В то время, когда они собирались вернуться в город, Тони жила лихорадочной жизнью.
Она честно старалась заставить себя интересоваться гостями Фэйна, но ее усилия были бесплодны. Она не в состоянии была ни разговаривать, ни быть занимательной, хоть ненадолго. Любовь к Роберту держала ее, как клещами.
Наконец леди Сомарец получила сведения от него. За завтраком она говорила с Фэйном о его письме.
– Такой блестящий спорт, великолепная погода. Он говорит, что тебе следовало бы приказать Миклгэму (главный управляющий Фэйна) об устройстве фехтовального зала. Как известно, он ездил на чем-то вроде джимхана. Говорит, что это было страшно весело.
Она положила письмо обратно в конверт.
– Лорд Роберт сообщает, когда он вернется домой? – спросила Тони, чувствуя странное дрожание в голосе.
Леди Сомарец коротко ответила: «Нет». Она всегда охотно, даже с удовольствием включала Фэйна в круг семьи, но никогда не могла усвоить себе привычку признавать и за Тони это право.
Она взглянула на Тони. Почему ее интересует, когда возвращается Роберт? Легкое подозрение мелькнуло в ее уме. Ей была хорошо известна большая привлекательность Роберта. Она доставила ей немало забот, а ее семье достаточно скандалов за последние пятнадцать лет. Но в отношении Тони сама мысль, конечно, казалась ей абсурдной. Возможно, что девочка с ее обычной назойливостью охвачена той бессмысленной страстью к нему, какая часто овладевает девушками по отношению к мужчинам, которые старше их самих. Эта мысль сегодня родилась у нее впервые, затем она проникла в ее мозг и, живая, таилась в ее памяти, чтобы выйти наружу, когда потребуется.
Она необыкновенно гордилась Робертом – его красотой, его популярностью. Даже его несколько потускневшая слава имела для нее свою привлекательность. Она не считалась с тем, что их связывает только полуродство, и никогда не думала об этом. Она представляла его всегда как своего брата.
Почти не верилось, что они были детьми одной матери. Обычно предполагается, что дочь должна быть похожа на мать, а между тем нельзя было представить себе меньшего сходства, чем было между ней и той поражающей, блестящей красавицей, которая сначала была известной миссис Сэведж, а затем, овдовев, через месяц вышла замуж за герцога Уилтшайр.
Роберт, напротив, был вылитая мать: по внешности, по бесстрашному мужеству, по откровенному эгоизму. Мать баловала его с первого дня рождения и до самой своей смерти, когда ему было пятнадцать лет и когда он в Итоне впервые вступил на путь побед, начав с женщины зрелых лет и прекрасного сложения. Годом позже умер его отец, и тогда леди Сомарец, которая была на десять лет старше его, стала его опекуншей. Его сестры и брат со стороны отца не забывали о нем, но отнеслись к тому, что он стал жить у Сомарецов, с большей радостью, чем это вообще с их стороны полагалось.
Леди Сомарец любила его той любовью, которая является следствием ревнивого чувства обладания. Такого рода чувство часто бывает весьма длительным, ибо сама корыстность его содействует этому, но оно обрывается, когда перед ним встает необходимость прощения. Только не считающаяся с собой, иначе говоря – настоящая большая любовь умеет прощать. Многие люди, которые думают, что они любят, выдают, если так можно выразиться, чек на прощение и относят к своей славе то, что они так поступают. Выдача чека способствует взаимным попрекам, и держатель его убеждается всегда, чего стоит получить прощение, ибо нет горя более мелкого или более жестокого.
Роберт не предъявлял претензии к моральной щедрости своей сестры, а его материальные требования также прекратились с тех пор, как он получил наследство, оставленное ему старинным другом матери.
На этот раз, за все время их пребывания в Уинчесе, он больше не писал.
В Уинчесе подготовляли устройство летнего празднества и состязаний в теннис, для которых Фэйн отвел парк.
– Я знаю, что еще слишком немного времени прошло после смерти дяди Чарльза, – сказал он, извиняясь, – но мне бы, понимаете, хотелось завязать отношения с арендаторами и прочими.
Он всегда был очень дальновиден насчет установления отношений с нужными людьми и создания себе в их среде хорошей репутации.
– Бога ради, расшевелись и потолкайся среди детей, – сказал он Тони во время празднества. – Это производит хорошее впечатление, хотя они и не знают тебя и ты недолго пробудешь здесь, ты все же моя сестра.
– Как Бог милостив ко мне! – дерзко ответила Тони.
Она спустилась на большую лужайку, точно стараясь расшевелиться и потолкаться среди детей.
Викарий, незаметный на вид и разгоряченный, многоречиво приветствовал ее. Они вместе угощали детей лепешками и чаем и снова лепешками и чаем. Они устроили игру в перегонки, за которые Фэйн потом должен был выдавать призы.
Наступило время раздачи.
Когда Фэйн собрался произнести коротенькую речь, позади, в толпе собравшихся, послышалось какое-то движение, и пьяный человек стал проталкиваться вперед.
– Уберите прочь этого пьяницу! – резко обратился Фэйн к одному из садовников. – Ему не место здесь.
Полицейский, находившийся на посту в парке, вышел вперед.
– Я уведу его с собой, сударь, – сказал он. Пьяный человек стал неистово ругаться.
Тони, которая стояла у дверей палатки, унеслась в непреоборимом течении мыслей на десять лет назад. Какой-то импульс заставил ее шепнуть Фэйну:
– Оставь в покое этого человека.
– Ерунда, скотина, грубиян! – отмахнулся он от нее.
До пьяного долетели его последние слова. Арест почти протрезвил его. Он вдруг обернулся:
– Вы можете себе позволить быть жестоким к подвыпившему человеку, вы-то можете, – сказал он громко.
Кровь от ярости ударила в лицо Фэйну. Он не предполагал никогда, что кто-нибудь может знать о его родителях, хотя каждый раз, что он думал об этом, он был вынужден допустить мысль, что кое-кто из людей, родившихся и выросших в имении, мог знать многое о семье, в которой он служит. Все выходит наружу. Слово посвященного во все слуги много времени спустя доходит до судомойки, от нее – до ее матери, а от той – до всей деревни.
Распределение призов закончилось быстро, и Тони с Фэйном пошли обратно по парку. Фэйна всего трясло от злобы.
– Я покажу этому гнусному грубияну, как оскорблять меня! – сказал он с раздражением.
Придя домой, он послал за управляющим.
– Я выкинул этого Kappa, – сказал он Тони после обеда, – он может теперь поискать себе работу в другом месте.
– Фэйн, он всего год как женат. Его жена только что родила ребенка.
– Мне все равно, хоть бы дюжину, – грубо ответил Фэйн, – будь я проклят, если я еще раз увижу его рожу.
Позднее Мэннерс пришла к Тони и сказала, что какая-то женщина хочет ее видеть.
– Это жена Kappa, – осторожно добавила она. Тони велела провести женщину в комнату экономки и сошла к ней.
Бедная, с бледным лицом, девочка на вид, поднялась и поклонилась, когда она вошла.
– Это мой муж, барышня, я из-за этого пришла, – произнесла она, задыхаясь. – Хозяин выгнал его. Я знаю, что он выпил, но это с ним первый раз. Может быть, он сказал какую-либо грубость, но, во всяком случае, не думал этого. Они не думают, когда напиваются, и не соображают, что говорят.
Тони могла бы улыбнуться или заплакать, когда девушка так невинно объясняла ей – ей именно, – какое значение имеют слова пьяного человека.
– Я обещаю, что постараюсь помочь вам, – сказала она ласково. – Вы подождите, да?
Она побежала наверх к Фэйну и нашла его в бильярдной.
– Фэйн, – сказала она, подходя к нему, – прости этого человека, дай ему возможность загладить свою вину.
– Я сказал, что не прощу, и своих слов обратно не возьму.
– Его жена здесь, она совсем ребенок и выглядит такой болезненной. Фэйн, будь же милосердным, разве ты не помнишь, как мы страдали много лет назад, терпя голод?
Фэйн отскочил от нее.
– Честное слово, мне кажется, что ты находишь особое удовольствие говорить об этом проклятом времени. Я даже думаю, что тебе нравится сам Kapp. Пусть это тебя не беспокоит. Я сам пойду и скажу этой женщине, что я думаю о ее муже.
Тони схватила его за руку, когда он прошел мимо нее.
– Ты не сделаешь этого!
– Хотел бы я видеть, как ты меня удержишь!
– Если ты пойдешь, то – клянусь! – я расскажу Десанжам и всем твоим друзьям о нашем отце. Я так решила. Ты не посмеешь разрушить жизнь этой девочки просто потому, что ее муж задел твое самомнение. Дай мне слово, что человек этот будет восстановлен в должности, или я исполню свою угрозу.