Музыку исполняли великолепно – да оно и не может быть иначе, если дирижерской палочкой взмахивает сам Аполлон. Стихотворения – как оно всегда бывает в подобных случаях – различались по качеству, ибо юные декламаторы пытались вложить старые истины в новые слова и придавали им веса энтузиазмом, светившимся на сосредоточенных лицах и звучавшим в молодых голосах. Приятно было видеть, с каким неподдельным интересом девушки вслушивались в слова блистательного собрата-студента и аплодировали ему так, будто ветерок шелестел над цветочной клумбой. Еще приятнее и интереснее было наблюдать за лицами молодых людей, когда тонкая фигурка в белом замирала на фоне именитых гостей в черных фраках и, попеременно краснея и бледнея, – причем губы дрожали, пока сознанию важности ее миссии не удавалось обороть девический страх, – произносила слова от всего женского сердца, используя всю силу женского ума: о надеждах и сомнениях, упованиях и наградах – обо всем том, к чему все должны обращать свои таланты, чаяния и труды. Чистый и четкий голос пробуждал все самое благородное в душах у юношей и скреплял печатью долгие годы дружества, которым предстояло навеки остаться лелеемым воспоминанием.
Лучшим выступлением дня была единодушно признана речь Элис Хит: не отличаясь цветастостью и сентиментальностью, которыми так часто грешат юные ораторы, она была исполнена искренности, рассудительности и звучала так вдохновенно, что вызвала бурю аплодисментов: славных ее соучеников так воспламенил призыв «шагать плечом к плечу», будто девушка прямо перед ними спела «Марсельезу»[435]. Один юноша пришел в такое возбуждение, что едва не вскочил с места и не подхватил выступавшую на руки, но она поспешила укрыться среди подруг, которые глядели на нее с ласковой гордостью и слезами на глазах. Юношу остановила предусмотрительная сестра, и через миг он взял себя в руки и уже внимал речи президента колледжа.
А она стоила того, чтобы послушать, ибо мистер Баэр говорил подобно отцу, провожающему своих детей на битву жизни; его нежные, мудрые и полезные слова остались в сердцах надолго – даже тогда, когда забылись все похвалы. Потом прозвучали другие выступления, все в духе Пламфилда, и вот наконец все завершилось. Почему со здания не сорвало крышу, когда могучие легкие восторженных студентов исторгли из себя заключительный гимн, навек останется загадкой; но крыша даже не шелохнулась, и лишь гаснущие гирлянды задрожали, когда пение взмыло ввысь и смолкло, оставив доброе эхо блуждать по коридорам весь следующий год.
Середина дня ушла на обед и закуски, а к закату сделалось тише – все воспользовались возможностью передохнуть перед началом вечернего празднества. Прием у президента всегда предвкушали с удовольствием, равно как и танцы на Парнасе, все эти прогулки, пение и флирт – все удовольствия, какие юноши и девушки, едва завершившие учебу, способны втиснуть в несколько часов.
Повсюду катили экипажи, и жизнерадостные компании, собравшиеся на террасах, лужайках и подоконниках, праздно гадали, кто будет среди почетных гостей. Появление сильно запыленного экипажа, нагруженного множеством сундуков, – дом мистера Баэра гостеприимно распахнул перед ним свои двери – вызвало сильный прилив любопытства, тем более что из экипажа выскочили два иноземного вида джентльмена, а за ними – две юные барышни, а Баэры приветствовали всех четверых радостными криками и крепкими объятиями. Потом все скрылись в доме, багаж унесли следом, и наблюдателям осталось только гадать, что это за таинственные незнакомцы, – пока одна из студенток со знающим видом не объявила, что это племянники профессора, один из которых совершает свадебное путешествие.
Она оказалась права: Франц с гордостью представил родным светловолосую и статную новобрачную, и едва ее успели расцеловать и благословить, как Эмиль подвел к ним милую свою англичаночку Мэри и, сияя от счастья, объявил:
– Дядюшка, тетя Джо, а вот и еще одна ваша дочь! Найдется место и для моей жены?
Кто бы в этом сомневался! Мэри едва удалось вызволить из радостных объятий новоявленных родственников, которые, припомнив, какие страшные испытания пережили вдвоем юноша и девушка, пришли к выводу, что нет ровным счетом ничего странного в столь счастливом завершении дальнего странствия, начавшегося столь трагически.
– Но почему вы не предупредили, что привезете двух новобрачных, а не одну? – осведомилась миссис Джо, которая, как всегда, выглядела не слишком благопристойно в платке, наброшенном на папильотки, – она примчалась прямиком из своей комнаты, где готовилась к тяжким вечерним испытаниям.
