Пикассо не знал, на что рассчитывать: умилостивить Бога или урезонить Его. Пока он стоял, размышляя об этом, одна створка высоких дверей неожиданно распахнулась. Темноволосый алтарный служка в черной рясе с белым стихарем и четками из слоновой кости в руках вышел наружу. На какой-то момент, когда их взгляды встретились, у Пикассо мелькнула абсурдная мысль, что он видит старого знакомого. Он покачал головой и согрел дыханием застывшие ладони, пока мальчик держал дверь.
– Не хотите ли зайти, мсье? Кажется, скоро пойдет дождь.
– Нет… Да… Полагаю, что да. Merci bien[68].
Мальчик провел его внутрь и куда-то исчез, и Пикассо подумал, не померещилось ли ему все это. Он сгорбился на одной из задних скамей, не в силах преклонить колени. Он был слишком сердит на Бога, чтобы выказывать такое почтение.
Как это могло случиться? Они были так счастливы и влюблены друг в друга. Ева была молода и полна сил. С тех пор как они познакомились, он проделал огромную работу, а ей удалось укротить необузданную сторону его натуры. Пикассо искренне верил, что она была его музой. Он нуждался в ней.
Как она могла все эти месяцы утаивать от него правду? Ева была вынуждена жить во лжи, и это разрушило что-то важное между ними. Он невольно чувствовал себя преданным. Было ли это предательство равным измене Фернанды? Этого он пока что не знал.
Пикассо проклинал себя за то, что гневался на нее, но ничего не мог поделать со своими чувствами. Образ любимой женщины, слабой и беспомощной, лежащей на больничной кровати, лишал сил его самого. Ему хотелось убежать от всего на свете… даже от нее.
Пикассо потерял счет времени, сидя в огромном сводчатом зале, где пахло ладаном и свечным воском, и глядя на сияющие фрагменты витражного окна над алтарем. Убийца невинных, сцена из книги Исхода.
– Ну хорошо, Господи, я здесь. Я вернулся. Чего Ты хочешь от меня? – с тихим отчаянием спросил он. – Прошло уже много времени с тех пор, как мы беседовали в последний раз. Но теперь я готов заключить сделку.
Примирившись с мыслью о том, что он считал попыткой умиротворения и примирения с Богом ради Евы, Пикассо наконец вышел из церкви. Он больше не видел ни алтарного служку, который впустил его, ни кого-либо еще.
Под промозглым зимним дождем Пикассо направился к станции метро. Никем не узнанный, он проехал под городом с толпой таких же безликих парижан и вышел на платформу. Он чувствовал, что не готов вернуться в больницу. Ему нужно было еще немного побыть одному, чтобы прийти в себя.
Когда он вышел из метро возле Монмартра и поднялся по крутой лестнице рядом с фуникулером, дождь прекратился, но серые сумерки были очень холодными. В одиночестве он бродил по узким, извилистым улочкам, не думая о том, куда идет. Он прошел мимо кафе «Розовый дом», которое сейчас не работало. Двери и ставни были закрыты, его дружба с Рамоном тоже закончилась. Он был удивлен, когда в итоге оказался на улице Соль перед живописным кабаре «Шустрый кролик».
Охваченный внезапной ностальгией, Пикассо толкнул парадную дверь. Она распахнулась со знакомым скрипом. Слава богу, некоторые вещи не меняются, подумал он. Сейчас он поздоровается с Фредом, бородатым владельцем заведения, выпьет кружку пива, а потом отправится в больницу.
Помещение было небольшим и темным, таким его и помнил Пикассо. Вечер только начинался, и большинство столиков пустовало. Когда Пикассо осматривался по сторонам, его взгляд наткнулся на неожиданное зрелище. Фернанда сидела одна на табурете в центре комнаты. На ней было надето простое черное платье, она читала вслух стихи из красного томика, который крепко держала перед собой обеими руками. Ему показалось, что никто не слушает ее, да и она сама не заметила его прихода. В ее голосе по-прежнему звучали чувственные нотки. Когда-то, в другой жизни, одних лишь звуков этого голоса было достаточно, чтобы соблазнить его.
Пикассо сгорбился в глубокой тени, потрясенный ее падением. Он испытал прилив жалости, а потом задумался: возможно, Бог решил испытать его? Сможет ли открыть дверь в свое прошлое?
Разумеется, он не мог так поступить. Это была лишь дикая мимолетная мысль, как и многие другие странные образы, мелькавшие в его сознании. Перед уходом он мог бы оставить для нее несколько франков на стойке бара, но Фернанда заставит бармена признаться, кто оставил эти деньги, а Пикассо не мог дать ей надежду на примирение. Для него в мире не осталось никого, кроме Евы и его любви к ней.
Весь гнев, который он испытывал раньше, мало-помалу начал отступать, когда он снова представил себе Еву, лежавшую на больничной кровати, и увидел в ее глазах страх перед будущим. У него сжалось сердце. Все это время она старалась избавить его от забот о своем здоровье и молча носила в себе эту ужасную болезнь. Сама мысль об этом была невыносимой для него. Он негодовал на себя за то, что рассердился на нее, когда она больше всего нуждалась в нем. Да, болезнь по-прежнему пугала его. Но, наверное, Бог все-таки поработал над ним, исцелив старые раны и предоставив еще одну возможность справедливо поступить с любимым человеком.
В то же мгновение Пикассо понял, что вовсе не гнев овладел им, когда он обнаружил опухоль в ее груди. Это был страх.
«Я просто не могу потерять ее», – в отчаянии подумал он. Пикассо особенно страшился мысли о том, что однажды ему придется увидеть смерть Евы, как он видел смерть Кончиты. И теперь, как и в прошлый раз, он будет бессилен помешать этому.
– Нам нужно перестать встречаться в больницах. Люди начнут говорить об этом.
Ева открыла глаза и сразу же увидела милую улыбку Сильветты. Ее подруга сидела на краю кровати. Ева попыталась выпрямиться и прислониться к белому металлическому изголовью, но испытала резкую боль и передумала.
– Пабло сказал тебе, что я здесь?
– Он просил меня прийти, – ответила Сильветта.
– Не сомневаюсь, что это потому, что он сам не может смотреть на меня.
Сильветта взяла ее за руку.
– Ева – ma cher amie[69], – почему же ты никому не сказала раньше? Такие ужасные вещи нельзя держать в себе.
Ева отвернулась, но она не могла скрывать правду.
– Я думала, что это пустяки. Я так сильно хотела, чтобы это оказалось ерундой! Знаю, это звучит нелепо, но прошлым летом, когда у меня начались приступы кашля, я внушила себе, что это лишь киста, реакция моего организма на обострение бронхита. У меня всю жизнь были слабые легкие, но мне казалось, что если я избавлюсь от кашля, то опухоль пройдет сама собой.
– В самом деле? А если бы она не прошла, что ты собиралась делать?
– Наверное, я даже не думала об этом из-за паники. Решимость и знание – это не одно и то же. Теперь я знаю, что совершила ошибку. Пикассо просто в ярости из-за меня, Сильветта.
– Бог ты мой, разве у него нет на это права?
– Ты не понимаешь, – слезы застилали Еве глаза, и она сдерживалась, чтобы не расплакаться. – Хирургическая операция, на которой настаивает врач, чтобы полностью избавиться от рака, изуродует меня. Доктор Руссо выразился вполне определенно. Меня разделают, как на бойне. Вместо грудей останутся лишь чудовищные шрамы. Я еще могу подождать до лета, чтобы убедиться, что опухоль не распространяется. Но если появятся метастазы, то на моем будущем будет поставлен крест…
– Ох, Ева, – Сильветта сжала ее руку. Теперь обе девушки плакали.
– Доктор Руссо рекомендует мне до конца зимы отправиться куда-нибудь, где тепло, и по возможности собраться с силами. На всякий случай. Так он и сказал: на всякий случай.
– Ты говорила со своими родными? Они должны знать об этом. Я могу съездить к ним, если хочешь.
– Моя бабушка умерла от рака груди. Я не могу беспокоить их из-за этого. И я все-таки надеюсь, что доктор Руссо все-таки избавил меня от рака, когда удалил опухоль для анализов. Возможно, на этом все закончится. Так или иначе, у меня есть отсрочка до лета.
– Значит, Пикассо отвезет тебя в Авиньон? Помню, тебе понравились окрестности и городок неподалеку. Это будет идеальное место.
Ева подумала об их маленьком убежище в Сорге. За всю свою жизнь она не была так счастлива, как в то первое лето вместе с Пикассо. Тогда они были совершенно беззаботными, и все казалось возможным.
– Мне хотелось бы, но я не знаю, получится ли. Я не видела Пабло со вчерашнего дня, – грустно ответила она. – А когда он ушел, то был чрезвычайно недоволен.
– Он вернется, Ева. Он очень любит тебя, и все это видят. Кроме того, ты теперь обручена. Только посмотри на свое чудесное кольцо!