Герман Вук - Марджори

Маша грязно выругалась. Потом она рассмеялась неожиданно добродушно.

— О Господи, теперь ты будешь думать, что я развратница! — Она упала на кровать, и вид у нее был довольно дружелюбный. — Я очень внимательно следила за своим языком в твоем присутствии, не правда ли? Милочка, я могу сказать только одно: тебе так много предстоит узнать, что я тебе сочувствую. Право, твои родители совсем неправильно тебя воспитывали. Ты как будто жила в каком-то бело-розовом сказочном мире, где все мужчины — рыцари, а девушки — лилейно-белые девственницы, только что пыльцой не питаются. Марджи, ты младенец! Весь мир похож на «Южный ветер»: много еды, выпивки, внебрачных связей, и все похожи на меня и Карлоса, испорченных, ищущих удовольствий. Ничто не имеет такого значения, как кажется, леденец ты мой, поверь — ничто не может потрясти мир, он просто продолжает и продолжает катиться по старой колее.

По крыше тяжело забарабанил дождь. Марджори сказала:

— Уолли утонет. Мне нужно пойти, отправить его…

— Конечно, иди. Карлос ждет нас с лодкой. — Когда Марджори открыла дверь, она прибавила: — Мне не хотелось шокировать тебя, детка, но в самом деле, это должно было случиться рано или поздно, и я думаю, это принесет тебе пользу.

Маша быстро натянула на себя униформу. Она стояла теперь под электрической лампой в своей мешковатой блузе и штанах, подбоченясь, с плутовской улыбкой на лице.

Она похожа на переросшую школьницу, подумала Марджори. Было совершенно невозможно связать ее с громким понятием адюльтера.

Раздражение Марджори растаяло в порыве жалости. Она сказала:

— Я шокирована, да. Все это ново для меня. И он… он стар, Маша, ты знаешь. Но это не мое дело и… ну, ладно, ты уже готова? Я подожду.

Они добрались до «Лиственницы», промокнув насквозь и испытывая тошноту от сильной качки, которая поднялась на озере из-за ветра. Еле передвигая налитые свинцом ноги, Марджори добралась до своей хижины на холме, обсушилась, упала в кровать и проспала до полудня. Солнце, светившее ей прямо в лицо, разбудило ее. Она села в постели, щурясь от света, и выглянула в окно; и увидела на другом берегу лазурного озера лужайки и башни «Южного ветра», зелень и золото в солнечных лучах.

Максвелл Грич сидел в своем нью-йоркском офисе в пасмурный мартовский день, просматривая накопившуюся почту, по большей части состоящую из счетов. В его календаре, где он записывал назначенные встречи, значились два имени:

Уолли Ронкен

Марджори Морнингстар

Хотя шумная батарея парового отопления сохраняла в узкой комнате тропическую жару, его шея была замотана поношенным коричневым шарфом. За дребезжащим окном кружилась снежная метель, кричали чайки, и пароходы проплывали мимо статуи Свободы с меланхоличными гудками. Грич арендовал этот офис в высоком старом здании, глядевшем на Нью-Йоркский залив, еще в дни своей молодости, когда был адвокатом. Ему пришлось приняться за управление «Южным ветром» в результате банкротства его прежних хозяев; теперь он совершенно забросил адвокатскую практику, и лагерь стал его карьерой, его страстью, его жизнью. Все в «Южном ветре» ненавидели его, но сам он был влюблен в «Южный ветер».

Отложив наскучившую почту, он взглянул на календарь и хмыкнул от мрачного удовольствия. С утра мистер Грич встретился с некоторыми непримиримыми оппонентами — оптовиком, поставлявшим ему мясо, делегатом от профсоюза официантов, управляющим ипотечного банка, — и он ждал не дождался, когда наконец расправится с парой мотыльков. Он нажал кнопку на своем столе.

— Кто-нибудь пришел?

Резкий металлический голос ответил:

— Только что пришел Уолли Ронкен, сэр.

— Пусть войдет.

В синем пальто с потемневшими пятнами от растаявшего снега, цепляясь за кожаный портфель, Уолли выглядел старше, чем летом, но недостаточно, решил Грич, едва взглянув на него, чтобы быть способным доставить ему какие-нибудь неприятности. Мальчишка сказал, что на этот год хочет быть еще и сценаристом, а не только рабочим сцены. Он нетерпеливо вытащил из портфеля свои новые верительные грамоты. Среди них была вырезка из колумбийского «Зрителя»: «Университетское шоу Ронкена «Выбранный судьями». Еще там была программа шоу, фотография Уолли на всю страницу (бледного, похожего на сову), выглядел он на ней не старше пятнадцати лет. Несколько комических песен, которые написал он, были напечатаны в программке. Грич просмотрел их, они были удивительно гладкими и неглупыми.

