Адриана Трижиани - Лючия, Лючия

— Может, Эксодус добрался быстрее! — говорю ей я. Папа открывает глаза и улыбается.

Я выхожу в коридор и вижу, как Роберто поднимается вверх по лестнице, а за ним следует пожилой человек, которого я прежде не встречала.

— Лючия, это наш дядя Энцо.

Роберто отступает назад. Я стою как вкопанная, не зная, как вести себя с этим незнакомцем, но когда я заглядываю ему в глаза и вижу в них своего отца, я протягиваю руки и обнимаю его. Они с отцом так похожи. Широкоплечие, с изящными кистями рук, крупной головой и черными с проседью волосами; животик не такой большой, чтобы назначать диету, но достаточный, чтобы время от времени попоститься.

— Я так счастлива, что наконец встретилась с вами. Спасибо, что приехали повидаться с папой, — говорю я.

— Как только мне об этом сообщили, я сразу собрался.

Даже его голос напоминает мне отца, когда он был здоров и полон сил.

Я веду дядю Энцо в комнату родителей. Увидев его, от изумления мама встает и в первый раз за три последних дня начинает плакать. От ее всхлипываний просыпается папа. Наверное, он думает, что брат ему только мерещится. Но только до тех пор, пока дядя Энцо не опускается на колени рядом с его кроватью и не заключает его в объятия. Папа кажется таким маленьким. Он пытается что-то сказать, но издает только стон, словно он наконец осознал всю тяжесть груза, который он несет на своих плечах со дня моего рождения.

Я даю понять маме, что нам следует оставить их наедине. Я обнимаю ее за плечи и вывожу из комнаты. Прежде чем закрыть дверь, я смотрю на них обоих: два мальчика, которые проделали нелегкий путь, следуя за своей мечтой. Годы вражды и злобы отступают, пока мой дядя обнимает моего папу.

Анджело освободил свою комнату для дяди Энцо. Медсестра приходит и говорит, что папа начинает угасать, но у него здоровое сильное сердце. Она хочет увеличить дозу морфия. Мама объясняет папе, что это поможет облегчить его боль. Папа решительно качает головой. Мама понимает, что он просто не хочет заснуть до приезда Эксодуса. Поэтому она просит медсестру ввести обычную дозу.

Никто из нас не может спать. Мы все находимся рядом с папой, а когда хотим немного передохнуть, то идем на кухню, где Розмари сделала бутерброды и печенье и где всегда найдется чашка горячего кофе. Она стала настоящей Сартори. Мой брат Роберто просто счастливчик, у него такая великолепная жена.

Когда в дом входит Эксодус, все мы чувствуем облегчение.

— Где он?

Эксодус бросает сумки и несется наверх. Мы идем за ним и толпой вваливаемся в комнату родителей, как мы делали каждое воскресное утро перед тем как идти в церковь. Мама заставляла нас заходить к ним в комнату, чтобы проверить, начистили ли мы ботинки и привели ли в порядок прическу. Дядя Энцо стоит с одной стороны кровати, а мама — с другой. Увидев дядю Энцо, Эксодус медлит, не понимая, что происходит. Дядя встает и отступает от кровати. Эксодус кратко обнимает дядю, потом подходит к кровати и опускается рядом с папой на колени.

— Папа, я дома. Слышишь меня?

Папа не открывает глаз с прошлого вечера.

— Сожми мою руку, пап. Это я, Экс. Я дома. Я вернулся. Вернулся.

Наверное, папа сжал Эксодусу руку, потому что тот вскрикивает:

— Вот так, папа. Сжимай мою руку. Хорошо.

Мама проводит рукой по густым кудрявым папиным волосам. Потом достает из кармана носовой платок. Папины глаза закрыты, а по его щекам катятся слезы. Мама нежно вытирает их и говорит:

— Он умер. — Его лицо навсегда останется в ее памяти. — Ушел мой голубчик.

Когда из похоронного бюро приходят, чтобы забрать папу, то братья настаивают, чтобы мама, Розмари и я оставались в гостиной до тех пор, пока его не увезут на катафалке. Дядя Энцо идет вместе с братьями. Кажется, будто он всегда был частью нашей жизни.

— Мама, когда ты звонила дяде Энцо? — спрашиваю я.

— Я не звонила.

— Это сделала я, — тихо говорит Розмари. — Я не могла допустить, чтобы папа ушел, не попрощавшись со своим единственным братом. Надеюсь, я правильно поступила.

