– Вы же понимаете, что качество важнее количества. Может, мозг у женщины и меньше, но он прекрасно справляется со своими обязанностями; а если я не ошибаюсь, самый большеголовый молодой человек в нашем классе одновременно и самый тупой, – назидательным тоном произнесла Нелли, вызвав взрыв хохота: все присутствовавшие знали, что упомянутый юный Голиаф не раз был метафорически побежден отличавшимся остротой ума Давидом[425] – к величайшему неудовольствию и его самого, и его товарищей.
– Миссис Брук, я на правильную сторону подвернула или нет? – осведомилась главная отличница по греческому языку, растерянно разглядывая черный шелковый передник.
– На правильную, мисс Пирсон. Оставьте зазор между складками, так будет красивее.
– Чтоб я еще за такой взялась! С другой стороны, не буду сажать кляксы на платье, так что он пригодится.
И высокоумная мисс Пирсон вернулась к своим трудам, которые оказались тяжелее, чем заучивание самых сложных греческих корней.
– Нам, любительницам сажать кляксы, нужно учиться себя защищать, а то пиши пропало. Могу поделиться выкройкой передника, который я носила в «мелодраматический период», как мы это называем, – предложила миссис Джо, пытаясь припомнить, что приключилось со старой грелкой, в которой хранились ее произведения.
– Кстати, раз уж речь зашла о литературе, лично я собираюсь стать второй Джордж Элиот[426] и покорить весь мир! Как, наверное, здорово сознавать, что в руках у тебя такая власть, слышать от других, что ты наделена «мужским умом»! В принципе, я не люблю женские романы, но она пишет замечательно. Вы согласны, миссис Баэр? – спросила барышня с широким лбом – с подола ее свисал оторванный лоскут.
– Согласна, хотя ее книги завораживают меня куда меньше, чем книги Шарлотты Бронте[427]. Мозгами она, безусловно, не обижена, а вот насчет сердца не знаю. Я восхищаюсь Джордж Элиот, но любить ее – не люблю, и она вызывает у меня куда большую жалость, чем мисс Бронте, поскольку, несмотря на талант, любовь и славу, она так и не узрела света, без которого душа не способна достичь подлинного величия, добродетели и счастья.
– Да, мэм, я это знаю; но все равно книги у нее такие романтичные, и в своем роде новые, и загадочные – и как минимум в одной она достигла величия. Да, нервы и несварение до некоторой степени разрушают иллюзию, но все равно я обожаю всех знаменитых людей и поэтому обязательно доберусь до Лондона и повстречаюсь со всеми, с кем удастся.
– Вы выясните, что лучшие из них занимаются примерно тем, чем я только что посоветовала заниматься вам; а если вам интересно познакомиться со знаменитой дамой, могу сказать, что прямо сегодня миссис Лоренс собирается привести сюда одну из них. У нее обедает леди Аберкромби, а потом, когда ей покажут колледж, она собирается зайти сюда. Она выразила желание посмотреть нашу швейную мастерскую, поскольку ее интересуют такие вещи и она тем же самым занимается дома.
– Ничего себе! А я всегда думала, что лорды и леди только тем и занимаются, что разъезжают в каретах, запряженных шестерками, танцуют на балах и ходят на приемы к королеве в треуголках, со шлейфами и в перьях! – воскликнула неискушенная юная барышня из глуши штата Мэн, куда даже иллюстрированные газеты добирались довольно редко.
– Вовсе нет; лорд Аберкромби приехал в Америку изучать устройство нашей тюремной системы, а миледи интересуется школами: оба они люди высокородные, но при этом отличаются простотой обращения и отменным здравомыслием. Кстати, они далеко не молоды и не особо хороши собой, а одеваются без всяких изысков – так что не ждите никакого великолепия. Мистер Лоренс рассказал мне вчера вечером про одного своего друга: тот встретил милорда в прихожей, посмотрел на его простецкое пальто и красное лицо, принял его за кучера и сказал: «Так, милейший, и что вам тут понадобилось?» Лорд Аберкромби скромно назвал свое имя и сообщил, что приглашен к ужину. Несчастный простофиля страшно смутился и потом говорил: «И что бы ему было не надеть свои ордена и подвязки? Тогда сразу было бы понятно, что он – лорд».