— Ну-ну, все это отлично, но шоу для колледжа — это не шоу для «Южного ветра»…

— Я понимаю это, мистер Грич, но, честное слово, я написал все шоу, и сценарий, и стихи, за три недели. Ноэль, наверно, выбросит большую часть моего текста, но я напишу тонны, тонны!

Грич поджал губы и покачал головой.

— Что же, Уолли, я в этом не сомневаюсь, но дело в том, что мне нужен ассистент по освещению, реквизиту и так далее, так же как и в прошлом году, а сценарист мне не нужен. Я по горло сыт сценаристами.

— Так, мистер Грич, я же буду заниматься и освещением, и всем остальным, это мне не мешает, если только первым делом я буду считаться сценаристом…

Пока он говорил, Грич с удовольствием подсчитал, что теперь он может обойтись без автора юмористических скетчей, Милта Квинта, который стоил ему две сотни в год. У Уолли, несомненно, было достаточно таланта, чтобы заменить его. Он сказал с сожалением:

— Нет, Уолли, мне кажется, это невозможно. — Грич подождал несколько мгновений, чтобы на лице мальчишки явственнее показалось разочарование. — Дело в том, открою тебе один секрет, что на этот год я не беру даже Квинта. Я собираюсь использовать старый материал шоу. Я не могу заплатить писателю за этот год, вот в чем проблема.

— О! — Уолли пожал свой локоть. Лицо его стало очень печальным. — Вы совсем ничего не можете заплатить?

— Ничего.

— Но… ладно, говоря откровенно, я знал, что не могу получать столько же, сколько и Квинт, но… я не знаю, вы не заплатите даже и пятидесяти долларов?

— Я не могу заплатить и пятидесяти центов, Уолли.

Паренек вздохнул, поднял свой портфель и положил бумаги обратно. Грич на мгновение заволновался. За пятьдесят долларов Уолли был настоящей находкой. Грич сказал:

— Не думай, что я не восхищаюсь твоим прогрессом, Уолли. Эти песни просто чудесны. Мне кажется, в твоем лице мы имеем многообещающего сценариста для «Южного ветра», а может быть, и большого бродвейского автора. — Благодарность и восторг засияли на лице Уолли. — Насколько я могу судить, если дела пойдут лучше в следующем году и у тебя будет опыт одного сезона, может быть, я легко смогу заплатить тебе двести долларов. Или триста, или тысячу. В конце концов, Ноэль не собирается всю жизнь ставить шоу для «Южного ветра». По сути, мне повезло, что он остался у меня на этот год. Он вырастает из нас. Присмотреть себе нового режиссера, вот в чем я заинтересован главным образом…

— Слушайте, я стану работать бесплатно! — выпалил Уолли. — Если меня официально будут считать автором и я поселюсь в писательском домике, а не с мальчишками на побегушках.

Грич взял со стола большой карманный фонарь: он был его торговой маркой в лагере, его скипетром, и он держал его в своем городском кабинете наполовину в шутку, наполовину в качестве символа верховной власти, — и стал похлопывать им по ладони, уставясь в окно на кружащийся снег. Батарея шипела, окна дребезжали.

— Ты будешь выполнять все свои прошлогодние обязанности по сцене — свет, реквизит и тому подобное?

— Да. Могу я… вы оплатите мне проезд по железной дороге в этом году? Если я буду еще и писать все это…

Грич улыбнулся и протянул руку.

— Хорошо, Уолли, не будем торговаться по мелочам. Ты будешь жить в писательском домике. Если из тебя выйдет автор, что же, приходи повидаться со мной в конце сезона, тогда и поговорим об оплате.

Уолли неуверенно улыбнулся, потряс его руку и ушел. Грич с удовлетворением положил фонарик на стол. Неплохая беседа: за койку в бунгало у него был автор на весь сезон. Это даже не будет стоить ему оплаты за проезд.

Выходя из кабинета Грича, Уолли с удивлением увидел в приемной Марджори в бобровом пальто. Она показалась ему гораздо более хорошенькой, чем летом, и он подумал, что она самая красивая девушка на свете.