– Все-таки вы к нему несправедливы, – погрозила она пальцем. – Я понимаю, в вас говорит обида. Но Дэн действительно одаренный человек. К тому же…
«Ну все, – с досадой подумала я. – Села на своего любимого конька».
Я слушала ее вполуха и периодически кивала невпопад. Мысли мои блуждали вокруг происшествия на дороге. Я не могла поверить в то, что кто-то желал моей смерти. Очевидно, водитель просто не справился с управлением. Но если бы это было так, то машина не смогла бы уехать, а улетела бы в кювет вслед за мной. И тогда… Страшно представить, что было бы тогда…
Я невольно дотронулась до шеи. До того места, где должен был висеть кулон. Но он почему-то там не висел. Я похолодела.
– Дэн, он удивительный… – вещала тем временем Нора.
– Простите, – перебила я ее. – Я на секунду…
Я взлетела по лестнице, провожаемая недоуменным взглядом Норы. Распахнула дверь в ванну, отдернула штору в душевой.
Кулона не было. Вряд ли он смог бы провалиться в сливное отверстие. Наверняка бы застрял.
Я осмотрела мочалку, полотенце. Вдруг зацепился острым углом? Кулона не было.
Я рванула в спальню. Облазила все щели в полу, обследовала разорванное платье. Переворошила постель. Кулона не было.
В отчаянии я рухнула на кровать и закрыла глаза.
Где-то в глубине подсознания я свято верила в то, что именно кулон спас меня от неминуемой гибели. В самый последний момент заставил обернуться. Не случись этого, я сейчас здесь не сидела бы, – в лучшем случае, валялась бы в реанимации в больнице.
– Эй, вы, часом, тут не умерли? – раздался голос Норы прямо над моим ухом.
Я вздрогнула и вскочила. Нора стояла у кровати и с жадным любопытством разглядывала висящий на стене пейзаж.
– Как интересно! Это что такое? Можно я сниму, посмотрю поближе?
– В другой раз. – Я взяла Нору под руку и потащила к выходу. – Знаете, ужасно неловко, но мне срочно нужно уйти.
Оставалась последняя, весьма призрачная надежда, что кулон слетел во время моего падения в канаву.
Спустя пять минут я уже продиралась сквозь частокол сосен, глотая раскаленный воздух. Казалось, стало еще жарче, и густая тень от деревьев не приносила облегчения. Я шла быстро и постоянно оглядывалась. Меня не покидало ощущение, что за мной кто-то наблюдает.
Наконец я выбралась из чащи на дорогу. И растерялась. Я не сомневалась, что безошибочно найду место моего несостоявшегося убийства, но все вокруг выглядело совершенно одинаково. Черная лента дороги, а по бокам – лес. Нигде ни следа. Оранжевые осколки от фар исчезли, бетонный столбик, снесенный машиной-призраком, тоже. Ни сломанного куста, ни примятой травы.
Словно все это мне только приснилось.
Я прокрутила в голове весь мой тогдашний путь. Судя по тому, как запыхался примчавшийся на шум Монахов, ушла я довольно далеко. Только вот насколько?
Я развернулась и побежала к стоянке. На месте моего «Рено» блестела большая маслянистая лужа. Она уже успела покрыться тонким слоем пыли и пуха от одуванчиков. На всякий случай я осмотрела все вокруг лужи. Ничего…
Я медленно двинулась назад. Спустилась от греха подальше вниз, в самую канаву. Внимательно разглядывала придорожные кусты, раздвигала листву, растирала ногой траву.
Тщетно.
Внезапно где-то рядом хрустнула сухая ветка. На миг мне стало жутко. Вокруг – ни души, кричи не кричи, все равно никто не услышит и не придет на помощь. И тут же кто-то коснулся моей руки. Я чуть не закричала в голос и резко обернулась.
Передо мной стояла Даша.
– Господи! – с облегчением выдохнула я. – Это ты, малышка? Что ты тут делаешь?
Я опустилась на корточки, обняла девочку, притянула ее к себе и уткнулась носом в каштановые кудряшки. От нее вкусно пахло молоком и медом.
К моему величайшему удивлению, Даша подняла руки, закинула мне на шею и доверчиво прижалась ко мне худеньким тельцем. А потом протянула мне сжатый кулачок.
– Что это? – спросила я, шмыгнув носом.
Даша разжала кулак и улыбнулась. На ладошке лежал кулон.