Мама обнимает Розмари:

— Да, ты все верно сделала.

После папиных похорон прошло уже несколько недель. Они удивительным образом сплотили нашу семью как никогда прежде, а еще мы поняли, что значил Антонио Сартори для жителей Гринвича. Много-много лет папа возвращался домой и рассказывал смешные случаи, которые происходили с покупателями; иногда он рассказывал и грустные истории о голодающих семьях или высказывал свои остроумные соображения о том, что такое работать по старинке в современном мире.

Единственное исключение, которое он сделал в своей лавке, — это разрешил использовать лед для хранения рыбы.

Мне всегда казалось, что я унаследовала мамин характер, но когда папы не стало, я поняла, насколько я похожа на него. Он во всем стремился к совершенству. «Для вас это — куча апельсинов, но для меня это скульптура», — говорил он, выкладывая апельсины в идеальную пирамиду. Он с тщанием расставлял коробки с пастой и с искусством живописца раскладывал зелень. Произведением искусства было и то, как он выкладывал на полке салями, распределяя ее по длине и толщине, так чтобы покупатели быстро могли подобрать тот сорт, который им нужен. Точно так же и я отношусь к своей работе. Постоянное стремление к совершенству — вот моя задача и право заказчиц. В конце концов, за это мне и платят. У папы был тот же подход.

Во время похорон нас попросили об одной довольно странной услуге. Когда мы позвонили Доменику и сообщили ему, что папа умер, он был в смятении, но потом попросил сфотографировать папу в гробу. Когда мама услышала это, она наотрез отказалась выполнять эту просьбу. Но я попросила ведущего процессии снять папу, а потом втайне от мамы отправила фотографию кузену Доменику.

Дядя Энцо возвращается в город, чтобы справиться, не требуется ли нам какая-то помощь. Мы устраиваем в его честь ужин. Розмари надеется, что однажды наши семьи смогут воссоединиться. Она на все готова ради этого. Мама рада видеть дядю Энцо, но ей не очень нравится мысль, что снова придется встретиться с тетей Катериной. Мы не собираемся вынуждать ее. Мама даст нам знать, когда будет готова к этой встрече, и тогда произойдет полное воссоединение.

Когда после ужина мы вымыли всю посуду, я зову дядю Энцо на кухню и говорю:

— Вы помните, что тетя Катерина прокляла меня еще до моего рождения?

— О, она совсем не хотела!

— Нет, я уверена, она сделала это нарочно! — настаиваю я.

Несомненно, он так же расстроен воспоминаниями о прошлой ссоре, как расстроилась мама, когда Роберто выдал мне эту тайну.

— Все же повторите мне в точности, что она сказала.

— Она сказала, что желает тебе быть красивой, но несчастной в любви.

— Что ж, дядя, можете передать ей, что проклятье прекрасно работает.

— Лючия, она просто вспылила. Таков уж ее характер. Поверь мне, я прожил с ней сорок лет. Она проклинает вся и всех: священников, тебя, меня, коров. Абсолютно всех.

— Ничего. Правда, все нормально, — обнимаю его я. — Если проклятье свершилось, значит, его больше нет, — смотрю я в дяде в глаза. — Больше нет. Правда?

— Si, si, finito, finito.[61]

Антонио Джузеппе Сартори-младший родился 1 июня 1952 года. Мама прослезилась, когда услышала имя ребенка. Что может лучше облегчить страдания, чем появление в доме новорожденного. Это прекрасный, спокойный ребенок.

Прошел почти месяц с появления младенца. Делмарр приглашает меня на обед, чтобы отблагодарить за помощь в «сезон сумасшедших невест» в отделе заказов.

Он ведет меня в кафе, расположенное в магазине «Сакс»[62] на Пятой авеню. В конкурирующий магазин мы идем шутки ради, но по большому счету потому, что у них превосходная кухня.

— Да, малышка, для тебя этот год был чертовски плохим.

— Спасибо, что напомнил, — медленно качаю я головой. — Самым ужасным было потерять папу.

— Но провал с Тальботом был не менее ужасным. Я до сих пор чувствую себя виноватым. Как я сожалею, что представил тебя ему. Мне жаль, что я не сумел понять, что за человек он был на самом деле. Мне бы следовало получше к нему приглядеться, — грустно говорит Делмарр.