Адриана Трижиани - Лючия, Лючия

— Пожалуй.

— Это весело?

— Как сказать. Вы просто не представляете, какое значение для девушки имеет свадебное платье и как много усилий нужно приложить, чтобы создать красивый наряд. Потому что девушка хочет быть самой красивой для мужчины, который ее выбрал. Но когда они приходят к нам с этими благими намерениями, то постепенно превращаются, по правде говоря, в разъяренных чудовищ.

Джон смеется:

— Но они так прелестно выглядят на страницах газет! Фата, диадема и все такое.

Интересно. Как и мы с Руг, Джон Тальбот читает светскую хронику. Мне бы и в голову не пришло, что он интересуется модой; а может, он это делает, чтобы вычеркнуть имя очередной новобрачной из своей маленькой черной записной книжки.

— Да, нам требуется немало усилий, чтобы сменить их гнев на милость. Иногда я спрашиваю саму себя, видели ли когда-нибудь женихи своих невест в таком состоянии?

— Возможно, нет. Вы, женщины, умеете вводить нас в заблуждение. Мы по сравнению с вами просто глупые щенки, зеленые, неопытные новички.

— На это я могу ответить, что вы того заслуживаете, — парирую я.

— Ты встречаешься с кем-то? — дружелюбно спрашивает Джон.

— Зачем спрашивать? Вы же уже поцеловали меня на вечере в честь Нового года так, словно знакомы со мной всю жизнь. — Не может быть, что я заговорила о том поцелуе. Жаль, что сказанного не воротишь.

— Знаю. И хочу принести за это мои извинения, — искренне говорит Джон. — Я не вел себя как настоящий джентльмен, но могу ручаться, что все же я джентльмен. Тогда я увлекся. Твое красивое золотое платье вдохновило меня.

— Спасибо. — Как хорошо, что в нашей кладовке я отложила для себя отрез ламе.

Некоторое время мы молчим, и я раздумываю, как бы продолжить разговор.

— Делмарр говорит, что вы торгуете тканью.

— Это одно из моих дел.

— А у вас их много? Как же вы успеваете? — спрашиваю я.

— Мне кажется, я молод и мне следует попробовать себя в разных делах, чтобы определить, какое из них по-настоящему мое.

«Плохой знак», — думаю я про себя. Если ему до сих пор непонятно, какое дело его, то как же он может выбрать девушку своей жизни?

— Но я уже понял, чем хочу заниматься, — словно читая мои мысли, добавляет он.

Я вздыхаю с облегчением. Хорошо. Он не легкомысленный человек, просто у него разнообразные интересы.

— О, поверните, пожалуйста, направо, на Коммерческую улицу.

Джон пропускает поворот и продолжает движение на юг по Седьмой авеню.

— Прости. — Тон у него вовсе не виноватый.

— Теперь вам придется объезжать целый квартал, чтобы добраться до моего дома.

— Так и было задумано, — весело говорит он. — Мне нравится беседовать с тобой. Я просто оттягиваю время. Тебя это устраивает?

— Я целый день провела за швейной машиной и плохо соображаю, поэтому вам придется растолковать мне.

— Хорошо. Тогда попробую объяснить. Мне приятно проводить с тобой время.

— Но ведь вы совсем не знаете меня.

— Я знаю, какая ты.

— И даже знаете, что на меня наложено проклятье? — спрашиваю я.

Джон смеется.

— Да, проклятье, — настаиваю я. — Много лет назад. И моя мама, боже благослови ее, верила, что я избежала его, когда родилась без родимых пятен на лице, этого она больше всего боялась. Но мне кажется, что проклятье — это словно яд, который убивает не сразу, а много времени спустя. Не сразу, но все-таки убивает, понимаете? Вы знакомы с итальянцами?

— Конечно.

— На ком-нибудь из них было проклятье?

— Только на тебе.

— И вас это не останавливает?

— Ни на секунду.

Я указываю на мою улицу:

— Вот сюда. На этот раз не пропустите.

Джон замедляет движение и поворачивает на Коммерческую улицу. Вдоль дороги по только что выпавшему снегу протоптана одна цепочка следов. Я киваю на нее:

— Когда идет снег, я сижу у окна и наблюдаю. Следы на снегу напоминают мне карточки из танцевальной студии Артура Мюррея, на которых напечатан порядок выполнения шагов.

— Ты любишь танцевать? — спрашивает он.

— Страстно.

Я не буду рассказывать Джону Тальботу, что я платила моему брату Анджело пять центов, чтобы он потанцевал со мной.

— Когда-нибудь мы сходим на танцы.

— С удовольствием. — Я показываю на свой дом: — Номер сорок пять.

Джон останавливается рядом с домом.

— Подожди. Я помогу, — говорит он. — Мне так неловко, что я не открыл дверь в первый раз.

Хорошие манеры, думаю я, пока он обходит машину и открывает мою дверь. В его волосах запутались снежинки, и это напоминает мне о новогоднем вечере, когда с потолка сыпалось конфетти, а он целовал меня.

— Где ваша шляпа? — интересуюсь я.

— На заднем сиденье.

— Вам бы следовало надеть ее, — замечаю я, прижимая поля шляпы к ушам. Джон открывает дверцу, достает оттуда шляпу и надевает ее. Потом берет меня за руку и провожает к крыльцу.

Какое-то время мы стоим и смотрим друг другу в глаза. Не слишком долго, чтобы начать целоваться, но достаточно, чтобы этого захотеть. Теперь он, узнав меня немного лучше, понимает, что я не та девушка, с которой можно мимоходом познакомиться в ресторане и поцеловать, даже не спрашивая ее позволения. Надеюсь, он не из таких мужчин.

— Хорошо. Спокойной ночи, Лючия, — приподнимает он шляпу.

— Спокойной ночи, Джон, — открываю я входную дверь и, очутившись внутри, перевожу дыхание. Разговор вымотал меня, но это очень приятная усталость. Джон Тальбот не тот мужчина, с которым я чувствую себя уютно. Рядом с ним мне приходится все время быть начеку, потому что я никак не могу понять, что он сделает в следующую минуту.

В прихожей витают знакомые запахи тушеных помидоров и базилика. Я поднимаюсь в свою комнату, чтобы переодеться в брюки и в один из старых папиных свитеров. Мама накормит меня вкусным ужином, а потом я устроюсь у камина с бокалом папиной траппы и буду думать о Джоне Тальботе.

Как только папа закончил строительство комнаты для Роберто и Розмари, то принялся за мамину кухню. Он оклеил кухню обоями в красно-белую полоску и установил новую белую фарфоровую раковину, газовую плиту последней модели с четырьмя горелками и духовкой. Это вдохновило меня на обновление моей комнаты.

Когда я сказала Делмарру, что собираюсь делать ремонт, он повел меня за материалами в «Ди энд Ди билдинг» на Мэдисон-авеню. Там он показал мне бессчетное количество разного вида обоев со всего света: английские от компании «Коулфакс энд Фоулер», французские дизайнера Пьера Фрея, яркие американские от Роуз Каммингс. Мы просмотрели все, но решили вернуться в «Б. Олтман» и заглянуть в отдел «Украшения для дома», где и нашли обои производства Шумахера с желтыми махровыми розами, перекрещенными на небесно-голубом фоне. Делмарр говорит мне, что «Б. Олтман» выиграл заказ на оформление Белого дома для президента и его жены миссис Трумэн.[27] Приятель Делмарра, с которым они вместе начинали работать в отделе упаковки, Чарльз Хайт, будет в этом проекте ведущим дизайнером.

— Что хорошо для старушки Бесс[28] хорошо и для тебя, — говорит Делмарр.

И вот я дома. Братья помогли мне сдвинуть мебель в центр комнаты. Я открываю окна, чтобы проветрить. Мне пришлось провести целое утро, чтобы отмерить длину обоев. Клеить их — целое искусство, поэтому я купила три дополнительных рулона на случай, если допущу ошибку. Теперь я наливаю клей в поддон. Кто-то стучит в дверь.

— Осторожно, — кричу я.

Дверь открывает Рут:

— Привет. Твоя мама сказала, что ты занята.

— По горло, — откладываю я рулетку и губку.

— Нужна помощь?

— Что вообще ты тут делаешь? Тебе через неделю замуж выходить.

— Я знаю. Мне просто нужно немного отвлечься.

— Тогда садись вон туда и смотри.

— Я с ума сойду, если буду сидеть без дела. Давай помогу.

— Уверена?

Рут кивает. Я объясняю ей, что задумала сделать, и показываю место, где начала клеить:

— Вот отсюда.

Я протягиваю Рут рулон и прошу раскрутить его. С проворностью швеи она расстилает обои на полу, потом делает карандашом едва различимые пометки на стене, чтобы совместить рисунок.