Придя домой из колледжа в тот день, когда должно было состояться шоу, Марджори обнаружила на кухонном столе огромную белую орхидею, завернутую в зеленую бумагу. Миссис Моргенштерн, чистившая картошку у раковины, спросила:
— Кто такой этот Уолли Ронкен, гангстер?
Марджори с улыбкой читала карточку: «Всего четыре часа до встречи с тобой. Я могу выжить». Она ответила:
— О, глупый мальчишка, — и рассказала матери об университетском шоу.
Миссис Моргенштерн сказала:
— Должно быть, он талантлив. А судя по этому цветку, не так уж беден.
— К сожалению, мама, он младенец. Забудь о приглашениях на свадьбу.
Уолли появился у ее двери в половине восьмого в цилиндре, летящем шарфе из белого шелка, белых лайковых перчатках и пальто с черным бархатным воротником; при нем была черная трость с белым набалдашником из слоновой кости. Марджори лишь большим усилием воли удержалась от смеха. Его словами приветствия, когда он увидел ее в вечернем платье, были: «Чтоб я сдох». В такси он грыз набалдашник трости, глупо улыбаясь Марджори. Войдя в шумный бальный зал в Уолдорфе, слыша приветствия и поздравления со всех сторон, он спотыкался и улыбался, как пьяный.
Его семья, уже усаженная в ложу, критически осмотрела Марджори с ног до головы. Один взгляд на платья его матери и сестры подсказал Марджори, что дела у Ронкенов шли хорошо.
— Я чувствую себя очень странно, — сказала Марджори его отцу и матери. — Я говорила Уолли, что он должен был оказать эту честь девушке, которую знает лучше…
— Не знаю, смог бы он найти более хорошенькую спутницу, — ответил его отец.
Миссис Ронкен только улыбнулась.
Марджори была несколько удивлена тому, что в шоу встречались остроумные места. Актеры были нескладные и туповатые, и ее нисколько не удивили узловатые коленки и волосатые ноги кордебалета, который составлял большую часть прелести вечера для аудитории. Она видела слишком много университетских шоу. Но песни были хорошо зарифмованы, и время от времени попадались превосходные шутки, хотя в остальном это был дурацкий сценарий о диктаторах, греческих богах и Голливуде. Время от времени она бросала взгляд на Уолли, чье лицо казалось неясным белым треугольником во мраке ложи, и думала о том, откуда он набрался здравого смысла и житейского опыта, которые просматривались в его текстах.
Когда в зале загорелся свет в конце первого акта, миссис Ронкен со светящимися глазами взяла сына за руку.
— Это блестяще, блестяще, Уолли! Где ты научился так писать?
— Довольно рискованные эти твои шутки, сынок, — сказал его отец.
Марджори присоединилась:
— Право, Уолли, это ужас как хорошо…
Полный молодой человек в смокинге вошел в ложу, раздвинув занавески.
— Ну, Уолли, все идет отлично, как ты думаешь?
Марджори понадобился один лишь миг, чтобы понять: это был Билли Эйрманн. Она перестала встречаться с ним, как и со всеми остальными молодыми людьми Вест-Сайда, когда была поглощена Машей. Он прибавил в весе, особенно это было заметно по его лицу, и выглядел куда старше.
— Думаю, все идет путем, — сказал Уолли.
Он представил Эйрманна своей семье, сказав, что это менеджер его шоу.
— Билли, полагаю, ты знаком с Марджори Моргенштерн…
Билли обернулся.
— Вот те раз! Мардж!
— Привет, Билли…
— Слушай, ты выглядишь отлично. Ну и ну, уж год прошел, не меньше? Да уж, если б я знал, что ты захочешь попасть на это шоу, я бы… — Он вдруг понял, каким лепечущим тоном говорит, и туповато огляделся вокруг. — Мы с Марджи давние друзья… Слушай, Уолли, не хочу мешать тебе, но в конце концов сюда явился мой брат Саул. Он не хочет врываться в вашу ложу, но если ты не против…
Уолли уже стоял на ногах и сжимал руку Марджори.
— Он пришел? Пойдем, Мардж. Я должен услышать, что он думает.
Почти нехотя Мардж последовала за ним. Прислонясь к стене коридора, пожимая локоть и дымя сигаретой, стоял Ноэль Эрман. Марджори споткнулась, ей пришлось схватиться за руку Уолли. Не было никаких сомнений в том, что это был Эрман. В довольно поношенном зеленоватом твидовом костюме и желтовато-коричневом свитере, бледный и немного усталый, он казался в окружении прыщавых студентов орлом среди воробьев.
