— Ну, мужчины, может, и полигамны… А самцы Звероящеров — нет. Звероящер — зверь-однолюб, -
Ник прижимает ее к себе сильнее. — Одну-единственную-Любу-люб.
— Вот скажи мне, Самойлов, — голос ее звучит чуть прерывисто, — как тебя можно не любить?
— А зачем тебе об этом думать? Не надо тебе думать о том, как меня можно не любить. Ты должна думать о том, как меня любить, Самойлова.
— Эй! Я еще не Самойлова!
— Да куда ты теперь денешься, — он усмехнулся. — Ты теперь моя. Моя самочка Звероящера.
— Что?! Колька, ты охренел! Только ты можешь обозвать девушку самочкой!
— Ну, а что в этом такого? Не самец же? Самец Звероящера — это я. А ты…
— Прекрати! — Люба не знает — плакать или смеяться. — И вообще — я биологически не отношусь к Звероящерам!
— Почему это?
— Потому что! У меня нет чешуи! И хвоста!
— Нет хвоста? — у него такая улыбка, что Люба тут же начинает подозревать подвох. — А если найду?
— Нет! Нет. У меня. Хвоста.
— А я проверю, — и, без предупреждения…
— Коля! Перестань! Черт… Бесстыжий… Нет! Нет… Чуть ниже. И нежнее. Да. Вот так. Вот тааак…
Они целуются, пока он ласкает ее — интимно, нежно, так, как позволено только самому-самому, единственному. И потом берет ее — теплую и сладкую после оргазма.
Засыпают они, крепко обнявшись.
Если новогодний сценарий хорош — то зачем от него отступать? И новогоднее утро тоже не стало исключением. И проснулся Ник под чужим взглядом. И чей это был взгляд!
Он проморгался, чуть повернул голову, рядом сонно заворочалась Люба. Картина не поменялась. В дверях стоял, сложив руки на груди, Любин отец. Охтыжелкипалки! Что сейчас будет…
Ник сделал единственно возможное в данной ситуации — попробовал разбудить свою соседку по постели.
— Колька, перестань щипать меня за попу, — недовольно промычала Люба, не открывая глаз. Ник похолодел. Все становилось еще хуже! — Ты разве не знаешь, что принцесс положено будить поцелуем?
Он попытался донести всю серьезность ситуации до своей свежеобретенной невесты. Она не оценила. Но хоть глаза открыла.
— Да прекрати ты щипаться! У меня синяк будет на попе! — на него уставились огромные синие глаза. Любимые синие глаза, но сейчас ему вот было, честно говоря, не до любования — с учетом того, кто грозно стоял в дверях и пока… пока! молчал. — Доброе утро, Коленька… — она потянулась к нему, но Ник отшатнулся — и максимально округлил глаза, скосив их за ее плечо. Люба нахмурилась, но пантомиму поняла и обернулась.
— Ой, пап. Привет. Вы уже вернулись? Рано вы… — Люба как не в чем ни бывало зевнула. — С Новым годом, папа.
Соловьев, наконец-то, подает голос:
— Через пять минут. На кухне. С объяснениями.
После этого уходит, прикрыв дверь.
— Ушел наконец-то, — вздыхает Люба. — Ну, меня будут целовать?
— Любка, нас ждут! — его голос звучит хрипло — Ник надеется, что это спросонья, а не от пережитого ужаса.
— Подождут — Люба, в противовес ему, беспечна. — Куда папа денется? А я уже соскучилась по своему Звероящеру…
— Давай одеваться! — он умудрятся вывернуться, сесть на кровати, а потом и вовсе встать на ноги.
Оглядывается в поисках одежды. Джинсы валяются почти рядом с дверью. Ему хочется стонать — голый, в чужой квартире, за дверью — разгневанный отец его невесты и… и даже физиология подводит! Несмотря на два раз ночью и обстоятельства пробуждения утренний стояк никто не отменял. Наклоняется за боксерами — те тоже на самом видном месте, мать их, в самом центре комнаты! И пара использованных презервативов рядом с кроватью. Вообще зашибись картина!
