– Да ничего, просто подуется немного, потому что не по его вышло. Посидит с Томом или Деми, а вечером явится домой, голодный и присмиревший. Уж я-то его знаю.
Но скоро оказалось, что удивить можно и ее: настал вечер, а Теда все не было, более того – его никто не видел. Мистер Баэр как раз отбывал на поиски пропавшего сына, когда принесли телеграмму, отправленную с одной из станций на пути следования мистера Лори:
Обнаружил Теда в вагоне. Едет со мной. Подробности завтра.
Т. Лоренс.
– Тед сбежал раньше, чем ты, мамочка, полагала. Ну и ладно – дядя за ним присмотрит, а Дан будет страшно рад его видеть, – заметил Роб, когда миссис Джо опустилась в кресло, пытаясь свыкнуться с мыслью, что ее младшенький действительно в пути на Дикий Запад.
– Непослушный мальчишка! Ух я его и накажу, если поймаю. Лори-то небось только подмигнул в ответ на эту выходку. Чего еще от него ждать? Они, бандиты, небось прекрасно проведут там время! Мне бы с ними поехать! Только ведь мой ненормальный сыночек небось ни халата с собой не взял, ни пальто. Так что, когда они вернутся, придется нам нянчить сразу двух пациентов – если они вообще вернутся. Эти скоростные поезда вечно падают в пропасти, горят или сходят с рельсов. Ах, Тед мой! Ненаглядный мой мальчик, как я могла отпустить его в такую даль?
Миссис Джо, как и всякая мама, забыла за нежными причитаниями над счастливым негодником все свои суровые слова – а негодник на всех парах мчался через континент, страшно довольный успехом своего первого бунта. Мистера Лори страшно позабавило заявление, что на столь решительные действия Теда вдохновили его слова: «Если Тед сбежит» – а соответственно, весь груз ответственности лежит на его плечах. Мистер Лори безропотно принял на себя эту ответственность в тот самый миг, когда обнаружил спящего беглеца в одном из вагонов – багажа при нем не было, имелась только бутылка вина для Дана и щетка для ваксы для самого Теда; предчувствия миссис Джо оправдались – «два бандита» отлично провели время. Домой в должный срок доставили покаянные письма, и родители быстро перестали сердиться на Теда – всё перебили тревоги за Дана, который был очень плох и несколько дней не узнавал даже друзей. Потом он пошел на поправку, и все дружно простили негодника, когда он с гордостью доложил, что первые осознанные слова Дана звучали так: «Привет, Тед!» – причем Дан радостно улыбнулся, увидев склонившееся над ним знакомое лицо.
– Я очень рада, что он поехал, и больше не буду его бранить. Ну, так что мы положим Дану в посылку?
Пытаясь справиться с нетерпеливым желанием поскорее заполучить больного в свои руки, миссис Джо посылала ему всякие полезные вещи – хватило бы на целую больницу.
Скоро стали приходить обнадеживающие вести, и вот наконец врачи разрешили Дану ехать домой; он, впрочем, похоже, не спешил, хотя без устали слушал рассказы своих нянек.
«Дан странным образом переменился, – писал Лори Джо, – и изменила его не только болезнь, но и что-то, что случилось раньше. Что именно – не знаю и расспросы оставляю тебе, однако из того, что он бормотал в бреду, я, боюсь, вынес, что в прошлом году он попал в какую-то очень неприятную историю. На вид он прибавил лет десять, но стал лучше, выдержаннее и бесконечно нам признателен. Мучительно видеть, каким алчным взглядом он смотрит на Теда – будто не может насмотреться. Сказал, что в Канзасе у него ничего не вышло, но в подробности не вдается, я же выжидаю. Здесь к нему относятся прекрасно, а для него такие вещи стали важны: раньше, как ты помнишь, он только фыркал в ответ на любые проявления чувств, а теперь стремится к тому, чтобы все хорошо о нем думали, и очень старается завоевать приязнь и уважение. Может, я и не прав. Скоро сама узнаешь. Тед на седьмом небе, поездка безусловно пошла ему на пользу. Позволишь мне взять его с нами в путешествие по Европе? Не нравится ему ходить пристегнутым к твоему фартуку – мне это в свое время тоже не нравилось, помнишь, примерно век назад я подбивал тебя сбежать вместе в Вашингтон? Не жалеешь, что не согласилась?»
После этого задушевного письма живая фантазия миссис Джо разыгралась не на шутку – ей мерещились всевозможные злодеяния, напасти и муки, которые могли выпасть на долю Дана. Он пока был слишком слаб, чтобы можно было донимать его вопросами, но она пообещала, что вытянет из него все самые интересные откровения, когда его в целости и сохранности доставят домой: ее «подстрекатель» оказался самым интересным ее мальчиком. Она умоляла его приехать и на призывное письмо потратила времени больше, чем на самые захватывающие эпизоды из своих «опусов».
Письмо это не увидел никто, кроме Дана; оно, однако, подействовало, и в один прекрасный ноябрьский день мистер Лори помог некоему слабому путнику выбраться из экипажа у ворот Пламфилда – и матушка Баэр приняла скитальца, точно блудного сына; что до Теда, на нем были совершенно несусветная шляпа и изумительные сапоги, и он плясал боевую пляску вокруг занятной группы.
– Немедленно наверх и отдыхать; я теперь сестра милосердия, а этому призраку нужно поесть, прежде чем я ему позволю с кем-то разговаривать, – распорядилась миссис Джо, пытаясь скрыть, как шокировала ее эта коротко остриженная, бритая, исхудавшая бледная тень крепкого мужчины, которого она не так давно проводила из дома.
Дан безропотно повиновался и улегся на просторную кушетку в приготовленной для него комнате, озираясь с безмятежностью больного ребенка, которого вернули в родную детскую, в материнские руки; новоявленная сестра милосердия кормила его, умывала и мужественно сдерживала вопросы, готовые сорваться с языка. Дан был слаб, утомился и скоро уснул; после этого она улучила минутку пообщаться с «бандитами», которых от всей души отругала и отчихвостила, расцеловала и расхвалила – и все это от всего сердца.
– Джо, мне кажется, Дан совершил какое-то преступление и был наказан, – сказал мистер Лори, когда Тед отправился хвастаться своими сапогами и рассказывать сильно приукрашенные истории о радостях и опасностях шахтерской жизни. – С ним случилось что-то ужасное, и это его сломило. Когда мы прибыли, он был совершенно не в себе, я дежурил у его постели и узнал про его грустные скитания больше, чем кто бы то ни было. Он рассуждал про «тюремщика», какой-то след, мертвеца, Блэра и Мейсона, постоянно предлагал мне свою руку, спрашивал, соглашусь ли я и смогу ли его простить. Однажды, когда он был особо буен, а я сдерживал его, он притих ненадолго и стал просить меня «не надевать наручники». Да уж, страшновато было по ночам слушать, как он рассуждает про тебя и про Плам и умоляет отпустить его домой, чтобы он мог умереть там.
– Нет уж, он не умрет, будет жить и раскаиваться во всех своих проступках, так что не надоедай мне этими зловещими намеками, Тедди. Мне-то все равно – даже если он нарушил все десять заповедей, я все равно на его стороне, и ты тоже: мы обязательно поставим его на ноги и сделаем хорошим человеком. Вижу я по выражению его лица, что жизнь его не баловала. Не говори никому ни слова, мы рано или поздно узнаем истину, – отвечала миссис Джо с неизменной приязнью к своему дурному мальчику, хотя услышанное ее сильно удручило.
Несколько дней Дан отдыхал, к нему почти никого не пускали, но потом тщательный уход, бодрая обстановка и радость возвращения домой сделали свое дело, он стал больше похож на себя, хотя по-прежнему упорно молчал про то, что ему довелось пережить в последнее время, ссылаясь на запрет врачей много говорить. Многие стремились с ним повидаться, но он избегал всех, кроме самых старых друзей, и «наотрез отказывался распускать хвост», как выразился Тед, – его очень расстроило, что ему не дают похвастаться его храбрым Даном.
– Любой на моем месте поступил бы так же, так что нечего тут надо мной кудахтать, – отвечал герой, который не гордился сломанной рукой, а стыдился ее, хотя на перевязи она выглядела весьма импозантно.
– Дан, но разве тебя не радует, что ты спас двадцать человек, вернул женщинам их любимых мужей, сыновей и отцов? – спросила однажды вечером миссис Джо, когда они остались наедине – нескольких посетителей отправили восвояси.
– Радует? Да я только потому и в живых остался, что об этом помнил; и да, лучше уж совершить такой поступок, чем стать президентом или еще какой большой шишкой. Никто и не догадывается, какое утешение думать, что я спас двадцать жизней и тем заплатил за…
Тут Дан осекся, поняв, что в порыве чувств заговорил о том, что его слушательница понять не в силах.