Оливия Уэдсли - Маленькие радости

Рицкий высунулся из ложи и все время делал им знаки. Наконец Гиацинта незаметно покачала ему головой. Он страшно надулся и сел на место.

– Этот огромного роста молодой человек с моноклем, украшенный всеми существующими под небом и не заслуженными им орденами, – это князь Рицкий, – сказал де Солн Тони.

Она уже сделала его моментальный набросок – она без труда поняла сцену в противоположной ложе.

– Этот господин с дамой в серебристом платье, это – Пено, знаменитый неоимпрессионист. Два кресла дальше, в том же ряду, это – божественная Сарра, рядом – господин президент. Это – Траган, вот тот направо, человек с рыжими волосами и бледным лицом.

– Довольно, довольно, – молила Тони. Мадам Форуа и Гиацинта рассеянно смотрели. Мысли мадам Форуа были очень встревоженны.

Это совершенно похоже на Жана – возиться с этой девушкой, это совершенно в его духе, но тем не менее Гиацинта не должна была войти в ложу Рицкого. С ее стороны, было глупо согласиться. Жан был бы таким податливым мужем и таким щедрым к своей теще. Гиацинта действительно была очень неблагодарна. А эти русские всегда похожи на зажигательную спичку и так же быстро, как спичка, потухают. Разумеется, Гиацинта не соврала Жану – недопустимая мысль – у нее действительно болела голова, и она не хотела, и вполне правильно, пожертвовать ложей Жана, в особенности на парадном представлении. Очень жаль, что записка была передана слишком поздно, когда они уже были в театре. Это недоразумение с запиской впоследствии очень осложнило объяснение. Все же Жан, кажется, успокоился и был в хорошем настроении.

Если бы он только не был так уродлив или был бы менее богат: в первом случае их союз был бы удачнее, а во втором – он никогда бы не состоялся.

Вдруг, как бы в ответ на ее мысли, де Солн повернулся и улыбнулся своей прихотливой улыбкой будущей теще. Он почти угадал ее мысли и чувствовал себя огорченным из-за того, что она могла огорчиться. Он взглянул на Гиацинту. Она смотрела на сцену и при мягком отраженном освещении была очень красива. Он подумал о том, как она будет в его замке, и внезапно сжал руки. Он знал, что она его не любит, но он верил, что сам обожает ее. Она приковала его.

После театра он отвез ее домой одну наперекор приличию и мадам Форуа.

В темноте он поцеловал ей руки, и она беспокойно задвигалась от его ласки.

– Я устала, Жан.

Он сразу сделался озабоченным.

– Вы были очень придирчивы в театре.

– Я был очень уязвлен, так как, если вы были не совсем здоровы, чтобы пойти со мной в театр, вы все же достаточно оправились, чтобы пойти с Рицким.

– Что за мысль? Я, естественно, предполагала, что ваша ложа будет полна. Я послала вам записку заблаговременно, припомните это.

– Так что вы бы охотнее пошли со мной?

Гиацинта чуть не закричала от нетерпения:

– Ну, естественно, разумеется.

– Тогда я очень жалею, моя дорогая, что я глупо себя вел в этом случае.

Он снова поцеловал ей руки.

Она нагнулась и на момент слегка прижалась своим лицом к нему.

«Трудно порвать, даже когда уже не любишь больше!»

По прошествии двух недель рисунки Тони были готовы. Она ждала де Солна. Он не пришел.

Она страстно желала начать новое поприще теперь, когда она уж действительно занялась этим. Кроме того, с тех пор как она отказалась от работы в кабаре, она хотела зарабатывать деньги, тем более ей это было необходимо.

Жюль отпустил ее с грустью, с таким искренним сожалением, что Тони пообещала ему прийти в течение недели еще на несколько вечеров, если он найдет, что кабаре из-за этого будет хуже работать. Но она надеялась, что этого не случится. Она открыла, что новая работа имеет свое очарование: в конце концов она захватила ее.

Так как де Солн все еще не приходил, она написала ему записку.

В тот же вечер лакей принес ей ответ:

«Я снова болен, мой друг. Я бы мог очень много процитировать из Священного Писания о ненужности этого бренного тела. Но я не хочу. Я пишу вам для того, чтобы направить вас к Бонневару, бульвар Капуцинов, 27. Пошлите от себя записку на моей карточке. И скажите ему от меня, что ему подвернулся хороший случай. Привет.

^{Де Солн.}

Вы, вероятно, угостите меня еще чашкой чаю, когда я поправлюсь?»