— Ты одевайся красиво, с чувством, с толком, с расстановкой. Чтобы я могла насладиться… процессом, — Люба и не думает вставать с постели. И даже прикрываться не собирается — бесстыдница. Ник замирает и смотрит на нее, забыв на какое-то время обо всем. И Люба это понимает. Томно, с придыханием:
— Иди ко мне, мой самец Звероящера…
— Зараза! — он все-таки отводит взгляд от ее голой груди. В два шага добирается до своих штанов. — Марш одеваться! Нас ждут.
— Зануда. Пусть ждут. Что ты паникуешь?
— Я не паникую. Я… — он снова сбился, совершив ошибку и опустив взгляд ниже ее лица.
— Коля, если ты забыл — ты мне ночью предложение сделал. Или ты передумал?
— Я не забыл! И не передумал!
— Ну, тогда все в порядке. Не паникуй, — Люба садится на кровати, одеяло совсем сползает, она сладко потягивается, а Ник снова «зависает». — Точно будем одеваться? По-моему, ты совсем не этого хочешь…
— Я тебе отомщу, — грозит он, натягивая толстовку. — Страшно отомщу! Если сам выживу, конечно…
На кухню они зашли, держась за руки. Стас Саныч стоит, прислонившись к углу подоконника, сложив руки на груди. С другого угла зеркальной копией стоит Вера Владимировна. Нефиговая такая мизансцена.
— Ну-с. Я жажду услышать объяснения увиденному, — Любин отец не собирается ждать, пока Ник соберется с мыслями.
— Здравствуйте… Стас Са… Станислав Александрович… Вера Владимировна… — неловкий кивок в сторону будущей, как он надеется, тещи. — Дело в том, что я… что мы… с Любой… в эту ночь… хотя, на самом деле, это еще год назад… началось. Хотя это неважно. Или важно… То есть, я хотел сказать… — все, его словарный запас исчерпался — особенно под пронзительным синим взглядом взрослого мужика, который ему в отцы годится.
— До чего же любопытная история, Верочка, ты не находишь? — Соловьев демонстративно обращается к супруге. — Так увлекательно излагает молодой человек — слушал бы и слушал.
— Папа, прекрати! — Люба, как кролик из цилиндра фокусника, высовывается из-за плеча любимого. Встает перед Ником, прижимается спиной к его груди, берет его руки и обнимает ими себя за талию. — Перестань пугать Колю, он скоро заикаться начнет — из-за тебя! Ты и так все прекрасно понимаешь!
— Боюсь, ты переоцениваешь мои мыслительные способности, дочь.
— Хорошо, — Люба невозмутима и нисколько не обескуражена строгим тоном отца. — Коля вчера пришел ко мне. Сказал, что любит, жить без меня не может. Предложил выйти за него замуж. Я согласилась. И потом мы слегка увлеклись… празднованием этого события. И Нового года. Вот. Все просто.
— Да, — Ника вдруг внезапно наконец-то отпустило. Что он, как мальчишка, в конце-то концов? Ничего плохого и недостойного он не совершил! Обнял Любу покрепче. — Так все и было. Я люблю вашу дочь и прошу ее руки.
Соловьев какое-то время смотрит на них молча. А потом обращается все так же к супруге:
— Верочка, тебе не кажется, что наши дочери завели какую-то странную привычку — выходить замуж за сыновей наших лучших друзей?
— Факт, — Вера едва сдерживает улыбку.
— Надежда выскочила замуж за сына Баженовых, Любава намылилась за сына Самойловых. Что будем делать с Софьей? Парней больше нет.
— Не знаю, не знаю, — Вера уже откровенно улыбается, глядя на среднюю дочь и ее избранника.
— Одна надежда на Тихомирова, — продолжает разговор на отвлеченную тему Стас, — может быть, у него где-то завалялся незаконнорожденный отпрыск?
— О, зная Дашу — это вряд ли.
— Да у него там этих незаконнорожденных — целая горнолыжная секция, — решает поддержать тему Люба. — Как там этого их юного Васькиного чемпиона зовут? Артур?
— Эдик, — смеется Вера. — Но он совсем мальчик еще.
— Ну, вот Сонька себе сызмальства мужа и воспитает как надо. И вообще, — Люба с видимым удовольствием трется затылком о плечо жениха, продолжая милый необременительный домашний треп, — мало ли, каких она там себе привычек приобретет на своей второй Родине — при их-то либеральных нравах? Вот сменит сексуальную ориентацию — и соблазнит… Катьку. Или Варьку.