– Ну, я вспомнил, как вы всегда потешались над женитьбой дяди Лори, и решил устроить вам еще один такой же сюрприз, – рассмеялся Эмиль. – Я сейчас в отпуске, вот мы и решили воспользоваться добрым ветром и славной погодой и сопроводить старину Франца. Думали, что прибудем вчера, но не вышло, ну да ничего, к концу торжеств все равно успели!
– Ах, дети мои, какое несказанное счастье видеть вас такими счастливыми в вашем бывшем доме! Нет слов, чтобы фыразить мою благодарность, могу лишь попросить Фатера нашего Небесного благослофить вас и сохранить! – воскликнул профессор Баэр, пытаясь заключить в объятия всех четверых разом. По щекам его струились слезы, и он даже начал путаться в английском.
Апрельский ливень очистил воздух и облегчил переполненные чувствами сердца счастливцев; потом, разумеется, начались разговоры: Франц и Людмила говорили с дядюшкой по-немецки, Эмиль и Мэри беседовали с тетушками; вокруг этой группы собралась молодежь – им не терпелось услышать историю кораблекрушения, спасения, возвращения домой. Эта история сильно отличалась от той, которую вы читали на бумаге, и, слушая подробное повествование Эмиля, которое время от времени прерывал нежный голос Мэри – она расцвечивала тот или иной факт, подчеркивавший его мужество, выдержку и самоотверженность, – они прониклись уважением и жалостью к этим счастливцам, героям рассказа о страшной опасности и счастливом спасении.
– Теперь, стоит мне услышать стук дождя, мне всегда хочется молиться; что же касается женщин, я готов снять шляпу перед каждой из них, ибо они храбрее всех известных мне мужчин, – произнес Эмиль с новоявленной серьезностью, которая шла ему не меньше, чем новообретенная чуткость в обращении с другими.
– Может, женщины и храбры, но некоторые мужчины так же нежны и самоотверженны, как и женщины. Знаю я одного мужчину, который посреди ночи засовывал свою порцию еды в карман некой девушки, хотя сам умирал с голоду, и часами укачивал на руках больного старика, чтобы тот хоть немного поспал. Ах нет, любовь моя, я все это расскажу, уж позволь мне! – воскликнула Мэри, удерживая обеими руками ладонь, которой он попытался запечатать ей губы.
– Я всего лишь исполнял свой долг. Если бы мучения эти продлились еще какое-то время, я бы, возможно, повел себя ничем не лучше бедного Барри и боцмана. Ужасная была ночь, правда?
И Эмиль передернулся от одного воспоминания.
– Не думай про это, душа моя. Расскажи о счастливых днях, которые мы провели на «Урании», когда папе стало лучше, а мы были в безопасности и направлялись к дому, – попросила Мэри, бросив на мужа доверчивый взгляд и сострадательно дотронувшись до его руки – от этого прикосновения тени, похоже, рассеялись и на первый план вышли радостные подробности их сурового испытания.
Эмиль немедленно взбодрился и, обвив рукой талию своей «милочки», рассказал, как оно полагается моряку, счастливое окончание своей истории.
– А как замечательно мы провели время в Гамбурге! Дядя Герман чего только не сделал для капитана, и, пока маменька за ним ухаживала, Мэри занималась мной. Меня пришлось отправить в сухой док для ремонта: я обжег глаза при пожаре, перетрудил их, высматривая парус, а от недосыпа в них будто постоянно стоял лондонский туман. Она взяла на себя роль лоцмана и, как видите, благополучно доставила меня в порт, вот только я так привык, что она помогает мне прокладывать курс, что взял ее на борт старшим помощником – и теперь нас ждет славное плаванье!
– Тише, душенька, ты глупости говоришь, – прошептала Мэри, попытавшись в свою очередь его остановить, – как и всякая англичанка, она стеснялась прилюдных разговоров на деликатные темы. Но Эмиль взял нежную ладошку в свою и, гордо поглядев на единственное украшавшее ее кольцо, продолжал с видом адмирала на борту флагманского корабля:
– Капитан советовал мне повременить, но я ответил, что погоды хуже той, которую мы уже пережили вместе, нам не выпадет, и если мы не узнали друг друга после таких испытаний, то не узнаем уже никогда. Я был твердо убежден, что грош цена моим мореходным качествам, если эта рука не будет держать мой штурвал. Мне удалось добиться своего, и моя отважная юная женушка отправилась в долгое путешествие. Благослови ее Бог!