпал у Майкла из руки. Голубое пламя перекинулось на лужицу на кленовой столешнице. Дворецкий отпрыгнул в сторону, с грохотом повалив стул. Его поразил страх, что отныне ставкой в игре сделалась его собственная жизнь. Рауль лихорадочно оббивал тлеющий рукав ладонью.

Майкл швырнул коробку со спичками в огонь.

— Все имеет цену, Рауль. Вспомни об этом, когда закроешь на ночь глаза, — повернулся и вышел вон.

Ни один из них не проживет достаточно долго, чтобы насладиться богатством. Враг позаботится и об этом.

Энн приходилось слышать, что имение графа охранялось лучше, чем Вестминстерское аббатство. Тем не менее привратник пропустил ее, не сказав ни слова. И так же поступил тощий, словно жердь, дворецкий.

Энн последовала за ним по широкой лестнице из красного дерева. На ступенях не было дорожки, и ничто не заглушало их звучащие вразнобой шаги. Шелковые панталоны, нижние юбки и чулки терлись о кожу и напоминали о ночных удовольствиях. А поверх всего — черная шерсть: дань матушке и напоминание о трауре, который она носила.

Дом графа скорее напоминал дворец: богатые панели на стенах, бесценные картины, старинная мебель. Такое хозяйство требует огромного числа слуг — конюхов, садовников, лакеев, горничных… Но где же они все?

На верхней площадке дожидалась кабина лифта, вход внутрь преграждала металлическая дверка. Стены коридора испещрили круги света от бронзовых бра с хрустальными плафонами. В них горели электрические лампочки, но и они не могли развеять мрак.

Шаги отзывались эхом в непроглядной дали. Надо было ехать прямо на кладбище и убедиться, что произошло на могиле, а уж потом наносить визит графу. Поздно, возвращается дворецкий, чтобы объявить, что граф ее примет.

В конце коридора на самом виду стоял обитый пунцовой материей стул в стиле рококо. Дворецкий отворил расположенную поблизости дверь и, объявив: «Мисс Эймс, милорд!», отступил в сторону, пропуская ее вперед. Энн вцепилась в ручку ридикюля.

В инвалидном кресле спиной к порогу сидел седовласый человек. Перед ним, создавая оранжевый ореол, горел огонь е камине из красного дерева. Над головой, на каминной полке, по обеим сторонам мраморных часов красовались голубые севрские вазы. Сквозь окна снаружи проникали солнечные лучи. Рядом с больным стоял чайный столик на колесиках и массивное кресло.

Инстинкт предостерегал ее против того, чтобы входить в спальню, но здравый смысл заставил посмеяться над нелепыми предчувствиями. Энн привыкла находиться в комнате больного.

Граф Грэнвилл оказался стариком, и к тому же калекой. Он физически был не в состоянии причинить зло. И, пренебрегая предостережениями инстинкта, Энн шагнула через порог. И тут же услышала, как позади мягко закрылась дверь.

— Добро пожаловать в мой дом. — Граф так и не повернул головы, но его хорошо поставленный голос отчетливо разносился в комнате. — Надеюсь, вы не будете возражать, что старик принимает вас в личных покоях? Пожалуйста, садитесь.

Энн не хотела задерживаться. Ей хотелось бежать на свежий воздух, а не вдыхать запах карболки. Но она тут же устыдилась собственных мыслей. Граф не по своей воле сделался инвалидом. Ом стал таким по не зависящим от него обстоятельствам.

— Спасибо, лорд Грэнвилл, — проговорила она, — Вы очень любезны.

Каблучки простучали от двери до кресла. А разнесшееся по дому эхо подтвердило, что жилище калеки уединенно и пустынно. Энн поняла, насколько она сама оторвалась от той жизни, которую вела, пока не решилась поехать в Лондон.

В последние дни ей трижды приходилось встречаться с необычными людьми: Майклом, Габриэлем и новым конюхом, которого управляющий имением нанял, пока она отсутствовала.

Губы Энн тронула удивленная улыбка. И вот еще один — старик в инвалидной каталке. Энн обогнула кресло, и жар от огня смел улыбку с ее лица. Она устроилась на самом краешке обтянутой красным бархатом подушки.

Лицо графа было морщинистым и изможденным от возраста и боли. Энн дала бы ему чуть больше семидесяти лет. Он показался ей человеком, познавшим к жизни много удовольствий или постоянно к ним стремившимся. Глаза померкли, и в полумраке спальни никто не угадал бы их Цист. Но они смотрели пристально, словно силились разгадать, как отреагирует гостья на его стариковскую немощь.

— Извините, что не могу подняться. Энн отвела взгляд.

— В этом нет никакой необходимости, милорд.

На чайном столике она заметила две чашки с золотым ободком на золоченых блюдцах. Серебряный сервировочный поднос дополнял ансамбль из сахарницы и кувшинчика для сливок. Здесь же были белые сложенные салфетки. А дольки лимона слуги уложили в маленькую серебряную вазочку. Пар поднимался от серебряного чайника, который был только что заварен.

Словно граф ее ждал.

Энн подавила новый прилив неуверенности. Она скосила глаза на правую руку графа, которая покоилась на деревянном подлокотнике инвалидного кресла. Старик что-то перекатывал между пальцами. Энн присмотрелась и различила блеск двух серебряных шариков, в которые обычно играют дети.

В камине разломилось полено, и в трубу взметнулись сноп искр и языки желтого пламени. Энн оторвала взгляд от руки старика и снова встретилась с ним глазами. Ей пришлось облизать губы, потому что она почувствовала, как они внезапно пересохли.

— Я хочу поблагодарить за заботу, милорд. Очень любезно с вашей стороны сообщить об осквернении могилы моей матери.

— Пустое, мисс Эймс. Ваши родители были моими хорошими друзьями. Мы часто проводили вместе вечера, играя в пикет.

Старик улыбнулся, что-то отдаленно знакомое мелькнуло в его улыбке.

— Не откажетесь от чая?

— Не рискую злоупотреблять нашим гостеприимством. Вы определенно ждали гостя. Так что я не отниму у вас больше нескольких минут.