— Уолли, рад тебя видеть. Поздравляю. — Ноэль протянул руку и шагнул вперед с очаровательной улыбкой, которую Марджори столько раз за эти месяцы рисовала в своем воображении. — С сегодняшнего вечера ты больше не школьник. Добро пожаловать в ряды безработных писателей.
Уолли сказал:
— Там полно разной детской ерунды, верно, Ноэль?
— Уолли, это твоя первая постановка. Никто не ищет в ней «О тебе я пою». Все отлично, и у тебя будет все отлично.
Его взгляд перешел на Марджори и задержался на ней, не узнавая. Марджори думала, что вот-вот упадет в обморок. Она онемела и замерла.
— Это Марджори Моргенштерн, Ноэль, — сказал Уолли. — Разве ты ее не помнишь? Она как-то вечером заглянула к нам с Машей из детского лагеря…
Лицо Ноэля оживилось.
— Как же, разумеется. Девушка в пурпурном платье. Преподаватель по театру. Привет.
— Привет.
— Как поживает Маша? Давненько ее не видал.
— Я тоже.
Она подумала, что он не кажется таким фантастически высоким, когда она в туфлях на высоком каблуке.
Билли Эйрманн сказал:
— Саул, я говорил тебе о Марджори еще давно.
Ноэль обернулся и улыбнулся ему.
— Так это Марджори, Билли?
— Это Марджори, — печально пожав плечами, проговорил Билли.
— Что ж, понимаю. Я едва ли могу тебя упрекнуть.
Не в силах сдержаться, Марджори выпалила:
— Вас зовут Саул или Ноэль? Или я чего-то не понимаю?
— Билли непременно должен был рассказать о своем непутевом брате, рано или поздно, разве нет? — со смехом сказал Ноэль. — Он рассказал мне все о вас, Бог знает.
Теперь Марджори вспомнила, как иногда вспоминаются отрывки старого сна, что Билли как-то раз напился и говорил ей о старшем брате, который бросил адвокатскую школу, сменил имя и стал писателем.
— Эта реприза про Марса и Афродиту довольно забавна, Уолли. Используем ее в шоу на День памяти, — говорил в это время Ноэль.
Уолли просиял.
— Правда? Она так хороша? Скажи, ты останешься на второй акт, правда, Ноэль? Там ближе к концу есть еще отличный номер.
— Не пропущу его, Уолли. Увидимся позже.
Марджори не могла бы вспомнить ни одного отрывка из второго акта музыкальной комедии Уолли. Она сидела в темной ложе, переваривая ошеломляющее известие о том, что Ноэль Эрман на самом деле был Саулом Эйрманном, старшим братом Билли Эйрманна, тем человеком, о подобных которому говорили: «В семье не без урода». Она сосредоточенно старалась вспомнить все в точности, что рассказывал Билли о брате, но не многое смогла вытянуть из своей памяти. Он говорил о нем лишь однажды, когда они болтали на диване после изнурительных танцев на День Благодарения два года назад. Она спорила с ним о популярных песнях, и, чтобы приподнять свой авторитет, он пьяным тоном заявил, что он лучше разбирается в них, чем она, поскольку его брат сам сочиняет такие песни. Он бессвязно изложил ей историю шалопая с блестящими способностями, который намеренно плохо учился, колесил по Европе несколько лет и наконец остановился на аллее Оловянной Кастрюли. Она вспомнила, что когда она как-то раз снова спросила у Билли о его брате, он сморщился и перевел разговор на другую тему.
Она не могла отделаться от впечатления, что во внешности Эрмана сегодня было что-то странное, что-то ненормальное, чего она не замечала в нем в «Южном ветре». Он был по-прежнему красив, и в городской одежде у него был более элегантный вид, чем в лагере. Что же было не так? Она стала высматривать его в зале и увидела его на дальнем конце, он смотрел пьесу, склонив голову набок. С того момента она большей частью глядела не на сцену, а на него.
После шоу бальный зал был приготовлен для танцев. Ноэль ждал Уолли у подножия лестницы, чтобы поздравить его. На его руке висело пальто. Через мгновение Марджори очутилась в объятиях Эрмана, танцуя, потому что Уолли пригласил свою мать, а Ноэль бросил пальто на стул и протянул руку Марджори.
Некоторое время они танцевали в молчании. У Марджори не хватало храбрости сказать хотя бы слово. Она танцевала со многими молодыми людьми, но никогда еще не ощущала себя такой невесомой, такой воздушной. Он, как и говорила Маша, был прекрасным танцором. Спустя небольшое время Эрман сказал: