Джулия внезапно повернулась и швырнула расческу, чуть было не угодив в голову матери.
– Я сказала: «Вон из моей комнаты!»
– Я… я просто хочу с тобой кое о чем поговорить, – чуть не плача, пролепетала Николь.
– Все, о чем ты станешь со мной говорить, – гневно блеснула глазами Джулия, – будет так же пошло и тоскливо, как и все твои поступки, как и ты сама. Я ненавижу тебя и не хочу больше видеть. Убирайся прочь!
Николь опрометью выскочила из комнаты и бросилась к Эдварду.
– Что случилось? Она что, наркотиков наглоталась? Что с ней происходит, Эдвард? Она совершенно ненормальна! И к тому же одета как… как уличная проститутка! Эдвард, ты можешь что-нибудь предпринять?
А что я могу с ней поделать, запереть на замок? У нее появились какие-то друзья, к которым она собирается на вечеринку, вот и все. Домой она каждый день возвращается до двенадцати часов. Чего еще ты от меня хочешь? Чтобы я запретил ей развлекаться с друзьями? Чтобы она всегда оставалась ребенком? Ты просто не хочешь думать о том, что настал ее черед развлекаться и получать все удовольствия от жизни. И вообще говоря, она ведет себя соответственно своему возрасту, чего, к сожалению, не скажешь о тебе.
Пол приехал на репетицию с жуткой головной болью. Все утро он провел в переговорах с администрацией «Карнеги-холла», пытаясь договориться с ними сначала по телефону, а потом и в личной беседе.
– Это какой-то кошмар! – Он проглотил пару таблеток аспирина, которые услужливо предложила ему Сандра, и запил их стаканом воды. – Этого парня, который обычно регистрирует участников, не было на месте, а другой стал настаивать, чтобы мы были готовы к октябрю, а не к ноябрю, как условились ранее. Думаю, он просто уступил наш день кому-то другому.
Когда Пол подошел к сути своего рассказа, в зале появился Джо Ярроу.
– Извини, Пол, за вчерашнее. Со мной приключилась довольно странная история…
– Ничего страшного, Джо, – успокоил его Пол. – Мы нашли выход из положения. Надеюсь, сегодня ты чувствуешь себя лучше. Так вот, когда этот парень посмотрел свое расписание на ноябрь…
Джо Ярроу облегченно вздохнул: все обошлось, репетиция сорвана не была. Он тут же забыл об этой неприятной истории.
– Пол, я не узнаю свою дочь. Она ведет себя очень странно, а ее ненависть ко мне… Я просто не знаю, что делать. Эдвард же, по-моему, совершенно ослеп и предпочитает ничего не замечать.
Николь места себе не находила от возбуждения и пристально смотрела на Пола. А он тем временем раздраженно отложил в сторону флейту и опустил голову. Ему только что пришла в голову мысль о необходимости внести некоторые изменения в финальную часть пьесы, но Николь вихрем вторглась в его сознание, внося сумятицу и отрывая от важных мыслей.
– Мне кажется, что Джулия всего лишь пытается оказать на тебя эмоциональное давление и с этой целью шантажирует по-детски наивным способом. Не исключено, что у нее возникают чисто психологические трудности с парнями, и именно поэтому она завидует нам.
– Возможно, у нее есть на то свои причины, – мягко возразила Николь, – но все равно ведет она себя ненормально. Мне уже доподлинно известно, что она употребляет какую-то гадость – либо алкоголь, либо наркотики. Пол, она же еще подросток, понимаешь? Нельзя позволить ей делать то, что вздумается.
Пол похлопал ее по плечу, пытаясь хоть как-то успокоить.
– Боюсь, ты уже ничего не сможешь поделать. Она достигла возраста, когда люди начинают делать свои собственные ошибки.
– Ты считаешь, что это нормально, когда она одевается как уличная проститутка и обзывает меня самыми последними словами?..
– Нет, дорогая, – терпеливо прервал ее Пол, – я так не считаю. – Он попытался обнять Николь, но та раздраженно отпрянула. – Знаешь, откровенно, говоря, идентифицируя себя с твоей дочерью… В определенном смысле, разумеется. Короче говоря, она сейчас пытается поскорее повзрослеть и стать полностью независимой от чрезмерно обременительной родительской опеки. Отец, по всей видимости, считает, что ничего страшного в этом нет. Насколько мне известно, Джулия всегда была чересчур чувствительным ребенком, а ты слегка переигрываешь, дорогая. Может, это все из-за пресловутого комплекса вины перед ней? Ведь что ни говори, а ты действительно бросила ее и живешь со мной.
Николь нервно потерла нос и задумалась. А что, похоже, в этом действительно кроется объяснение столь странного поведения ее дочери. Когда Пол снова попытался обнять ее, она уже не только не сопротивлялась, но и сама прильнула к его груди.
– Извини, Пол.
– Это наша первая ссора, – нежно прошептал Пол и поцеловал ее. – Посмотрим, способна ли ты на легкое примирение.
Николь слабо улыбнулась. Как хорошо, что он так быстро и умело успокоил ее! Тем более что альтернативой примирению может быть лишь возвращение в свой старый дом с целью присмотра за подрастающей дочерью. А это уже невозможно после всего случившегося.
Айвор Льюис устало плюхнулся в кресло приемной и почувствовал острое жжение в желудке, как будто кто-то сверлил там дыру мощной электрической дрелью. Он пришел сюда по предварительной договоренности, а этот проклятый Фрай даже не удосужился появиться в своем офисе.
Наконец-то секретарша выкрикнула его имя.
– Мистер Фрай задерживается, но он дал свой адрес и просит вас подъехать к нему. – Она протянула Льюису лист бумаги. – Он встретит вас там.
Льюис с превеликим трудом добрался до нужного дома, постоянно чертыхаясь и проклиная все на свете. Но и это было еще не все. В вестибюле огромного и шикарного дома его встретил неподкупного вида швейцар и решительно преградил дорогу, с нескрываемым подозрением оглядывая неизвестного посетителя. Все уговоры Льюиса не произвели на него абсолютно никакого впечатления, как, впрочем, и знакомая фамилия жильца, которую Льюис повторил несколько раз. Если бы сам Фрай не появился через некоторое время, то он вполне бы мог оказаться на улице без цента в кармане.
Фрай выглядел изрядно помятым и взъерошенным, но это не помешало ему всучить Льюису в руку скомканные купюры и вытолкать за дверь. На этом все закончилось, но, доковыляв до угла, Льюис почувствовал жуткое отвращение к себе и ко всему миру. Он сделал дело, ему за это заплатили, а потом самым хамским образом вышвырнули на улицу. Конечно, он заработал себе на хлеб, и не только на хлеб, но дальше-то что? Деньги все равно исчезнут, а в душе по-прежнему останется этот жуткий холод и совершенно невыносимое разочарование. Откровенно говоря, сейчас ему даже хуже, чем до этой сделки. Видимо, он просто-напросто не способен на подобные интриги, причем в буквальном смысле этого слова.
Айвор Льюис был весьма неплохим музыкантом и когда-то учился в престижной музыкальной школе Истмен, что в Рочестере. Все шло нормально до того момента, пока один из преподавателей не посоветовал ему вплотную заняться композицией. Льюис мгновенно переключился на новую стезю, но вскоре обнаружилось, что у него нет ни соответствующих способностей, ни даже самого элементарного желания. Вот тогда-то он и попробовал улучшить свои творческие потенции с помощью наркотиков. Поначалу ему казалось, что все идет прекрасно. После небольшой дозы в голове роились замечательные идеи, но для поддержания этого процесса требовалось все больше и больше, и в конце концов он основательно подсел на иглу. Занятия он послал ко всем чертям, музыка стала средством добывания денег, и к концу последнего курса он неожиданно бросил школу и отправился на вольные хлеба в Нью-Йорк, где и прозябал в жуткой нищете, пока не наткнулся на Фрая.
Черт возьми, как он был счастлив, играя на гобое в том самом оркестре, куда его послал этот негодяй Фрай! Конечно, он не мог не ощущать всю мерзость своего положения, но все же было очень приятно поработать с хорошо известным ему музыкальным инструментом, да еще в приличном коллективе. Одно было неясно – зачем понадобилось Фраю посылать его в этот замечательный ансамбль?
– Все очень просто, – инструктировал его Фрай перед «заданием». – Поиграешь в оркестре, запишешь музыку и принесешь мне кассету. И за все это получишь свои пять кусков.
Конечно, этот мерзавец Фрай не сказал ему самого главного – что его планы идут намного дальше простого любопытства. И вот теперь в голове Льюиса роились страшные мысли, а в душе – гадкие предчувствия. Червь сомнения сжирал остатки его души, каким-то чудом уцелевшей после продолжительного употребления наркоты.