У камина Олег Монахов о чем-то оживленно беседовал с Арсением Титусом. Через его руку был перекинут атласный плащ. Значит, он тоже был на сеансе. Так же как и Шмаков.
Здесь, в шумной, залитой светом гостиной, казалось, что все только что виденное не более чем искусный трюк.
Я почти не сомневалась в том, что весь сеанс был подстроен, от начала до конца. Но тогда откуда они узнали про картину? А главное, откуда ночью взялась птица?
Я ощутила чей-то пристальный взгляд и обернулась. Олег Монахов с улыбкой смотрел на меня. Он был один, Титус исчез.
Я подумала, что выгляжу глупо в дурацком плаще, со свечой в одной руке и бокалом вина в другой. Поспешно стянула плащ и бросила его на спинку стоящего поблизости кресла. Распрямила плечи. Под взглядом Монахова я почему-то занервничала. Монахов последовал моему примеру и освободился от своего плаща. Повесил его на диван и подошел ко мне.
– Интересно, где они раздобыли дрессированную птицу? – озвучил он вопрос, который мучил и меня.
– Знаете, Олег, – нервно рассмеялась я, – именно об этом я и думала.
– Ну, и что скажете?
– У нас в институте была кафедра режиссуры цирка. Однажды я разговорилась с одним из «цирковых» по поводу фокусов. И он объяснил, что основной принцип любого фокуса – это ловкость и отточенные до совершенства движения. Плюс – технические приемы. Любой фокус – это правда, замаскированная под сказку для взрослых.
– Стало быть, вы считаете, что весь сегодняшний сеанс – не более чем фарс?
– Ну, почему сразу фарс? Скорее, спектакль… – задумчиво произнесла я.
– Вы сегодня прекрасно выглядите, – понизив голос, Монахов склонился ко мне. Случайно или нарочно, он коснулся губами моей щеки. На секунду у меня закружилась голова. – Вам бесконечно идет это платье.
– Спасибо. – Я натужно закашлялась, прочищая вмиг охрипшее горло.
Свечка выпала из ослабевших пальцев. Мы вдвоем бросились ее поднимать. Рука Монахова накрыла мою ладонь. Я окончательно смешалась.
– Это свеча из самого Иерусалима, опаленная Благодатным огнем, – прошептал он, не отпуская мою руку.
– Так-так-так… – раздался рядом насмешливый голос. В метре от нас стоял Шмаков и покачивался с носка на пятку. Я быстро выдернула свою ладонь из монаховского плена. – Я, видишь ли, спешу, думаю, что ты тут скучаешь в одиночестве, слезы льешь…
– Не глумись, – усмехнулась я. – Ты так спешил, что даже запчасть потерял.
– Какую запчасть? – притворно удивился Шмаков.
– Длинноногую и белокурую.
– Алекс, что я слышу? Ты ревнуешь? «Катастрофа!» – подумала я и почувствовала, как краска заливает лицо.
– Простите, – Монахов выпрямился во весь свой рост, тряхнул головой и прищурился: – Я вам не мешаю?
– Какая потрясающая деликатность, сэр! – Шмаков сложил губы трубочкой, присвистнул и склонился в шутливом поклоне.
– Шмаков, прекрати, – тихо попросила я и с досадой отвернулась.
– Вы Лизу не видели? – спросила неизвестно откуда взявшаяся Нора. По крайней мере, я не заметила, как она подошла.
– Нет, – ответил Монахов. – А что случилось?
– Да мы сами с Галкой в недоумении. Стояли тихо-спокойно, разговаривали, вдруг Лиза сорвалась и куда-то умчалась.
– Вот черт, – пробормотал Монахов, – я найду ее. Он развернулся и направился к выходу.
– Герой! – Шмаков растянул губы в презрительной ухмылке и похлопал в ладоши.
– Ох, Дэн, не до шуток сейчас, ей-Богу, – вздохнула Нора, – особенно в свете последних событий. Садовник, птица эта дурацкая. Я в шоке.
Нора действительно выглядела встревоженной. Она теребила в руках незажженную сигарету и нервно оглядывалась.
Значит, птица – это не искусный фокус, а горькая реальность.
– Мне тут в голову мысль пришла… – Нора сглотнула и как-то странно на меня посмотрела. – А что, если птица – душа садовника. И прилетала она за Лизой?
В номере у Кары сильно разболелась голова. Она переоделась в серый дорожный костюм с розовой блузкой, упаковала вещи в чемодан, намочила полотенце, скрутила его жгутом и легла на кровать. Накрыла полотенцем лицо.
Кара не заметила, как уснула. А когда проснулась, обнаружила, что стрелки часов перевалили за отметку "4". Близился «час истины».
Она вскочила, умылась, причесалась и вышла из номера. По устланному ковровой дорожкой скрипучему полу скользнула в конец коридора.
Перед тем как постучать, глубоко вздохнула. Ей показалось, что прошла вечность, прежде чем дверь отворилась.
Стоявшая на пороге Вера странно выглядела. Она зябко куталась в «драконовый» халат, в покрасневших глазах плавал испуг, а уголки рта безвольно опустились вниз.
– Мне надо с тобой поговорить, – решительно произнесла Кара и без приглашения шагнула в комнату.
И тут же застыла. В кресле развалился Стертый. Он держал в руках чашку с кофе и покачивал ногой в домашней тапочке. Рубашка его была расстегнута, галстук съехал набок. На журнальном столике около кресла стоял металлический кофейник и сахарница.
– О! Какие люди! – воскликнул Стертый и подмигнул Каре. – Соскучились?
Кара дернулась, словно от удара хлыста, и почувствовала, как запылало лицо. Ее захлестнула волна брезгливости и омерзения.
– Мы тут с товарищем Верой кофейком балуемся, – продолжил изгаляться Стертый, поставив чашку на столик. – Не желаете ли присоединиться?
Вера прислонилась к дверному косяку и низко опустила голову. Кара в отчаянии посмотрела на нее.
Вера в ответ метнула пронзительный взгляд. Взгляд затравленного зверя.
– Вы только чего лишнего не подумайте. – Стертый зашелся в кудахчущем смехе, поправил съехавший галстук и замахал руками. – Мы с товарищем Верой единомышленники. У нас много общих тем для бесед. Правда, товарищ?
Вера медленно кивнула.
– Надеюсь, что с вами тоже.
Стертый поднялся с кресла и подошел к Каре.
– Так о чем вы хотели поговорить? – вкрадчиво спросил он. На Кару пахнуло застарелым потом.
– Ни о чем. После поговорим. – Кара отвернулась. Запах был невыносимый – она едва не задохнулась от отвращения.
– А отчего же не сейчас? У нас достаточно времени. Ох! – вскричал Стертый и хлопнул себя по лбу. —
Вы, верно, стесняетесь! Ну не стесняйтесь, голубушка. Мы все тут люди свои, и секретов у нас друг от друга быть не должно. Вам же нечего скрывать?
«Господи, дай мне сил!» – взмолилась про себя Кара и посмотрела Стертому прямо в глаза.
– Конечно, нечего, – ответила наконец она.
– Ну, вот и ладненько, – хихикнул Стертый и вернулся в кресло.
– Я пойду, – тихо сообщила Кара, – я устала, а у меня еще вещи не собраны.
– Идите, идите, – милостиво разрешил Стертый. – Отдохните перед дальней дорожкой. Вам же нужно беречь себя, вы же наше достояние, гордость советского балета!
В маленьком тесном коридорчике Кара на секунду замерла. Вера по-прежнему глядела в сторону. Лицо ее, даже сквозь слой грима, было пепельно-серым.
Кара выскочила из номера и захлопнула за собой дверь. Затем прижалась раскаленным затылком к оштукатуренной стене и сползла вниз. Горькие слезы обиды обжигали веки.
«Ну и пусть! – подумала она. – Так даже лучше. Теперь все встало на свои места, и мне не о чем жалеть. Мосты сожжены, назад дороги нет».
Пожилая горничная, толкавшая перед собой тележку со свежими полотенцами и чистящими средствами, с подозрением покосилась на нее.
Кара поспешно поднялась, жалко улыбнулась.
– Buona sera, signora, – пробормотала горничная и ускорила шаг.
«Добрый вечер, – осознала вдруг Кара, – она сказала – добрый вечер!»
Действительно, ведь уже вечер. Значит, скоро она будет свободна.
Стук в дверь вспорол сумеречную тишину.
Похоже, она снова задремала. И снилось ей что-то неприятное. Кажется, Кара видела во сне, как Стертый тупыми ржавыми ножницами стриг ей волосы…
Она оторвала тяжелую голову от подушки и посмотрела на настенные часы, висящие над кроватью. Стрелки выстроились в ровную вертикальную линию. Шесть вечера…
Стук повторился. Требовательный, тревожный.
Кара вскочила и метнулась к двери. Распахнула, и сердце оборвалось. На пороге стоял Стертый, за его спиной маячили два одинаково неприметных гражданина в одинаковых костюмах. «Близнецы-братья». Наверняка, работники посольства, но их принадлежность к определенной организации не вызывала ни малейшего сомнения.