Энн Жирар - Мадам Пикассо

Но однажды, когда он дошел до предела, очередная вспышка ярости оказалась чрезмерной даже для него. Он создал жуткий образ женщины, чьи груди были гвоздями приколочены к грудной клетке. Нечто чудовищное. Он в ужасе смотрел на свое творение, словно кто-то другой, а не он, создал эту кошмарную картину. Это была не Ева, не женщина его сердца. Тем не менее он изобразил ее. Вне себя от горя Пикассо закрыл лицо руками. Потом он поставил на мольберт чистый холст, чтобы начать снова.

Раненый ребенок, скрытый внутри, умолял его расстаться с Евой. Это облегчит неустанную боль, ведь она с каждым днем становилась все слабее, а он был бессилен помочь ей. Пикассо всегда испытывал сложные чувства по отношению к болезни и смерти, даже когда не понимал их. Но если он будет стараться поскорее разобраться в них, то потеряет Еву так же, как потерял Кончиту – беспомощный и с мучительным раскаянием в душе.

Наконец, когда Пикассо больше не мог есть, спать или даже работать, он снова отправился в Сионское аббатство. Проливной дождь стучал в высокие витражные окна. Он занял место на задней скамье, сгорбив плечи и уткнувшись подбородком в сцепленные руки. Он посмотрел на огромное распятие, висевшее в глубине нефа. Крестные муки Иисуса… За всю свою жизнь Пикассо не чувствовал себя более беспомощным.

– Я могу помочь, мсье?

Пикассо обернулся и увидел того самого темноволосого алтарного служку, который проводил его в церковь несколько месяцев назад. Он не расслышал шагов, однако мальчик сидел рядом с ним. Он был в том же одеянии и держал в руках четки из слоновой кости. Мальчик смотрел на него широко распахнутыми черными глазами, и Пикассо почувствовал, как его гнев куда-то уходит. Ему не удалось сразу же обрести голос. Он откашлялся, провел рукой по лицу и пригладил волосы. Лишь тогда он осознал, что его лицо залито слезами. Должно быть, мальчик услышал его всхлипывания.

– Только Бог может помочь мне, но сейчас мы с Ним не в лучших отношениях.

– Однажды я сам так думал. После смерти моей сестры родители решили, что мне будет легче, если я буду находиться ближе к Богу, поэтому они заставили меня служить здесь.

Пикассо откинул голову и прижался затылком к жесткой деревянной скамье.

– Они заставили тебя?

– Они хотели, чтобы я примирился с естественным ходом вещей.

– А ты?

– Всегда лучше быть ближе к Богу.

Пикассо внимательнее посмотрел на мальчика. Теперь тот выглядел старше и определенно говорил как взрослый человек. На какой-то момент ему показалось, что он заснул в этом огромном сумрачном зале. Откровение было слишком внезапным, как и сходство их утраты.

– Вы должны примириться с вещами, которые нельзя изменить, мсье. Тогда вы обретете настоящий мир в душе… ради вашего будущего.

– Понятия не имею, как это сделать.

– Возможно, это странствие, в которое нас отправляет Господь. Не имеет значения, как далеко мы уходим: прошлое всегда рядом, пока мы не находим в себе силы примириться с ним.

«Он как будто говорит о Кончите», – подумал Пикассо, хотя мальчик не мог ничего знать о ней. Пикассо зажмурился, отгоняя от себя эту мысль, и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Как примириться со смертью сестры, когда он снова вынужден вот-вот потерять единственную женщину, которую осмелился полюбить всем сердцем? Ответа на этот вопрос не существовало. Это было невозможно.

Пикассо встал, готовый сказать мальчику, что тот плохо себе представляет, о чем говорит. Но мальчик уже ушел. Пикассо огляделся по сторонам: никого вокруг. Может быть, это была лишь игра его воспаленного разума? «Не знаю, чего Ты хочешь от меня», – подумал он. Он уже понимал, что напрасно пришел сюда. Здесь для него не было места. Только не в церкви, и определенно не с Богом.

Война тянулась месяц за месяцем. И, казалось, не было места, где можно было укрыть Еву от подступающей тьмы или хотя бы дать ей возможность умереть спокойно. Доктор Руссо сомневался, что ее удастся госпитализировать в Париже. Раненые солдаты размещались повсюду: в гостиницах, школах и частных домах. Руссо советовал попробовать санаторий в Отее. За приличные деньги там смогут найти место для мадам Пикассо. Пабло последовал его совету.