Итак, ей надо идти одной к Бонневару. Еще одно приключение!

– Я снова помолодела в своей старости, – сказала она Жоржетте.

– Ты будешь зарабатывать деньги, это так. Удивительно, как чековая книжка, когда она принадлежит женщине, делает ее моложе.

– Ты ужасная материалистка, Жоржетта!

– Ты хочешь этим сказать, что у меня самой всегда было так мало денег, что я понимаю, что женщина чувствует по отношению к ним?

– Это верно. Я понимаю.

Тони нервно ожидала в передней кабинета господина Бонневара.

В передней было пыльно, и она была наполнена книгами. Помимо Тони там находились еще юноша неопределенного возраста и сомнительной чистоты и конторка, заваленная конвертами и печатными листами.

Тони чувствовала себя очень подавленной.

Юноша отвратительно стучал на пишущей машине, а затем бросил заполненный лист на пол.

Прошло четверть часа. Было очевидно, что господин Бонневар является существом, доступ к которому отнюдь не является легкодостижимым.

Резко зазвонил звонок, юноша громко засопел и, поднявшись, побрел к стеклянной двери.

Он высунул голову оттуда и сказал в нос:

– Пожалуйста!

Тони, схватив рисунки, прошла в дверь, которая закрылась за нею.

За большим пюпитром, перед еще большим окном, сидел невысокий смуглый человек.

Он задвигался на стуле и кивнул Тони:

– А, мадемуазель…

– Сомарец, – подсказала Тони, – с рекомендацией от графа де Солна.

Темно-оливковое лицо Бонневара нагнулось, разыскивая что-то. Наконец он отыскал и вытащил тонкий лист бумаги из какого-то ящика.

– Ага, нашел.

Он стал читать бумагу, затем поднял глаза:

– Итак, вы рисуете?

– Да, господин Бонневар.

– Покажите мне, – раздалось, как выстрел из пистолета.

Тони вынула рисунок; случайно это оказался набросок с Рицкого. Она изобразила его в виде медведя, легко танцующего в балете. Лицо было великолепно в его угрожающей нежности.

Бонневар с видом ценителя усмехнулся, протянув руку к следующему.

Ла Делос, знаменитая танцовщица, которая славилась своей жадностью. Все хорошо знали, что, когда она танцует с благотворительной целью, она требует проценты. Тони изобразила ее танцующей в детской больнице в венке из жемчуга и бриллиантов, а под этим была надпись: «Золотое сердце».

Бонневар покатился со смеху.

– Да, да, – говорил он восторженно, брызгая слюной. – Да, в одном граф прав. Вы умеете рисовать, барышня. Я возьму этот и этот – и еще тот, и также этот, и этот маленький набросок. Это сколько? Да, шесть. Вам уплатят в конце недели. Впишите в этот лист ваше имя и адрес. Так. Доброго утра!

Юноша у конторки обратился в гуманное создание.

– Удача? – спросил он хриплым голосом. Тони ответила «да», улыбнулась ему, и он приветливо улыбнулся ей в ответ.

Очутившись на улице, она остановилась, чтобы подумать. Если Бонневар взял столько, – может быть, и другие издатели возьмут.

Конторы «Жур» и «Суар» были перед нею.

Она перешла улицу.

– Видеть редактора, если он вам не назначил? – спросил мальчик в конторе. – Как бы не так!

Он презрительно свистнул.

Тони прошла комнату, подошла к двери и открыла ее.

– Закройте эту дверь, – проревел голос. Она так и сделала, но за собой.

Двое мужчин, серьезно разговаривавшие между собой, остановились и осмотрели ее. Не ожидая ни минуты, Тони бросила перед ними рисунок.

Это был знаменитый драматург, пьеса которого была освистана на первом представлении, после чего он вызвал на дуэль несколько человек из публики.

Он был изображен, как Наполеон после большого поражения, сидя на коне. На голове маршала был легкий дурацкий колпак.

Тони повезло; и Репон, и Деконик особенно не выносили этого драматурга, и рисунок сразу нашел в них отклик.

Оставалось всего еще три рисунка. Они взяли все, и Тони заполнила другой лист, пожала им горячо руки и ушла.

Жоржетта ликовала. Она с Тони отправились вместе в ресторан Дюваля, где хотя пища и дешевая, но дают настоящую еду, а не какие-то кусочки, и пообедали там. Когда они вернулись домой, на столе лежала телеграмма для Тони. Она была от де Солна: