Она вдруг заметила, что апатичный лакей стоит возле ее столика и держит в руках счет. Этот элемент жизненной прозы разогнал поток ее бурных мыслей.
Стоя на улице в ожидании автомобиля, она посмеялась над собой.
«Вот это есть результат свободы, результат света и солнца Италии! Как могла я жить все эти годы без возбуждения, без стимулов к чувствованию?» – спрашивала она себя с удивлением.
Ладно, все эти годы прошли, а в Париже ее ожидает Жан.
Образ его, маленького, полного сильных чувств, встал перед ее глазами. День был слишком полон блестящих образов для того, чтобы Жан совершенно естественно занял свое место, то место, которое давно принадлежало ему в ее сердце и мыслях.
«Что за проклятие любить красоту! – с раздражением сказала Тони себе. – Мне так хотелось бы иметь здесь друзей. Я чувствую себя совершенно одинокой и все-таки не хочу уезжать обратно».
Ночь была великолепная, тихая и ясная, напоенная ароматом тысячи цветов. Ее благоухание, казалось, звало Тони к себе. Она высунулась из окна своей спальни, отдавшись мягкому дыханию ветерка, дуновение которого ложилось, как ласки, на ее уста. С внезапной быстрой решительностью она накинула на себя мягкий шелковый капот и, тихо спустившись по лестнице, вышла из дома.
«В сад виллы? Почему нет?» Она медленно пошла по направлению к нему. Быстрые страстные воспоминания поднялись в ее душе, когда она вступила в его благоуханную темноту.
Движения ее ног в белых туфлях были неслышны на мшистых тропинках. Она обошла вокруг террасы. Как часто она и Роберт лежали здесь вместе на длинных и широких креслах, перешептываясь, лицом к лицу. Как они любили здесь!
В одном из углов под нависшими ветвями жасмина и теперь стояло кресло.
Она прошла к нему, откинулась в нем и отдалась воспоминаниям. Она жаждала их теперь, она радовалась им, потому что это были больше не воспоминания о Роберте, а удивительные воспоминания о страсти.
И целых десять лет ее жизнь была пуста, лишена всякого вкуса и остроты! Она вдруг присела, крепко прижав руки к груди.
Она завтра уедет обратно в Париж, и пусть Жан женится на ней так скоро, как он захочет. За закрытыми дверьми ее ждала жизнь. Ей оставалось только открыть их, и она была бы подхвачена и поднята высоко на волнах ее полноты. Сияющие глаза Жана, казалось, смотрят в ее глаза.
Не отдавая себе отчета, она протянула вперед руки.
Странные, обжигающие мысли, которых она не знала годами, проникли в ее мозг. Завтра она уедет домой, обратно к Жану, к его ожидающей любви, и они сразу поженятся, и он возьмет ее в Италию, на их медовый месяц.
Медовый месяц, время необузданной игры страсти, и она, окруженная всякой роскошью и обожаемая человеком, который желал ее.
Ей стало казаться, что ее настоящая душа, живая чувственная душа, которая принадлежит Роберту, внезапно пробудилась к жизни: прежние желания, прежние томления, огни, которые его любовь зажгла в ней, еще тлели, ожидая только ласки, только страстного прикосновения, чтобы вспыхнуть ярким пламенем.
– Напрасно будете вы меня убеждать…
Она резко поднялась с места и слегка вскрикнула, потому что из-за ветвей большого розового куста блеснул свет фонаря.
– Напрасно будете вы меня убеждать, – продолжал певец на террасе. – Кто там? – сказал он, остановившись и подняв свой фонарь. – Неужели? Ведь это же утренняя дама.
Тони рассмеялась.
– О Соломон, ваша мудрость изумляет меня. – Он опустил фонарь и, сделав несколько шагов, уселся на ступеньках террасы.
– Я действительно не обнаружил чрезвычайной мудрости, – сказал он, – я думал о вас, если вам угодно знать, в тот самый момент, когда я вас увидел.
Она наклонилась вперед.
– Что вы делаете здесь по ночам, хотела бы я знать?
– Как раз о том же хотел я спросить вас. Мой ответ очень прост: я случайно живу здесь, изволите ли видеть.
– Боже милостивый, а я как раз собиралась дать вам нагоняй за то, что вы ворвались сюда! Оказывается, вам следует наказать меня.
– Но и я не собираюсь гнать вас. Я хочу, чтобы вы остались.
Его смелые глаза блеснули при свете фонаря.
– Вы можете теперь потушить фонарь. – Он так и сделал.
– Гораздо приятнее быть одному с вами в темноте.
– Скажите, где вы научились говорить глупости, господин?..
– Меня зовут Гуго Дакр, – быстро ответил он, – и я не говорю глупостей, могу вас уверить. Я сказал то, что я думал.
– Тогда, очевидно, вам не следует говорить все, что вы думаете.
– Вы не назвали мне своего имени.
– Разве я вам говорила, что собираюсь назвать его?
– Нет, но вы спросили мое имя. Играть надо честно, знаете ли. Можно мне закурить?
– Пожалуйста, и, если вы такой сторонник честной игры, то и я не прочь разделить с вами это удовольствие.
Он протянул ей портсигар и, наклонившись ближе, зажег для нее спичку. Он коснулся ее руки своей. Она отдернула ее.
– Спасибо, я закурила.
– Мне нравится, как вы причесываетесь.
– Мой милый молодой человек, я уже раз, или два, или еще больше указала вам на некоторую личную нотку, которая скользит в ваших замечаниях.
– Да, это верно, но я не думал, что ваши замечания серьезны.
Он закурил свою папироску, глядя в упор на нее. Она заметила вызов в его взгляде.
– А я думаю как раз то, что говорю.
– Я так сильно хотел видеть вас снова. Какое потрясающее счастье встретиться с вами здесь ночью!
– Мне должно быть довольно стыдно, что я проникла на вашу виллу.
– Я рад тому, что вы пришли. Я ломал себе голову, как мне познакомиться с вами.
Тони оставила без ответа его последние слова.
– А красивая девушка с рыжими волосами тоже живет на этой вилле?
– О нет! Дрю со своими живет внизу, в Виллоно. Я здесь один. Они завтра уезжают.
– Вы, верно, тоже уезжаете с ними?
Он задумался.
– H-нет, полагаю, – выговорил он медленно. Тони была уверена, что он собирался уехать, но внезапно решил остаться. Она понимала почему, но не хотела сознаться в том самой себе. Ее собственный план уехать завтра в Париж был также забыт.
– Вам не холодно? – спросил Дакр. – Вы в ужасно тонком платье, разве нет?
– Спасибо, я не страдаю. Почему вы не хотите ехать вместе с вашими друзьями?
Его папироса ярко вспыхнула.
– Не знаю. Флоренция такое милое место. Иногда случаются милые приключения – на террасе, например!
Он рассмеялся, и Тони также.
– Вот так лучше, – сказал он, устроившись около перил. – Теперь, когда вы по-настоящему засмеялись, я уже не боюсь вас.
– Боитесь меня?
– Вы выглядите такой холодной, маленькой и далекой.
– Это звучит страшно.
– Но это чертовски привлекательно, могу вас уверить.
– А у вас вид молодого человека, который говорит глупые комплименты.
– Я никогда не говорю комплиментов. Я всегда говорю правду. Повторяю, вы еще не назвали мне своего имени.
– Может быть, я и не собираюсь.
– Вы хотите сказать, что не желаете меня больше видеть? Но почему, что я такого сделал?
– Ничего, вы проявили максимум благотворительности, вы застали меня, незнакомую, на своей террасе и разрешили остаться там.
– Просил вас остаться, – было бы правильнее сказать, разве не так?
– Мне, однако, надо идти.
Она встала.
– Какие сильные духи вы употребляете. – Он понюхал с видом ценителя. – Хорошие духи. Я люблю духи у настоящих женщин, и настоящие духи, конечно.
– Я не сомневаюсь, что ваши познания в том и другом отношении глубоки.
– Это удар насмерть, не правда ли? Есть вкусы, которые, знаете ли, не приобретаются, а присущи от рождения!
– У вас макиавеллиевская манера аргументации.
– А вы по-макиавеллиевски скрытны. Ну, пожалуйста, маленькая белая душистая дама, скажите, как вас зовут? Мне необходимо это знать.
– А зачем?
– Я ведь собираюсь снова увидеться с вами.
– Ваша решительность потрясает. Меня зовут Антония Сомарец.
– Разрешите для краткости: Тони. «Тони» – что за волнующее имя и как оно идет к вам!
– Покойной ночи, господин Дакр, и спасибо за гостеприимство.
– Покойной ночи! Разрешите прийти навестить вас завтра?
– Пожалуйста, если у вас есть охота и если я буду дома.
– Нельзя ли, чтобы вы остались дома и напоили меня чаем? Вы можете надеть эту шляпу с пламенного цвета пером. Останьтесь. Я вам спою, если вы захотите. – При последних словах он откинул голову и засмеялся.