В ту последнюю осень Пикассо каждый день перемешивал любовь и долг со своей живописью и гневом. Он мог рисовать всю ночь и утро, оставаясь один в квартире, выбранной и обставленной Евой. Воспоминания о ней жили повсюду. Во второй половине дня он обычно отправлялся в Отей, чтобы навестить ее.

Каждый день он спускался под землю и ждал поезда на душной платформе Монпарнас. В заполненных до отказа вагонах метро женщины сердито смотрели на него, а дети указывали пальцами. Их не беспокоило, что он был богатым человеком и знаменитым художником, а женщина, которую он любил, ожидает своей смерти. Пикассо неизменно отворачивался и смотрел в темноту тоннеля за окном. Он ощущал ритмичный стук колес и повороты тяжелого вагона. Когда поезд прибывал на очередную станцию и резко скрипел тормозами, его прижимало к другим пассажирам. И каждую секунду во время своих поездок в Отей и обратно Пикассо думал о девушке с яркими глазами, которую он однажды встретил на художественной выставке, – той, которая носила желтое кимоно. Он понимал, что она изменила его жизнь и разбила ему сердце так, что он никогда по-настоящему не исцелится.

Однажды ранним вечером, когда Пикассо почувствовал, что Ева гладит его волосы, он понял, что заснул на стуле у ее кровати и свесил голову вниз.

– Как ты? – спросил он, быстро стряхнув с себя остатки сна. – Тебе что-нибудь нужно?

Ее лицо посерело и осунулось. Нежный румянец молодости был поглощен раком, который пожирал ее изнутри.

– Все, что мне нужно, находится рядом со мной. Но я должна тебе кое-что сказать.

– Это будет очередная лекция о моих странных привычках? – он пытался шутить, потому что было слишком мучительно оставаться серьезным.

– Пожалуйста, Пабло.

Он налил Еве стакан воды и поднес к ее губам. Она с трудом отпила маленький глоток.

– Я хочу, чтобы у тебя появилась любовница.

Пикассо внутренне содрогнулся и поставил стакан на тумбочку. Dios, он этого не предвидел. Он жестко выпрямился, стараясь отогнать вспыхнувший гнев. Она ласково провела рукой по его подбородку, как будто слышала, о чем он думает.

– Не говори так. Тебе уже лучше. Скоро ты будешь дома, рядом со мной.

– Нет, дорогой, мне не будет лучше.

– Прекрати.

– Но ты молод, силен и полон энергии. Тебе предстоит долгая жизнь.

– Господи, Ева, прекрати это!

Ему хотелось убежать и оказаться где угодно, только не рядом с ней, вынуждавшей его признать правду о своем состоянии.

Он откинул волосы со лба и прижал руки к вискам. Внезапно ему захотелось плакать. Это было чуждое ощущение, застигшее его врасплох. Он не хочет плакать. Он не может утратить контроль над собой. Ева нуждается в нем, чтобы быть сильной.

– Как я ненавижу все это.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив.

– Я был счастлив. Так счастлив с тобой…

– Пожалуйста, дорогой, скажи, что ты снова будешь счастлив.

Дождь сильнее застучал в окна госпиталя. Ева тихо заплакала. У Пикассо внутри, кажется, что-то сломалось.

– Не покидай меня, Ева. Пожалуйста, не уходи от меня.

– Сердце мое, я хотела бы пообещать тебе не уходить. Но перед тобой открывается блестящее будущее. Не важно, кто будет рядом с тобой – ты все равно станешь легендой. Я всегда это знала.

– Но я хочу, чтобы это была ты! Ты была рядом в самые трудные моменты моей жизни, ты всегда верила в меня. Ты открыла столько возможностей!

Она погладила тыльную сторону его ладони.

– Я благодарна за все, что у нас было, но, так или иначе, я не смогу остаться с тобой. Когда меня не станет, не рассказывай людям, как я умерла. Мне так стыдно.

– Чего тебе стыдиться?

– Наверное, это обычное тщеславие. Женская грудь – это особое место для женщины, – она попыталась засмеяться, но издала лишь слабый хрип.

– Перестань.

– Пабло, я говорю серьезно. Это последнее, о чем я тебя прошу. Если хочешь, считай меня дурой, но ты с самого начала знал, что мне не нужна чужая жалость. Пожалуйста, поговори с доктором Руссо. Убедись, что он уничтожит мои медицинские записи после того, как меня не станет. Обещай мне.

– Ева…

– Пожалуйста, Пабло, – она снова погладила его по голове.