Прошла неделя со дня похорон Марии Грейс. Кто-то стучит в мою комнату.
— Привет, дорогая, — открывает дверь Данте. — Можно к тебе?
— Конечно.
— Так вот какая у тебя комната, — внимательно разглядывая каждую деталь, говорит Данте. Он смотрит на мою кровать так, словно воображает меня спящей в ней; а может быть, и себя рядом со мною. Потом в явном смущении отворачивается:
— Именно так я ее себе представлял.
— Правда? Мне всегда казалось, что если мужчина хотя бы просто увидит мою кровать, то он сгорит, как святой Лоренцо.
Я похлопываю по кровати, приглашая Данте присесть.
Он садится.
— Пока ничего страшного не происходит.
— Как кровать?
— Мне кажется, что это постель принцессы, которая любит читать и шить, — берет мою руку Данте. — Дорогая, я переживаю за тебя. Тебе нужно развеяться.
Я гляжу в окно и размышляю, что сейчас происходит в мире. Каждый день я собираюсь пойти погулять, но мне не хватает сил, и я остаюсь в своей комнате.
— Человеку нельзя долго грустить. Это его убивает. Пойдем. Я беру тебя под свое крылышко.
Данте смотрит на мои замшевые мокасины, стоящие рядом с туалетным столиком. Это он принес их сюда. Он опускается на колени и помогает мне их одеть. Потом встает и, улыбаясь, поднимает меня с кровати. Выводит меня в коридор и поддерживает под руку, пока мы спускаемся вниз по лестнице. Когда мы входим в прихожую, он помогает мне надеть пальто и заматывает шарф на моей шее. Снова берет меня за руку и открывает дверь. Я плетусь за ним по ступеням крыльца.
— Видишь, не так уж все и плохо, так ведь? — обнимая меня за плечи, говорит он.
Я оборачиваюсь и гляжу на свой дом:
— Там так тихо.
— Знаю. Это так непривычно, — берет меня под руку Данте, и мы направляемся в сторону Грув-стрит. Я останавливаюсь, разворачиваю его к себе и кладу руки на лацканы его пальто.
— Данте, спасибо тебе за поддержку. Не знаю, как мы можем тебе отплатить. Твоя помощь бесценна.
Данте обнимает меня:
— Мы одна семья, Лючия.
— Нет, мы так и не стали семьей.
— Все равно ты навсегда останешься моей девушкой. Ты стала моей с того самого момента, когда я увидел тебя. Ты сидела на церковной скамье вместе со своими братьями. Тебе было всего восемь лет, а мне двенадцать, но все равно, я надеялся, что однажды ты будешь со мной. Лючия, если придется, я буду ждать вечно.
Данте обнимает меня еще крепче. Мы стоим около чугунных ворот городского особняка Макинтайров. В этом самом месте он впервые поцеловал меня. Мне тогда было пятнадцать. Интересно, а он помнит? Он наклоняет голову и нежно целует меня сначала в обе щеки, а потом и в губы. Я так расстроена, что отвечаю ему. Он такой родной, словно моя старая подушка, на которой я сплю с самого детства. Интересно, сколько раз мы целовались за время нашего знакомства. Тысячу? Или больше? Сколько раз я прижималась к его шее и вдыхала запах его кожи?
— Ты, наверное, ненавидишь меня за то, что я расстроила помолвку, — шепчу я.
— Да как я могу ненавидеть девушку, от которой я не мог оторвать глаз в церкви?
— Ладно, я тоже тебя разглядывала. Ты мне казался самым красивым из взрослых мужчин, которых я когда-либо встречала в жизни.
Данте смеется, берет меня под руку и мы долго бродим, не говоря друг другу ни слова. Дольше, чем Данте, меня знают только мои родители и братья.
— Данте… — через какое-то время начинаю я.
— Тебе не надо ничего объяснять, Лючия, — говорит он мне. — Я и так все понимаю.
Единственное, что способно вернуть меня к жизни, — это мысли о работе. Я скучаю по своим друзьям и по нашему отделу «Женская одежда на заказ». Я брала отпуск на две недели. Хильда Крамер уехала в Париж на очередной показ, поэтому с этим трудностей не возникло. Теперь она вернулась, да и я готова приступить к выполнению своих обязанностей. Я устала от добровольного заточения в собственной комнате.
У моего стола на передвижной вешалке меня уже дожидаются несколько платьев. Мне надо будет все их подшить. Пока я просматриваю платья, Элен аккуратно подгибает и подкалывает швы на них. Я снимаю с вешалки первое платье из белого шелка и надеваю его на манекен. Левой рукой подгибаю край ткани, а правой — делаю стежки. Я теперь так искусна, что стежки практически незаметны. Труднее всего мне было научиться подшивать края одежды. Нужно все время придерживать край и продумывать каждый стежок, потому что кривая строчка портит весь наряд. Бабушка Сартори любила повторять мне: «Никто не должен знать, сколько раз тебе пришлось пороть край одежды и подшивать его заново». Иногда я перешивала края одежды по пятьдесят раз, чтобы добиться совершенства. Теперь у меня словно появилось какое-то особое чутье. Я подгибаю края с первого раза.
Рут влетает в комнату и подходит ко мне:
— Он здесь! Тальбот. Идет сюда.
— И что? — не поднимая от работы глаз, тихо спрашиваю я.
— Если ты не хочешь видеть его, у тебя есть время.
— Если он идет повидаться со мной, то я не против, говорю ей я.
Рут садится за свой рабочий стол и ждет, уставившись на дверь.
— Вот и он, — шепчет она.
Я не спускаю глаз со строчки.
— Привет, Лючия. Как дела? — спрашивает Джон Тальбот.
— Лучше. Спасибо, что прислал на похороны букет. Цветы были такими красивыми.
— Самое малое, что я мог сделать. Но, знаешь, я думал о тебе… и о твоей семье.
— Очень мило.
— Мне нужно тебе кое-что объяснить, — начинает он. Рут кашляет, берет свой набросок и уходит к Делмарру.
Я много раздумывала о том, почему Джон Тальбот предпочел мне Аманду Паркер, и по правде сказать, я понимаю его. Чем сильнее мне хотелось стать частью мира, к которому принадлежат наши заказчицы, тем больше я понимала, что в этом мире есть и отвратительные стороны. Не могу я жить по этим правилам. Ни для кого не секрет, что на Тридцать пятой улице к свадьбе относятся совсем иначе. Никто не возражает против любовной связи, и аристократы заботятся только о том, чтобы найти выгодную партию. Их абсолютно не волнует любовь между мужчиной и женщиной. Мне нравится образ их жизни, но я не принимаю их правила. Я выше этого.
— Прошу тебя, Джон, не нужно никаких объяснений. Встречайся, с кем хочешь. Желаю тебе удачи.
— Я порвал с ней, Лючия. Я не хочу встречаться с Амандой. Мне нужна ты.
Обговаривая нашу поездку в Венецию, папа и его кузен, кажется, написали друг другу несколько сотен писем Когда умерла Мария Грейс, кузен Доменик и его жена, Бартоломея, прислали Розмари и Роберто красивую серебряную икону Святой Девы Марии. Каждую ночь Ро, перебирая четки, молится перед ней и просит сил.
— У меня мысль, — говорит мне папа, когда я помогаю ему пересчитывать мелочь в лавке. — Что если я попытаюсь убедить Розмари и Роберто, чтобы они поехали с нами в Италию? Как ты думаешь?
— Думаю, это отличная мысль.
— Перемена обстановки, возможно, пойдет им на пользу. — Папа понижает голос. — Как ты думаешь, Розмари справляется?
— Не знаю. Иногда кажется, что ей стало легче, но внезапно она начинает плакать и никак не может остановиться. Мама пытается ее утешить, но это не так просто.
— Все, закрываемся, — говорит мне папа и начинает свой вечерний ритуал. С детства мне нравится находиться в лавке во время ее закрытия, смотреть, как папа опрыскивает овощи, кормит нашего «мышелова», кота Мота, выключает свет, начиная от черного входа и заканчивая у парадной двери.
— Сегодня заходил Данте, — мимоходом говорит папа.
— Как он?
С тех пор, как Джон Тальбот вернулся в мою жизнь, в ней не стало места Данте.
— В порядке. Он спрашивал, почему ты не хочешь его видеть.
Невероятно, чтобы Данте расспрашивал моего отца! Я никогда не обсуждала с ним Данте.
— Не сердись на него, — продолжает папа. — Он мне ничего не рассказывал. Я просто спросил его, что такое с вами обоими происходит.
— Зачем вообще было что-то спрашивать?
Папа опрыскивает овощи и, не поворачиваясь ко мне, говорит:
— Он мне нравится. И я думаю, что вы прекрасная пара.
— О, пап.
Как мне хочется объяснить отцу, почему я избегаю встреч с Данте с того вечера, когда он поцеловал меня. Тогда мне показалось, что мое к нему чувство возвращается, но сразу за этим пришло ощущение, что я снова попала в ловушку.