Маша села, выпрямилась и уставилась на нее:
— Ты сумасшедшая?
— Но… я вовсе не уверена, что люблю его… или что он любит меня. Ты права на этот счет. Кроме того, его семья будет против меня. Он просто убивает со мной время, пока…
— Пускай! — Маша снова уставилась в потолок. — Что я с ней буду делать? Марджи, ты смотришь с этим парнем спектакли, ты слушаешь оркестр, ходишь в хорошие ночные клубы, он не пробует заставить тебя… Чего ты хочешь, найти яйца в пиве? Сладкая моя, ты похожа на немого индейца, который сидит на нефтеносной земле, честное слово. Все остальное вокруг, какое он имеет к этому отношение!
— Отношение к чему? Я не собираюсь работать продавщицей в «Лэмз»…
Раздался звонок входной двери. Маша посмотрела на часы.
— Господи, уже родители. Ты знаешь, что мы проговорили несколько часов? — Она скатилась с кровати, когда звонок зазвонил опять. — Иду, иду! Проклятье, они забывают ключ пять вечеров из шести. Пойдем, встретим их, Марджи.
Отец Маши был маленьким седым человеком, а мать оказалась высокой блондинкой, у обоих в руках были коричневые бумажные сумки. Однотонный пепельный пиджак мистера Зеленко выглядел не слишком отглаженным, а его цветной красный галстук был завязан не совсем ровно.
— Хорошо, хорошо, — сказал он с вежливой улыбкой, которая совершенно изменила грустное выражение его лица, — итак, это знаменитая Марджори Морнингстар?
Миссис Зеленко толкнула мужа локтем, и это его остановило.
— Хорошо, Большой Рот, предполагалось, что это секрет. — Она любезно улыбнулась Марджори. — Здравствуй, дорогая. Ты должна знать, в этой семье нет секретов. Однако за этими стенами люди могут соскоблить мясо с наших костей, но мы не проговоримся.
— Это не имеет значения, — сказала Марджори.
— Еда? — спросила Маша, заглядывая в бумажные сумки, которые ее родители поставили на софу.
— Деликатесы, — ответила мать. — Мы не обедали. А вы?
— Я проглотила несколько сосисок в «Недике», но уже проголодалась, — заявила Маша.
— Прекрасно. Достань тарелки, стаканы и штопор, — сказала мать. — Это все здесь… Ты составишь нам компанию, Марджи?
— Я обедала, спасибо.
Мистер Зеленко сказал:
— Чепуха. Стакан пива и сандвич из кукурузного хлеба и говядины, что это значит? Поистине кошерная еда, кстати, единственный вид деликатесов, который мы ценим, свежайший и чистейший, знаешь ли. — Он достал из бумажной сумки толстый зеленый соленый огурец и отрезал от него большой кусок.
— Хог, подожди остальных, — сказала миссис Зеленко, снимая ярко-зеленого, покрытого эмалью Будду со стола с откидной крышкой и раздвигая стол.
— Закуска не в счет, — ответил мистер Зеленко, падая в полуразвалившееся кресло. Он махнул огурцом в сторону Марджори. — Марджи, моя дорогая, мы собираемся проработать твои религиозные проблемы. Прежде всего тебе нужно почитать немного Ингерсола, я думаю… потом Хекеля, возможно, немного Вольтера… и скоро ты будешь наслаждаться ветчиной и яйцами, как любой другой человек, не лишенный желаний.
— Оставь девочку в покое, — сказала миссис Зеленко, завязывая передник поверх красной юбки и вышитой крестьянской блузы. — У нее есть принципы, дай ей следовать им. Хорошо бы у тебя тоже было несколько… Ну, давайте есть.
Сидя за маленьким столом в тесной гостиной вместе с Зеленко и пробуя картофельный салат, холодные закуски и маринованные овощи, Марджори почему-то вспомнила закусочную Ми Фонга. Комната была так же слабо освещена, как это присуще китайской обстановке, хотя превалирующим цветом был скорее оранжевый, чем красный. Она была украшена поразительно разнообразными зарубежными материалами и предметами — среди них африканская металлическая маска, кокосовый орех, клетка для птицы (без птицы), большой медный кальян, маленький потертый коврик на стене, огромное круглое мексиканское медное блюдо и китайская ширма, разрисованная миссис Ми Фонг: размытое изображение истории, в которой драконы и женщины в кимоно появлялись, чтобы раствориться и скрыться, прежде чем приобрести твердые очертания. Экзотический запах тоже присутствовал: смесь аромата турецкого табака, запахов старой заплесневелой обивки, пряной пищи и острого мебельного полироля для пианино. Пианино доминировало в комнате; конечно, оно занимало почти половину пространства — черное, блестящее и торжественное.
— Принципы, она говорит, у меня нет принципов, Марджи, — сказал мистер Зеленко, держа сандвич в одной руке и пикули в другой и поочередно откусывая от них. — Люди, которые думают, что у них есть принципы, это либо дураки, либо лицемеры. Значит, это прекрасная игра для просвещенных людей вроде меня, поскольку все лицемеры должны быть уничтожены, и даже Библия учит нас не терпеть дураков. Конечно, это дает мне преимущество перед большинством людей, но здесь я ничего не могу поделать.
— Вот как получилось, что он мультимиллионер, — сказала миссис Зеленко Марджори.
— Я думала, вы не верите Библии, — произнесла Марджори. Она пила пиво с холодной закуской и чувствовала себя прекрасно. Было что-то восхитительно свежее и забавное в импровизированном ужине из деликатесов в одиннадцать ночи. Она не могла себе представить такую забаву в своем собственном доме. Горячий обед в семь вечера был так же неизбежен, как закат, и из тридцати одного дня тридцать ее родители завершали в десять часов мирным сном.
— Не верю, но там есть несколько великолепных высказываний, — заявил мистер Зеленко. — Книга не может существовать две тысячи лет без некоторых достоинств. Я предпочитаю греческую мифологию за ее мудрость, Платона за глубину и Дарвина и Эйнштейна за фактическую информацию, — говоря это, мистер Зеленко сделал себе еще один сандвич из шести слоев нарезанного языка.
Маша сказала:
— О, прекрати, Алекс, ты шокируешь Марджи. Передай пиво.
Марджори была больше шокирована тем, что Маша называет отца по имени, чем забавными реминисценциями по поводу Библии. В ее собственном доме имена родителей были священны; даже друг для друга они были Папа и Мама. Когда они обращались друг к другу «Роза» или «Арнольд», это означало, что надвигается гроза.
Мистер Зеленко передал пиво.
— А по поводу того, чтобы стать мультимиллионером, — сказал он, — я потерпел поражение по двум позициям — из-за недостатка связей и отсутствия должного положения в обществе. Особенно из-за положения. Мои идеи миллионеру принесли бы миллионы. Обладателю же нескольких сотен они помогают потерять сотни. Я нахожусь в положении линкора с шестнадцатидюймовыми орудиями, который не может воевать, потому что они выдерживают только картечь.
— Как концерт? — спросила Маша.
— Ужасно. Фрэнкис постоянно фальшивила, — возмутилась миссис Зеленко. — Я думаю, она была пьяна. Ее нужно бы посадить в тюрьму за то, что она сделала с «Чаконой» Баха.
— Мне понравилось, — сказал мистер Зеленко, сделав большой глоток пива.
— О ты, кому медведь на ухо наступил! — сердито воскликнула его жена.
— Кто такая Фрэнкис? — заинтересовалась Марджори.
Маша назвала фамилию известной концертной пианистки.
— Возвращаясь к той же теме, — произнесла миссис Зеленко, — я вам скажу, она тряслась, как если бы у нее была болезнь Паркинсона. А ее дыхание! Фрэнкис всегда как будто делает маленькие глотки, но на этот раз это перешло все границы.
— Может быть, тебе стоит попробовать ее марку виски, — сказал мистер Зеленко мягко. — Сорок два города, солидные ангажементы в декабре…
— Я не концертная пианистка, — огрызнулась миссис Зеленко. — Поэтому я умею играть Баха. Когда я играю, мне кажется, что меня слушает Бах, сам Бах, а не двенадцать сотен зевающих, пузатых, облаченных в норковые шубы, надушенных идиотов, которые не отличат пианино от гавайской гитары.
Она сбросила фартук, подошла к пианино и взяла аккорд, заставивший Марджори в удивлении застыть на месте. Миссис Зеленко продолжала играть, и это был действительно Бах: сухой, потрясающе мощный и замораживающе формальный. Марджори игра показалась мастерской. Жаль, что комната была слишком маленькой; получался такой эффект, как будто ты сидел внутри пианино. Удары и грохот все нарастали, и каждый раз, когда миссис Зеленко брала определенную высокую ноту, африканская маска на стене оживала, издавая таинственное короткое гудение. Маша и ее отец, слушая музыку, продолжали есть. В одном месте мистер Зеленко подмигнул Марджори, наклонился к ней и воскликнул, стараясь, чтобы его было слышно за адским громом пианино: