Эта картина при жизни Каэтаны и Гойи не выставлялась: художник хранил ее в своем доме. Только после его смерти об этой работе стало известно.
После смерти мужа Каэтана перестала появляться в свете и на год удалилась в свое поместье в Санлукаре. Через некоторое время под предлогом работы над портретом туда переехал и Гойя. Этот период был апогеем развития их чувственной страсти: влюбленные подолгу бывали вместе, гуляли, работали. Тогда же Альба составила свое завещание, в котором упомянула и сына Гойи, Хавьера: до конца жизни ему ежедневно полагалось получать по 10 реалов.
Живя в Санлукаре, Франсиско заполнил целый альбом рисунками, на многих из которых изобразил свою возлюбленную. Он рисовал ее в минуты отдыха, в обнимку со своей любимой девочкой-служанкой, негритянкой Марией де ла Лус, за туалетом.
И наверное, именно в это время их любовь начала давать первые трещины. Их страсть омрачалась ревностью Гойи, который никак не мог поверить, что его прекрасная и дерзкая муза любит только его одного, не замечает других мужчин, не думает о новых любовниках, когда его, Франсиско, нет рядом с ней. Конечно, в Санлукаре художник мог не опасаться, что она будет изменять ему. Но год траура скоро пройдет, она вернется в свет, снова начнет развлекаться, ходить в театр, танцевать на балах, и, возможно, уже не со старым, больным и наполовину глухим живописцем, а с новым, молодым и красивым поклонником.
По возвращении в Мадрид Гойя на основе своих набросков написал небольшую картину, на которой изобразил Каэтану кокеткой. Она использует все известные в Испании атрибуты флирта: нежные взгляды, мантилью и веер. Девушка приняла завлекательную позу: грациозно изогнулась и слегка отставила маленькую изящную ножку в светлой туфельке. Все ее старания не пропали даром: молодой человек, сняв шляпу и слегка наклонив голову, с восторгом смотрит на прелестницу. Профилю поклонника художник придал свои черты.
Что хотел сказать этой работой художник? Что он, повидавший жизнь и знавший многих женщин, как мальчишка потерял голову? Или что будь он моложе, он бы, возможно, предложил ей свою руку и сердце? Или что Каэтана просто использует его для своих целей, как и остальных поклонников? Это останется неизвестным. Однако известно, что именно в этот период Альба стала просить его сделать то, что он не желал: изобразить ее в образе махи.
Как великий мастер портретного жанра, Гойя всегда рисовал то, что видел. Не раз его модели, мужчины и женщины, просили изобразить их красивее, умнее. Однажды одна из его любовниц, Пеппа Туда, пожелала, чтобы он написал ее верхом на лошади в платье амазонки, хотя сама не была хорошей наездницей. Художник возмутился: как женщина смеет ему указывать, как работать? Не она, а он решает, как ее изобразить, и Франсиско, несмотря на все ее просьбы и протесты, написал ее в гостиной с гитарой в руках.
Каэтана же мечтала остаться в памяти потомков именно махой – девушкой из народа. Она не раз наряжалась в простые платья и разгуливала по столице, и все мадридцы признавали в ней маху. Однако Франсиско было не обмануть: он понимал, что в костюме махи она будет выглядеть так же неестественно, как Пеппа верхом на лошади и как он сам в костюме придворного живописца на балу у короля. Она родилась аристократкой, была ею, и никогда ей не удастся стать кем-то другим.
Когда Гойя писал ее в первый раз, ему удалось уговорить Каэтану надеть дорогое белое платье и золотые украшения, уверяя, что так она выглядит лучше, чем в костюме бедной горожанки. Однако на первый сеанс она пришла, одетая в костюм махи: в длинную красную широкую юбку, белую батистовую рубашку с открытыми плечами. Прическу украшал высокий гребень, на лицо спадала черная кружевная мантилья. Но художник возмутился: в своей мастерской он хозяин, и пусть женщина, кто бы она ни была, не пытается здесь командовать, иначе ей не поздоровится. И он отправил ее переодеваться. Во второй раз художник рисовал свою возлюбленную в период траура, и она даже не пыталась протестовать, послушно надев черное скромное платье. Правда, на голову все же накинула мантилью, но она, по мнению художника, не могла помешать.
Как только траур кончился, Каэтана стала приставать к нему с просьбой наконец-то написать ее махой. Как и предчувствовал художник, для этого она пустила в ход все средства обольщения: была ласковой и услужливой, гордой и неприступной, плакала, грозилась, что бросит его. Гойя стоял на своем. Никакая она не девушка из народа, не прачка и не цветочница, никогда не работала, не плясала на площади, чтобы заработать на кусок хлеба, не знает, что такое голод и холод. Уж если и есть среди аристократок настоящая маха, то это сеньора Лусия Бермудес: она родилась в одном из бедных кварталов Мадрида, с детства была вынуждена работать, чтобы помочь родителям прокормить маленьких братишек и сестренок.
Она повстречалась со своим будущим мужем, сеньором Мигелом Бермудесом, когда продавала цветы на площади. Девушка предложила богатому и знатному аристократу купить у нее букетик цветов для своей любимой, а когда он отказался, подняла его на смех, обвинила в скупости и созвала всех своих подружек. «Полюбуйтесь, – воскликнула Лусия, – на этого господина: он одет в золото и парчу и пожалел несколько монет, чтобы доставить удовольствие своей девушке!». Чтобы заставить ее замолчать, герцог был вынужден купить у нее все цветы. Но после этого он не захотел уходить, влюбившись в нее с первого взгляда.
Вот она – настоящая маха, всегда весела и прекрасна, ее ничем не испугаешь, и она не боится сказать мужчине то, что думает. А Каэтана такой никогда не станет, и незачем ей облачаться в народный костюм.
И Гойя, и Альба были на редкость упорны и не желали уступать друг другу. Наконец каждый выполнил свою угрозу: Франсиско наотрез отказался писать ее неаристократкой, а Каэтана бросила его, увлекшись каким-то военным. Некоторое время они не виделись.
Гойя был разозлен: он не жалел о том, что не пошел на поводу у женщины, но и не мог смириться с тем, что Каэтана теперь принадлежит не ему, а более молодому и удачливому сопернику. Он как бы помешался от злобы и бессилия. Именно в этот период Гойя и создал самые страшные листы своей знаменитой графической серии «Капричос». Они представляют собой офорты с названиями и комментариями. Ничего подобного до Гойи еще не было. Художник начал работать над этой серией вскоре после выздоровления и после того, как наступила глухота, в самом начале своего романа с Каэтаной. На первых листах он просто показывал подмеченные им жизненные ситуации. Представление о них наиболее точно дают комментарии Гойи. Так, на четвертом листе под названием «Маменькин сынок» художник изобразил бестолкового юношу, а под офортом подписал: «Небрежное воспитание, потворство и баловство делают детей капризными, упрямыми, заносчивыми, жадными, ленивыми и несносными. Вырастая, они остаются недорослями. Таков и этот маменькин сынок».
На другом листе под названием «Никто никого не знает» он изобразил светское общество на балу. Комментарий к этому офорту гласит: «Свет – тот же маскарад. Лицо, одежда и голос – все в нем притворство. Все хотят казаться не тем, что они есть на самом деле. Все обманывают друг друга, и никого не узнаешь».
Потом глухота прошла, роман с Каэтаной был в самом разгаре, и Гойе некогда было работать над офортами. Только в Санлукаре, мучимый ревностью, художник вернулся к начатой работе.
Перелом наступил вскоре после того, как Гойя и Альба расстались. По его собственному признанию, которое он сделал в письме к одному из своих друзей, именно тогда его начали одолевать демоны. И для того, чтобы справиться с ними, он стал изображать их на своих офортах. Теперь с них смотрела не отвергнувшая его гордая красавица, а ведьмы, черти и чудовища. Так, на листе 68 под названием «Вот так наставница!» художник показал двух обнаженных старых ведьм с развевающимися космами верхом на метле. Под листом надпись: «Для ведьмы метла – одно из важнейших орудий: помимо того, что ведьмы – славные метельщицы, они, как известно, иногда превращают метлу в верхового мула, и тогда сам черт их не догонит».
Иногда художник, опасаясь инквизиции, старался комментарием сгладить впечатление от офорта. Так, на листе 80 «Уже пора» он изобразил страшных, толстых и кривоногих демонов. В комментарии он пояснил: «На рассвете разбегаются в разные стороны ведьмы, домовые, привидения и призраки. Хорошо, что это племя показывается только ночью и в темноте. До сих пор никто не сумел узнать, где они прячутся днем. Тот, кому удалось бы захватить логово домовых, поместить его в клетку и показывать в десять часов утра на Пуэрта дель Соль, не нуждался бы ни в каком наследстве. И даже несмотря на довольно невинные комментарии, офорты Гойи производили на зрителей странное впечатление. Многие, посмотрев офорты, восклицали: „Странные сны вам снятся, господин художник!“.