Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю

В первых числах июня Анжеле наконец было разрешено забросить костыли в темную кладовку и разгуливать по городу и лесу сколько душе угодно. Но ей было не до пейзажей и ароматов. Последние три дня она была сама не своя, даже огонь желания потух и не напоминал о себе. Пятого числа Владимир уезжал — сначала в Тюмень к родственникам, а оттуда в Санкт-Петербург.

— Только не провожай меня, ладно? Как говорится, долгие проводы — лишние слезы. Я этого не люблю, да и ты только зря расстроишься. Все эти железные дороги, вокзалы, вагоны нагоняют тоску. Лучше простимся сегодня. Посидим, как обычно, в нашем любимом кафе, посмотрим на закат. А завтра рано утром ты поедешь на дачу к родителям. Они и так тебя уже заждались.

— Хорошо, Володя. Ты прав, так действительно будет лучше.

— Ну вот — голову повесила и слезы вот-вот закапают. Разве так можно? Я ведь не навечно уезжаю. И буду писать тебе.

— Правда? — Мысль о письмах почему-то не приходила Анжеле в голову. Ей все время казалось, что, уехав, Владимир бесследно исчезнет, как сквозь землю провалится. И теперь простые слова о письмах очень обрадовали Анжелу, стали для нее подарком.

Около подъезда было очень тихо и совершенно темно: фонарей во дворе не было, а лампочку у двери опять кто-то вывернул. Над головой едва слышно шелестели покачиваемые легким ветерком ветки клена. Анжела и Владимир уже полчаса стояли здесь, не произнося ни слова, глядя друг другу в глаза или грустно опустив головы. Ни один не решался уйти.

— Можно, я поцелую тебя на прощанье?

Голос Владимира прозвучал глухо и так неожиданно, что Анжела, которой казалось, что это стояние в темноте и тишине будет вечным, даже вздрогнула. Она подняла голову и еле заметно кивнула, тут же почувствовав на губах обжигающее дыхание, а потом горячие влажные губы Владимира. Сколько длился этот прощальный поцелуй, Анжела не знала. Она пришла в себя только дома, в своей комнате, услышав, как зарычал под окном мотор и прошуршали по асфальту шины.

— Я никогда, никогда не забуду этот поцелуй, — шептала Анжела, сидя на кровати. — Такой чистый, искренний, нежный! Не зовущий в постель, как почти все прежние, а совершенно невинный, от души! И его глаза! Как он посмотрел на меня в последнюю секунду, садясь в машину! Сколько в его взгляде было любви и грусти!

Анжела уже давно выключила свет и залезла под одеяло, но уснуть не могла. Ей хотелось как можно дольше наслаждаться воспоминанием о прощальном поцелуе и взгляде Владимира, и она сидела, обхватив руками колени, чуть-чуть покачиваясь из стороны в сторону, и время от времени встряхивала головой, чтобы отогнать наваливающийся сон.

Утро четвертого июня (Владимир специально простился с ней и попросил уехать на дачу не накануне его отъезда, а за день, чтобы он имел возможность спокойно подготовиться, оставить дела в полном порядке, передать пациентов заместителю) выдалось пронзительно солнечным и теплым. На ярко-голубом небе не было ни облачка, деревья и кусты замерли в неподвижности, а от нагретой земли, казалось, шел пар. Анжела встала рано, несмотря на почти бессонную ночь, и быстро собралась. Она тщательно отобрала одежду, которую нужно взять с собой, прибрала в квартире, проверила по списку, все ли куплено из того, что просили привезти родители, и быстро пошла к вокзалу. Там она первым делом зашла в отделение сотовой связи и положила денег на счета себе и родителям, потом купила газету с кроссвордами и свое любимое мороженое. Вся эта суета, тщательный выбор всяких мелочей, масса дел были нужны только для того, чтобы не думать о Владимире. Анжела знала, что уезжает он только завтра, и ей стоило невероятных усилий заставить себя собираться на дачу и сидеть на платформе в ожидании электрички, а не бежать, сломя голову, к больнице, чтобы еще хоть раз взглянуть на него.

«Надо взять себя в руки! Он верит в меня, верит в мою любовь к нему, а значит, в способность пожертвовать мелочами ради целого. Ему и самому сейчас, наверное, так же тяжело. Но работа есть работа. Я ведь давно знаю, что для мужчины важнее всего долг. И это не так уж плохо — что было бы, если бы все потакали своим чувствам?! Тем более те, от кого зависит здоровье других. Он должен быть уверен, что оставляет своих больных в надежных руках, что все нюансы оговорены и ни одна мелочь не забыта. А на это нужно время и спокойствие. Он должен думать только о работе, а не отвлекаться на мечты о вечернем свидании. Каких сил ему, наверное, стоило решение проститься вчера, чтобы сегодня уже не осталось никаких посторонних мыслей. Я тоже должна научиться делать то, чего требует ситуация».

