Юлия Добровольская - Любовники

Дина Турбина вышла из дверей института в пасмурный, блеклый день. Можно было бы сказать, что размытые туманом и вялыми дождями последних дней краски окружающего мира и царившая в нем какая-то нелетняя грусть совершенно не соответствовали ее настроению — приподнятому, натянутому, как струна, готовая к песне. Можно было бы так сказать, если бы для Дины существовали такие понятия, как плохая или хорошая погода в общепринятом смысле. Нет. И блеклые дни с линялыми красками, и яркое солнце с синим небом воспринимались ею без оценки, без деления на «плохо» и «хорошо», «грустно» и «весело» — мир для Дины всегда был прекрасен и удивителен, и в любом его состоянии таилась своя прелесть. Возможно, настроение ее не всегда бывало приподнятым, иногда его сносило на минор, но уж в этом-то погода никоим образом не была повинна. Скорее Дина сама заставит окружающее звучать на одной с ней волне! И она надела солнцезащитные очки, которые преобразили все вокруг: мир стал ярким и золотым — как в середине лета на море.

Дина любила море. Но до моря было еще целых два месяца. Два месяца практики — почти настоящей работы, почти по специальности, за которую будут платить почти настоящую зарплату, которую Дина и планирует потратить на поездку к морю.

Пока же было самое начало буднего дня, а ее работа на сегодня уже закончилась. И на ближайшую неделю тоже. Она сдала последний в этой сессии, самый сложный экзамен по самому важному для ее будущей профессии предмету. Сдала самому строгому и требовательному преподавателю. Самому красивому в их институте преподавателю. Самому красивому мужчине из всех, кого Дина знала до сих пор. И это было не только Динино мнение: каждая студентка втайне мечтала о благосклонности Константина Константиновича Колотозашвили. И надо сказать, многим симпатичным девушкам перепадало. Так говорили в институте. Но об этом Дина как раз думать и не хотела…

Лучше сейчас думать про море. Она надеялась, что этим летом, после практики, заработав денег, обязательно поедет в свою любимую Феодосию. И мама обещала помочь. Здорово! Все это было просто здорово!

Да, ближайшее будущее виделось лучезарным и заманчивым. Но почему же ее, Дину, не отпускает настоящее?..

Дина взяла со стола билет…

Билет оказался не слишком сложным — насколько, конечно, может быть несложным билет по очень сложному предмету. Дину не пугала ни одна тема — она относилась к учебе добросовестно и была уверена в своих знаниях. Она всегда выполняла все задания к сроку и работать над ними начинала сразу, а не в последний день или неделю. Она не прогуляла ни одной пары и, даже если ей нездоровилось, все равно шла на занятия, чтобы не упустить того, чего не найти в учебниках и что может рассказать только знаток своего дела. Кстати, самим фактом внимания к таким вот существенным — или вовсе даже несущественным — деталям изучаемого предмета она льстила самолюбию преподавателей и вызывала у них особую симпатию. Педагоги любили Дину. И не только за ответственный подход к учебе и прочные знания, но и за ее ровный и открытый характер.

Дина взяла билет и направилась за последний стол…

К этому экзамену студенты готовились только за последними столами. Так любил Константин Константинович Колотозашвили, и все это знали. Во-первых, отвечающий и не мешал, и не подсказывал невольно тем, кто готовится к ответу, а во-вторых, так преподавателю было проще разглядеть, не пользуется ли кто шпаргалками. Хотя сам же он и настаивал: пишите шпаргалки! Да, так и говорил:

— Категорически рекомендую: при подготовке к экзамену непременно пишите шпаргалки! Но горе тому, — добавлял он, — кто принесет их на экзамен!

— А для чего же, — спрашивали студенты, — нужно писать шпаргалки, если ими нельзя пользоваться?

— А для того, — отвечал Константин Константинович, — что надлежащим образом изготовленная шпаргалка — это концентрат, эссенция… — Он даже обыденные понятия облекал в термины, присущие его предмету. — Это эссенция, которую легче сохранить в памяти и которая требует лишь добавления порции словесного бульона, чтобы стать полновесной информацией, из которой она была приготовлена.