Мне часто снился этот странный сон:
Иду по улице, здесь пусто и уныло…
И нет цветов, нет у деревьев крон,
Не слышится ни смех, ни музыка, ни стон
– Все замерло, засохло и застыло.
В том страшном сне, как будто наяву,
Прошелестели ржавые машины
И, выехав на жухлую траву,
Уткнулись в глину желтую во рву,
И молча вышли из кабин мужчины.
Они пошли по улице, как тени,
Неся в руках плакат со словом «мир».
От ужаса дрожали их колени,
Они скандировали дружно «гений»
Тому вождю, который был вампир.
И этот сон так часто повторялся,
И вызывал такой щемящий страх,
Что стали явью все его нюансы…
Теперь проснуться не осталось шанса.
И жить мне в городе, который терпит крах…
Ночью через два дня за ней пришли. Пять человек в форме.
Они бесцеремонно ввалились в спальню московской квартиры, где Кара лежала в постели с высокой температурой. Ее блуждания по заснеженному лесу не прошли бесследно.
– Собирайтесь! Вы арестованы! – сказал один из мужчин.
Все дальнейшее было как в тумане.
Холодная, пропахшая отчаянием и страхом, камера на Лубянке, многочасовые допросы, все это происходило будто не с ней.
Она дышала, но не жила. Словно погрузилась в летаргический сон.
Лишь один день намертво врезался в память. Тот день, когда на свет появилась дочь Стертого.
Случилось это уже в лагере, куда Кару этапировали в феврале 1948 года. Она была истощена и худа до крайности, и никому и в голову не могло взбрести, что она ждет ребенка. Когда лагерная докторша, молодая полная женщина со звучным именем Энгелиса Семеновна, узнала в новенькой знаменитую балерину, она сразу взяла ее под свою опеку.
– Будешь мне в санчасти помогать, – звучным голосом сообщила она.
Энгелиса была страстной поклонницей балета. И даже как-то со смехом призналась Каре в том, что сама в детстве мечтала стать балериной. Но любовь к еде одержала верх. Докторша была веселой, красила губы «сердечком» яркой помадой, а темные волосы укладывала в тугие валики. Белоснежный чепчик, нахлобученный поверх валиков, делал ее и без того круглое лицо еще круглее.
Она была единственным человеком, кому Кару доверила свою страшную тайну.
Когда-то Энгелиса была военным хирургом. Но под Брестом их полевой госпиталь попал в окружение. Всех мужчин, включая раненых, немцы расстреляли, а женщин угнали в Германию. После того как отгремел последний залп праздничного победного салюта, Энгелиса Семеновна вернулась на Родину. Преисполненная самых радужных надежд.
И оказалась здесь…
Энгелиса назначила Кару фельдшером.
В начале войны, Кара, как и сотни других женщин, записалась на курсы сестер милосердия с твердым намерением отправиться на фронт. Но партийное начальство посчитало, что Кара принесет гораздо больше пользы в тылу, занимаясь делом, которое она хорошо знает. Теперь азы медицины пригодились.
Кара делала уколы, накладывала повязки, промывала раны. А травм было много. Женский лагерь специализировался на заготовке леса. Еще она выдавала градусники, стоявшие на столе в стеклянной банке с дезинфицирующим раствором. Заполняла истории болезней. Поначалу ее тошнило от сладковатого запаха гноя, от вида алой крови, черной обмороженной плоти. Но потом она привыкла. Человек так устроен, рано или поздно ко всему привыкает.
Самым страшным испытанием для Кары стал холод. Холодно было везде. В бараках, в столовой, в санчасти.
Не спасал ватник, подпоясанный куском веревки, чтобы злой ветер не забирался внутрь. Не спасали валенки. Острый снег, оглушительно хрустевший под ногами, больше походил на осколки битого стекла и, казалось, впивался в исковерканные пуантами ступни даже сквозь подшитую подошву валенок. Она никогда не думала, что можно так мерзнуть.
А по ночам, укутавшись в худое одеяло, Кара с упорством, граничащим с мазохизмом, возвращалась в недавнее прошлое.
«Нельзя сильнее страдать, чем вспоминая счастье в дни несчастья». Так говорил Данте.
Но ночи принадлежали ей, и она не позволяла себе спать и задавала вопросы, на которые никогда не будет ответа.
Что было бы, уступи она уговорам Дюка и останься в Риме? Как бы она жила сейчас? Гуляла бы по террасам парка виллы ди Коломбо? А может быть, танцевала на сцене парижской Гранд Опера? Или миланского Ла Скала?