Мороженое уже давно было съедено, и Анжела нервно кусала оставшуюся от него сладковатую деревянную палочку. Она искренне пыталась запретить себе думать о Володе.

«Скорее бы доехать до Коринки! Там родители, расспросы, куча дел в огороде, другая обстановка. А на воспоминания и мечты у меня будет ночь. Будет много-много ночей, полных снов о Володе, я смогу вспомнить каждое его слово, движение, каждый взгляд, чтобы они навсегда остались со мной. И тогда мне будет казаться, что он здесь, рядом. Лето промелькнет быстро, короткие ночи, дневная суета, прополка, заготовки. А по выходным будет приезжать Полинка. Мы будем купаться на озере, болтать, пить легкое вино, я буду угощать ее молодой картошкой и спелыми помидорами… Ну где же наконец эта электричка?!»

Анжела нервно прошлась по раскаленной платформе и бросила в урну искусанную палочку. Она собралась было пойти купить еще мороженого, но тут раздался пронзительный свисток, и Анжела мгновенно оказалась в толпе теток в растянутых футболках, полуголых рабочих, пахнущих лесом и костром охотников с собаками и прокуренных рыбаков с торчащими во все стороны удочками. Выбраться из толчеи не было никакой возможности, и скоро Анжела уже шла по проходу, подталкиваемая женщинами с раздутыми хозяйственными сумками и разноцветными пустыми ведрами. Наконец слева мелькнуло свободное место, и Анжела юркнула туда. Бормоча извинения, Анжела плюхнулась на жесткое сиденье и, уже ни на что не обращая внимания, углубилась в разгадывание кроссвордов и чайнвордов.

Садоводство встретило девушку свежим воздухом, шелестом темных длинных листьев черноплодки, росшей вдоль всех заборов, и то и дело выкрикиваемыми с грядок приветствиями.

— О, наконец-то приехала! Что-то ты в этом году долго!

— Как нога-то? Мать приходила, рассказывала…

— Здравствуй! Что нового в городе?

— Анжела! Здравствуй, дорогая! Как дела?

— Как ты похорошела-то! Или мужик добрый попался?

— Анжелочка, девочка, как хорошо, что ты приехала! Зайди ко мне вечерком кошку посмотреть — что-то она хромает.

— Анжела приехала! Анжела приехала! — кричали мчавшиеся на велосипедах мальчишки. — Пойдем завтра щенят магазинной Жульки смотреть? И птенцов покажем!

Анжела только успевала улыбаться направо и налево и кивать, обещая полечить кошку и посмотреть щенков. В таком гомоне и суматохе стало и вправду не до мыслей о Володе. К тому же вернуться в город до вечера было уже невозможно — электрички ходили по летнему расписанию, с огромным перерывом днем. А уж дома стало и вовсе не до чего. Мама все не хотела верить, что нога совсем зажила и что Анжела может сколько угодно копаться в огороде. Она еле-еле уговорила отца не вешать гамак, который будет только мешать на их не очень большом участке. Но все-таки полностью убедить заботливых родителей в том, что она совершенно здорова и не нуждается ни в лежании среди бела дня в гамаке, ни в усиленном питании, Анжеле не удалось. На газон был торжественно выставлен старенький выцветший шезлонг, а за обедом в Анжелину тарелку были положены пугающе большие порции и самые лучшие куски.

— Мама! — ныла Анжела. — Ну что ты делаешь?! Я же растолстею! Ты ведь знаешь, каких трудов мне стоит держать себя в форме!

— Выздоравливающему организму нужны силы. Поэтому ешь и не капризничай. Не маленькая уже, сама должна знать, как важно для здоровья хорошее питание. А для костей кальций нужен. Вот я вечером пойду к Комновым, возьму творога.

— Мать права, — выглядывал из-за газеты отец, — надо лучше кушать.

— И ты туда же, папочка? — Девушка укоризненно качала головой. — Я же растолстею, стану некрасивая…

— Тебе, чтобы некрасивой стать, еще толстеть и толстеть. А так только округлишься немного, станешь пышечкой. Мать твоя тоже такой в молодости была — и ничего, счастлива.