И Дина писала шпаргалки. И не только по этому предмету. Но на экзамен или зачет никогда их не брала.

Потом эти ее шпаргалки, написанные четким мелким почерком, рвали друг у друга из рук однокашники. И даже передавали по наследству, младшим курсам — такого качества концентрат не мог изготовить больше никто. А Дине никак не удавалось объяснить им, что шпаргалки приносят пользу только в том случае, если составлены собственноручно.

Дина взяла билет и направилась за последний стол.

Одной из трех была тема, на которой сегодня резал всех Кокон — так студенты за глаза звали Константина Константиновича Колотозашвили. Дина довольно быстро изложила ответы на вопросы и вспомнила все, что знала из дополнительного материала. Материала не обязательного, но придающего ответу изящность и исчерпывающую завершенность, а отвечающему — статус посвященного.

Сказать, что Дина не волновалась, — значит погрешить против истины. Конечно, волновалась. Как и любой нормальный студент. Просто она умела внутренне собраться и запретить себе идти на поводу у деструктивных чувств и мыслей. Словно живущий внутри ее и незаметный в обыденности Кто-то вдруг обретал голос и подсказывал: «Если будешь опасаться неудачи, она не замедлит явиться». Даже заболевая, Дина слышала совет: «Болезни нельзя бояться, иначе она надолго застрянет в тебе». И Дина верила этому внутреннему Кому-то с тех самых пор, как однажды, ослушавшись его совета, тут же схлопотала неприятность, от которой тот ее настойчиво предостерегал. Тогда она еще легко отделалась…

Дине было лет восемь. Как-то зимой, накатавшись с друзьями с горок на крутом берегу замерзшей речки, она в сумерках возвращалась домой по расчищенной бульдозером дороге, соединявшей город с Сельхозом. Так они называли поселок за речкой, где и был расположен сельхоз — городское сельское хозяйство, с двухэтажными белыми жилыми домами, конюшнями и коровниками, хранилищами для овощей и силоса и бескрайними, как тогда казалось Дине, полями.

До первых домов оставалось совсем немного, и Дина уже различала светящиеся абажуры в окнах и горшки с цветами, стоящие на подоконниках. Вдруг впереди из-за поворота появилась стая собак. Их было около десяти, наверное. Они шли ей навстречу. Шли ленивой сытой трусцой, изредка внюхиваясь в снег по краям дороги и игриво задирая друг друга. Они возвращались с городских помоек — школьных, детсадовских, больничных, — где всегда можно поживиться послеобеденными объедками.

Дина не боялась собак до тех пор, пока прошедшим летом в Анапе ее не покусал симпатичный рыжий пес Бобик. Бобик был на вид очень мирным и жил в деревянной будке на цепи во дворе у хозяев, у которых они с мамой, маминой подругой тетей Альбиной и ее сыном Сережей снимали комнату. Дина знала, что на ночь эту цепь пристегивают к натянутой вдоль забора проволоке и таким образом Бобик охраняет большой хозяйский фруктовый сад, двор и дом. Еще Дина знала, что к будке Бобика подходить нельзя — об этом всех своих постояльцев предупреждали хозяева. Но Дину обманул мирный вид пушистой рыжей лайки с черной мордой и блестящим черным носом, дружелюбно виляющей закрученным в бублик хвостом. Как-то она подошла к будке, села на корточки и стала разговаривать с Бобиком. Тот сидел боком к Дине, повернув к ней милую улыбающуюся физиономию с высунутым языком и метя виляющим хвостом мелкую белесую пыль. Когда Дина поняла, что Бобика оклеветали, что вовсе он не злой, а очень даже добрый, и протянула руку, чтобы погладить его рыжую с черным холку, Бобик вдруг с рычанием на нее накинулся, повалил на землю и зубами впился ей в грудь. Наверное, она закричала — Дина не помнит. Помнит только, как хозяин со странным именем Никандр Никандрович хлестал Бобика сложенной в несколько раз толстой, как канат, веревкой. Потом мама каждый день водила Дину в больницу, где той делали уколы в живот. И еще ей зашили на груди рваную рану от острых зубов Бобика, заклеили ее пластырем, и у Дины на этом месте осталась белая незагоревшая кожа.