Девушки вновь расхохотались, и по громкому шуршанию стало понятно, что они прихорашиваются в преддверии визита именитой гостьи. Даже миссис Джо оправила воротничок, а миссис Мег убедилась, что капор не съехал на сторону; Бесс встряхнула кудряшками, а Джози, не скрываясь, поглядела в зеркало: дело в том, что все они были женщинами, несмотря на склонность к философии и филантропии.
– А нам нужно будет встать? – поинтересовалась одна из барышень, немало взволнованная предстоящей честью.
– Это будет вполне уместно.
– А нужно будет пожать ей руку?
– Нет, я представлю вас всех разом, в качестве верительных грамот хватит ваших симпатичных лиц.
– Жаль, я не надела свое лучшее платье. Надо было нас предупредить, – прошептала Салли.
– То-то же мои удивятся, когда я скажу, что к нам приезжала настоящая леди! – выпалила другая барышня.
– Милли, не прикидывайся, что никогда не видела благородную даму. Мы тут не из полной глуши, – укорила ее статная барышня: среди предков ее были пассажиры «Мэйфлауэра»[428], и она считала себя ровней всем коронованным особам Европы.
– Тише, идет! Мамочки, вот это капор! – театральным шепотом возгласила хохотушка.
И все глаза скромно опустились на занятые делом руки. Дверь открылась, вошла миссис Лоренс с гостьей.
Барышни опешили, осознав – после того как прозвучали общие приветствия, – что представительница древнего благородного рода представляет собой дородную даму в неброском платье и поношенном чепце; в одной руке у нее портфель с бумагами, в другой – блокнот. При этом лицо ее лучилось доброжелательностью, в мелодичном голосе звучала ласка, повадка сразу располагала к себе, а во всей фигуре сквозил тот не поддающийся описанию аристократизм, который хорош без всякой красоты и заставляет забыть об одежде – остроглазые девушки, никогда ничего не пропускавшие, сохранили этот момент в памяти.
Воспоследовала короткая беседа, посвященная появлению, умножению и успехам этого конкретного класса, после чего миссис Джо перевела разговор на труды дамы-англичанки: ей хотелось показать своим ученицам, что титул мало весит без труда, а богатство бессмысленно без филантропии.
Девушкам полезно было узнать о вечерних школах: благотворительницами и преподавательницами в них выступали женщины, которых они знали и уважали; о громких протестах мисс Кобб, благодаря которым удалось принять закон против домашнего насилия; о миссис Батлер, спасительнице заблудших душ, о миссис Тейлор, которая устроила в одной из комнат своего особняка библиотеку для слуг, о лорде Шафтсбери[429], строившем жилища для бедных в лондонских трущобах; о реформе тюремной системы, о том, как самоотверженно богатые и великие трудятся, чтобы помогать скромным и бедным. Такого сильного впечатления не произвела бы ни одна лекция – беседа воспламенила в девушках желание творить добро, когда они до этого дорастут, – ведь им было прекрасно известно, что даже в столь замечательной стране, как Америка, еще многое предстоит сделать, прежде чем она станет такой, какой быть должна: воистину справедливой, свободной и великой. Кроме того, они быстро осознали, что леди Аберкромби относится ко всем присутствующим как к равным – от представительной миссис Лоренс до маленькой Джози: та схватывала каждую подробность и решила про себя, что при первой возможности заведет такие же английские башмаки на толстой подошве. Никто и помыслить не мог, что у этой дамы – богатый особняк в Лондоне, замок в Уэльсе и роскошное сельское поместье в Шотландии: она с восхищением отзывалась о Парнасе, называла Пламфилд «милым старым домом», а колледж, по ее мнению, делал честь всем, кто был с ним связан. Разумеется, все в итоге несколько загордились и, когда миледи их покинула, отложили в памяти сердечное рукопожатие сановитой англичанки, равно как и ее слова:
– Мне отрадно, что эта сфера женского образования, которой столь часто пренебрегают, здесь на высоте. Хочу поблагодарить моего друга, миссис Лоренс, за одну из самых очаровательных картин, какие я видела в Америке: Пенелопа среди своих служанок[430].
Множество улыбающихся лиц смотрели вслед удалявшимся крепким башмакам, а уважительные взгляды провожали поношенный чепец, пока он не скрылся из глаз, – и все девушки ощущали по отношению к титулованной гостье куда более искреннее уважение, чем если бы она явилась в карете, запряженной шестеркой лошадей, и со всеми своими бриллиантами.