– Ладно, ведь не думаешь же ты, что я пойду оповещать всех, что наш отец умер в белой горячке. Меньше всего собираюсь.
– Ты хочешь сказать, что никогда никому об этом не расскажешь? – с любопытством спросила Тони.
– Разумеется, нет.
– Даже когда ты женишься, ты своей жене не скажешь?
– Я пока не думаю еще жениться, – сказал Фэйн с усмешкой, – можно и без того весело проводить время с девушками.
Тони поднялась.
– Я иду спать, – сказала она и, поднимаясь по лестнице, спрашивала сама себя с горечью, почему такой человек, как Фэйн, должен наследовать имя, которое так высоко носил дядя.
День похорон был похож на дурной сон. Тони осталась в своей комнате, но ей казалось, что она чувствует, как завинчивают каждый винт, и слышит каждый удар по крышке гроба.
Весь дом был полон запахом цветов. Назойливый, нервирующий запах тубероз, казалось, проникал повсюду.
Тони села к окну и видела, как вынесли гроб. У нее не осталось уже ни слез, чтобы плакать, ни слов, чтобы прощаться. Все это уже было отдано. Накануне ночью она пробралась в комнату Чарльза. Смерть ее не пугала. Она долго смотрела на белое спокойное лицо с усталыми глазами, которые наконец мирно закрылись навеки. Она смутно угадывала трагедию дядиной жизни.
– Я любила тебя, – вдруг громко сказала она, – я любила тебя, слышишь?
Он ее тоже любил, она знала это. Она даже догадывалась, что она была для него одной из детей, о которых он мечтал и тосковал.
Они были очень близки друг другу. Тони на пороге жизни, Чарльз – в конце ее.
Он прилагал усилия, чтобы прожить немножко дольше, чтобы указать ей жизненный путь, но она пришла слишком поздно.
Тони с благоговением поцеловала его и вышла.
День закончился тоскливо, сильный дождь продолжал лить.
Тони, усталая, лежала в сумерках в гостиной на кушетке.
Она не слышала ни как дверь открылась, ни как лорд Роберт вошел. Он прошел к камину, где теплился огонек.
– Это вы, Тони? – спросил он.
Она поднялась. Он увидел ее лицо. У нее был вид ребенка, который наплакался и устал от слез. Он подошел к кушетке, присел и обвил ее своей рукой.
Она беспомощно склонилась к нему, положила голову на его сюртук, слабо держа своей рукой его руку. Теплота и жизнь, исходившие от него, проникали в нее, и ей стало легче.
– О, лорд Роберт! – проговорила она, всхлипывая.
– Бедная девочка, – сказал он мягко, – я знаю, как вы любили его, и хотел бы помочь вам перенести это горе…
Это были первые слова утешения, которые Тони слышала, и она почувствовала в своем сердце порыв благодарности. Она прижалась к нему теснее. Они сидели вместе в сумерках, держа друг друга за руки.
Через некоторое время лорд Роберт встал, позвонил и зажег свет.
Когда слуга вошел, он заказал чай. Он налил Тони, заставил ее выпить и дал ей кусочек кекса. От еды она отказалась.
– Я хочу, чтобы вы съели только этот кусочек.
Слабо улыбаясь, она начала есть.
– Так-то лучше.
Фэйн забрел в комнату и посмотрел с удивлением на Роберта.
– Я не знал, что вы знакомы с этим ребенком, – сказал он. – Тетя Гетти сейчас придет.
Роберт поправил подушки на кушетке и отодвинул свое кресло подальше от Тони.
Он беседовал с Фэйном, когда вошла леди Сомарец. После ее прихода чаепитие проходило в молчании, и вскоре Роберт с Фэйном ушли, оставив леди Сомарец и Тони одних.
– Мы с Фэйном еще не решили насчет школы для тебя, – сказала она, – но я не думаю, чтобы Фэйн мог послать тебя в дорогостоящую. Твой дорогой дядя был помешан на всем, что касалось тебя в этом отношении.
– Не могла бы я остаться дома? – спросила с тревогой Тони. Она чувствовала себя слишком усталой, чтобы уже так скоро отправиться начинать новую жизнь.
– Со мной? – Леди Сомарец приподняла брови. – Я боюсь, что это невозможно.
– Разве Фэйн не собирается ехать в Уинчес? Может быть, и я могу поехать туда.
– Фэйн поступает на военную службу и будет жить, я думаю, в городе в комнатах. Тебе только шестнадцать, около семнадцати, говоришь ты, это слишком рано, чтобы заканчивать ученье. Нет, ты поедешь в какую-нибудь хорошую, спокойную английскую школу.
Тони устало согласилась. В конце концов, не все ли равно?
Слуга принес почту, кучу писем соболезнования для леди Сомарец и одно для Тони.
Это было от Дафнэ, которая после года пребывания в Париже уехала в Индию. Она и Тони аккуратно переписывались, и в душе Тони все еще считала ее другом. Теперь она писала, что возвращается домой и хотела бы увидеть Тони. Она будет дома около Рождества. Тони обрадовалась, но затем почувствовала, что этой своей радостью она как будто совершает вероломство по отношению к дяде Чарльзу.
«Я не забываю тебя, только я и ее люблю», – сказала она ему мысленно.
Школа показалась менее невыносимой. Впереди по окончании ее мелькала какая-то надежда.
Накануне того дня, когда Мэннерс должна была ее отвезти в Бристоль, в новую школу, пришел лорд Роберт. Леди Сомарец не было дома. Он знал об этом. Он предложил Тони поехать с ним на концерт. Бедная Тони! Это было ее первое впечатление от настоящей музыки. Она захватила ее, словно море, и волны восторга перекидывали ее туда и назад с такой силой, которая, казалось, причиняет ей утонченную боль. Она была очень возбуждена, и музыка всецело завладела ею.
Роберт по-своему любил музыку, но радость, которую музыка доставляла Тони, поразила его. Он совершенно не принял в расчет ту абсолютно уединенную жизнь, которую она всегда вела. Разумеется, она и раньше бывала на концертах, обыкновенных, повседневных, но она никогда до тех пор не слышала Кубелика, и ее душа пела в унисон с божественными звуками, которые он извлекал.
Роберт чувствовал, как она дрожит от наслаждения, и это странным образом тронуло его. Он посмотрел на нее, увидел ее блестящие глаза и дрожащие губы. Тони сзади зачесала свои волосы кверху и перевязала их большим черным бантом. Она выглядела очень юной и уже была определенно привлекательной.
Роберт вдруг припомнил слова Чарльза: «У нее такого рода натура, которая требует многого, потому что сама отдает все».
Он неожиданно вздохнул и почувствовал себя старым; ей было семнадцать, а ему около сорока.
По темным улицам, с лентами золотых огней, они поехали в кафе выпить чаю.
– Как вы думаете, Тони, сколько мне лет? – спросил он вдруг.
Она серьезно обдумывала. Его волосы были светлые и густые, его кожа смугла и без морщин, его глаза блестели. Он выглядел таким молодым.
– Тридцать, вероятно, – предположила она.
– Мне сорок лет, – сказал он коротко, – и я ненавижу их.
Он отвез ее домой в моторе. Она молчала, вся еще охваченная очарованием музыки.
– Итак, это наше прощание, – сказал он. – Не поцелуете ли вы меня перед отъездом, Тони?
Она сразу повернулась к нему.
– Да, если вам хочется.
Он нервно рассмеялся.
– Я думаю, что я слишком стар для поцелуев.
– Вы никогда не состаритесь, – сказала Тони с той мудростью, которая иногда в ней проявлялась.
– Почему вы так думаете?
– Потому что вы так любите жизнь, – серьезно сказала она.
– Вы совершенно взрослый человек для своих лет.
– Не потому ли, что я немного знаю о вас? Разве каждый так или иначе не знает хоть сколько-нибудь о людях, которые нравятся?
– Значит, я вам нравлюсь?
Тони вдруг сконфузилась.
– Разумеется, – пробормотала она.
– Очень? – Его теплая рука сжала ее руку.
– Да, я так думаю.
– Достаточно для того, чтобы хотеть меня поцеловать? – Пожатие стало более нежным, более требовательным. – Тони, дорогая, знаете, я очень буду скучать по вас.
Было так сладостно думать, что кто-то будет скучать по ней. Никто никогда ей раньше этого не говорил.
– Будете по мне скучать почему?
– Потому что вы такая дорогая девочка, такая чертовски обворожительная.
Мотор повернул на Гросвенор-стрит.
– Тони, вы не хотите? – Голос лорда Роберта звучал хрипло.
Она нагнулась, потянулась к нему лицом, и он поцеловал ее в губы. Она чувствовала его учащенное дыхание. Мотор остановился, и он помог ей выйти.
– До свидания, – сказал он, и его лицо в темноте показалось ей очень бледным. – Я, вероятно, приеду туда навестить вас. Приехать?
– О, неужели вы приедете? – сказала она и этой ночью чувствовала себя менее несчастной. Лорд Роберт был мил, он был другом, и он, может быть, приедет ее навестить. Поцелую она не придала никакого значения. Ее чувства еще спали.