Дарья Волкова - Мандаринка на Новый Год (СИ)

— Могут. Они это и делают, по-моему, с завидной регулярностью. Но как бы они ни ругались, Витька свою ненаглядную на ночь глядя из дому не выпустит. Слушай, — Николай, похоже, окончательно собирается с мыслями, — а ты чего пришла-то?

Прямой вопрос. Ответа нет. Лучший способ защиты — это нападение.

— А ты что, спал, что ли?

— Угу, — словно в подтверждение своих слов он разводит руки в стороны, а потом поднимает верх и сладко, совершенно по-кошачьи потягивается. — Спал. Хорошо так спал. Пока меня не разбудили.

Она его почти не слышит. Гадает — свалятся или нет сползшие совсем до границы приличия от потягивающих движений штаны. И почему-то вдруг вылезают на первый план детали. На которые ей раньше бы и в голову не пришло обращать внимание. Например, что у него абсолютно гладко выбритые подмышки. И грудь у него тоже гладкая, но это все же, наверное, от природы, а не от бритвы. А еще — что фигура у него просто отличная. На ее вкус, его, конечно, многовато, но многовато соразмерно. Все, как надо — плечи, руки и даже пресс. На котором, кстати, как раз растительность есть — в виде тонкой полоски темно-рыжих волос. Нет, это все-таки неприлично — так разглядывать парня, тем более того, которого ты знаешь, как облупленного. Или все же не знаешь?…

— Люб, ты мне так и не ответила — ты зачем пришла? Ты к Варьке? Так ее дома нет, гулеванит где-то, родители тоже в гостях. Я один. Мои завтра в лучшем случае к обеду дома появятся.

— Нет, не к Варе. К тебе, — она сама удивлена своими словами. Само собой вырывалось почему-то.

— Да? — рыжие брови взлетают вверх. — А… зачем?

— Считай меня предвестником праздника и посланцем Деда Мороза! — она горделиво вздергивает подбородок. — А то ты, как я вижу, собрался Новый год проспать.

— Чего я там не видел? — усмехается Ник. — А я устал, как собака. С дежурства.

— Непорядок, Коля! Так нельзя. Смотри, — указывает ему за спину, — через пять минут Новый год, а ты небрит и в одних штанах.

Он поворачивает голову. Какая же у него шея мощная. И неожиданно красивый профиль.

— И правда, — потирает рукой шею. Бицепс внушительный, однако. — Скоро уже. И чего делать будем?

— Встречать! — безапелляционно отвечает Люба. Наконец-то сбрасывает капюшон с головы и перчатки с рук. Засовывает перчатки в карманы шубки, пальцы нащупывают что-то гладкое и круглое. Трофейная мандаринка.

— Ого… — подает голос Ник. — А это что?

— Что — «что»?

— Нууу… — он делает какой-то неопределенный жест пальцами вокруг своей головы. — Что у тебя… с прической?

— Не нравится? — она добавляет во взгляд и интонацию надменности. — А мне говорили, что мне идет эта стрижка.

— Ну так-то да, — Колька нисколько не обескуражен ее недовольством. — Симпатично. Но все равно — стрижка какая-то… как у мальчишки. Совсем коротко.

Ну да. Очередная попытка быть «не как сестры». Отца чуть инфаркт не хватил, когда она явилась домой с этой ультракороткой хулиганской стрижкой. «Необычно и стильно» — вынесла вердикт мама. А папа еще целый месяц ворчал и дулся на нее. «Как можно было такую красоту состричь!». Да элементарно. Зато теперь ее с сестрами не спутаешь.

— Кто бы говорил, — парирует Люба. — По сравнению с твоими двумя сантиметрами у меня локоны!

— Это точно, — усмехается он, проводя рукой ото лба к затылку по рыжему «ежику». Странная у него улыбка. Мягкая и какая-то… словно за ней прячется что-то, какой-то второй смысл. Вот же чушь в голову лезет.

— С наступающим, Самойлов, — она протягивает ему раскрытую ладонь с ярко-оранжевым кругляшом. Ник какое-то время смотрит, наклонив голову — сначала на мандарин в ее ладони, потом на нее.

— Спасибо, — забирает цитрус. — Ну и это… Раз уж пришла. Раздевайся, что ли.

Виной всему Марк и то, какое направление приняли ее мысли благодаря нему в течение последнего часа. Но на слово «раздевайся» в исполнении Коли Самойлова у нее мелькнула совершенно неприличная ассоциация. Никак не связанная с прихожей, шубой и не до конца проснувшимся другом детства напротив. И такая ассоциация ее просто взбесила. Люба тут же решила сорвать злость на отвратительно невозмутимом звероящере.

— Между прочим, воспитанный человек помог бы даме разоблачиться! — ни дать, ни взять — выпускница пансиона благородных девиц в ней заговорила. И откуда взялась, спрашивается? Вот и Ник удивился.

— А где ты тут воспитанных увидела? — Колька огляделся по сторонам с намерением пристроить мандаринку, а потом, недолго думая, сунул ее себе в рот, зажал зубами. Выглядел при этом… Ну, а какой спрос со звероящера? Изобразил рукой круговое движение, Люба поняла его пантомиму и повернулась спиной. Он всего-то снял с нее шубу, а от нечаянного прикосновения теплых пальцев к шее волна дрожи вдруг прокатилась от затылка до самого… до попы, если прямыми словами.

— Разуваться воспитанные человеки тоже должны дамам помогать? — судя по вопросу, Самойлов вытащил мандаринку изо рта.

— Дама сама справится, — буркнула Люба, нагибаясь. А когда снова приняла вертикальное положение…

Все когда-то случается в первый раз в жизни. Например, ты в первый раз в жизни стоишь и смотришь… нет, даже не смотришь — любуешься, как парень, которого ты в детстве лупила совком по голове, стоит и чистит мандарин. Оранжевый шарик, который занимал всю ее ладонь, в его руках кажется совсем крошечным. Пальцы у него длинные, и он очень ловко ими раздевает мандаринку. Раздевает? Раздевает?! Да что она на этом «раздевайся» зациклилась?! Ник между тем пристроил кожуру на тумбочку, развалил очищенный фрукт напополам и одну половинку целиком засунул себе в рот, после чего сразу стал похож на здоровенного хомяка. Или на страдающего флюсом звероящера. Еще один взгляд ему за спину. Три минуты до Нового года.

— Хочешь? — нет, на самом деле он издал совершенно нераспознаваемую последовательность звуков, но она догадалась о смысле по протянутой ей второй половинке.

— Самойлов, тебя в детстве не учили, что нельзя разговаривать с набитым ртом?

Он отрицательно помотал головой и принялся энергично жевать. Дернулся кадык, когда он сглотнул. Все-таки шея у него мощная — наверное, с ее бедро толщиной. Из уголка рта выбежало немного оранжевого сока, он его совершенно по-детски слизнул, параллельно разделывая оставшуюся часть мандаринки на дольки. Люба резко отвернулась, расправляя складки на висящей шубе. Что за хрень с ней происходит, кто ей объяснит?!

Она обернулась. Ник методично добивал цитрус и смотрел на нее… как-то странно? Или ей уже все мерещится? Она снова взглянула на часы за его спиной. Тонкая стрелка отсчитывала последние секунды уходящего года. Двадцать… девятнадцать… восемнадцать…

Она перевела взгляд на Ника. Он смотрел на нее. У него ярко-голубые глаза, особенно яркие на фоне рыжих ресниц. Губы блестят от мандаринового сока. Кожа на огромных плечах, наверное, гладкая и теплая, а волосы на голове, наоборот, кажутся жесткими. Десять… девять… восемь… На последних секундах уходящего года она сделала шаг, потом еще один. Закинула руки ему на шею, притянула к себе. Приподнялась на носочки и поцеловала в сладкий, пахнущий мандаринами рот.

Поначалу он, конечно, офигел. Но, к чести Коли Самойлова надо отметить, что пребывал в состоянии растерянности он недолго — инстинкты звероящера дали себя знать. Еще до того, как Люба успела опомниться, спохватиться или хотя бы задать себе вопрос: «Какого черта она делает?», его руки пришли в движение. Одна легла на ее поясницу, другая на затылок. Он прижал ее к себе, и незаданный хотя бы мысленно вопрос так и остался в глубине ее сознания, там же, где пребывали сейчас и здравый смысл, и прочие рациональные составляющие личности.