Но дело было совсем не в этом. Я был совершенно согласен сделать все, что он захочет. Я хотел исправиться и остепениться, если это только было возможно. Мне не очень-то нравилось быть никчемным бездельником. Но тогда я совсем не понимал себя. Узнав о желании моего отца, я начал появляться среди хороших девушек Вест-Сайда. Я, должно быть, назначил в свое время свидания девяти десятым из них. Вот так я стал знатоком Ширли. Я ходил гулять с Ширли после Ширли. Этому не было конца. Она была повсюду. Я слышал о какой-нибудь новой хорошенькой девушке — Сюзан Рэйн, Хелен Хаплен, Джуди Моррис, имя не имело значения. Я звонил ей, договаривался о встрече, шел к нужному дому, она открывала дверь — и там оказывалась Ширли. В различных платьях, с различными телами, смотрящая на меня другими глазами, но смотрящая на меня тем же самым неменяющимся взглядом, взглядом Ширли. Хорошо выглядевшая девушка, мать следующего поколения, которую заставляли быть веселой и вести себя по-детски, хотя это и не могло скрыть просвечивавшую тусклость личности, как проглядывают серые камни сквозь траву в Центральном парке. Позади нее, каждый второй раз, стояла ее мать, отпугивая непрошеного гостя, с таким же лицом, как и у матери Сюзан или Хелен, только чуть более или менее грубым, морщинистым или одутловатым, на котором была заметна неприкрытая тусклость личности, о Боже!
Ноэль встал и начал ходить взад и вперед, его каблуки громко стучали.
— О Боже, Марджори, эта тусклость матерей! Эта невыразительность была смесью чувства собственной правоты и настороженного тщеславия, непроизносимого подозрения: «это старший сын судьи Эйрманна, говорят, что он замечательный мальчик, но я не знаю, это не проверено, он хочет быть композитором или кем-то еще не менее странным, и я также слышала, что он как-то спутался с женщиной, не выполняет задания в колледже…» Марджори, поразительно, чертовски поразительно, с какой быстротой распространяются слухи. Меня начали опасаться. Появился слух, что я был сущим бездельником; и он казался вполне правдивым. Самое забавное заключалось в том, что я влиял на Ширли так же, как виски действует на индейцев. Она знала, что ей будет плохо, я могу причинить ей вред, но я сводил ее с ума. Марджори, у меня довольно высокое самомнение, но оно никак не распространяется на мои романтические похождения в Вест-Сайде. Я честно говорю тебе, что был похож на человека, идущего с палкой по грядке с гиацинтами и сбивающего цветы направо и налево. Напомню тебе, что они все пришли в себя. Ширли была неуязвима. Сейчас они все замужем — за дантистами, производителями шерсти, юристами и многими другими, но я уверяю тебя, они все еще помнят Саула Эйрманна. И не всегда все выходило однобоко. Я помню пару из них. Но тогда я был без ума от Ширли. Эта любовь была самым худшим моим мучением.
Марджори удивилась, когда дрожь сотрясла все ее тело. Она вдруг поняла, что сжалась в комок от холода и что сырость скамейки пронизывает ее до самых костей.
— Ноэль, я замерзла.
Он перестал ходить и взглянул на нее сверху вниз. Лунный свет делал впадины его щек особенно отчетливыми. Его волосы все еще были спутаны ее пальцами.
— Я надоел тебе.
— Нет, нет, нет! Но здесь так сыро.
— Ты права. Нам нужно бренди. Я сам уже почти дрожу.
Он не произнес ни слова, пока они не сели опять, на этот раз в полупустом баре «Сирокко». Затем, выпив залпом половину своего двойного бренди, он продолжал:
— Как видишь, Ширли не играет честно. Она хочет то, что должна хотеть любая женщина, и что она всегда будет хотеть — большое обручальное кольцо с бриллиантом, дом в окружении милых соседей, мебель, детей, хорошо скроенную и сшитую одежду, меха, — но она никогда бы не сказала об этом. Потому что в наше время эти вещи считаются слишком приземленными и невыразительными. Она знает это. Она читает романы. Наполовину веря тому, что говорит, она сказала бы тебе все, что думает по поводу домашней невыразительности, и объяснила бы — она не для нее. Ширли собирается рисовать или быть социальным работником, или актрисой — женщины часто хотят стать актрисами, если они имеют хоть немного красоты, короче, идея состоит в том, что она хочет быть кем-то. Не просто женой. Опасайтесь подобной мысли! Она леди Бретт Эшлей, дьявольски красивая и умная, блистающая умом при каждом удобном случае. Это, как ты понимаешь, не более чем карикатура, ничто — всего лишь болтовня. Ширли — хорошая девушка, в то время как леди Бретт очень умело снимала с себя одежду. Однако Ширли, чтобы изобразить леди Бретт, если она в моде, болтает и ласкает с той или иной страстью, меняющейся от Ширли к Ширли, но не слишком сильно…
— Ты так чертовски умен? — спросила Марджори с удивлением.
— Дорогая, дай мне прояснить кое-что, я вовсе не виню Ширли. Я восхищаюсь ею. Она чертовски прекрасная девушка. Она нигде не может найти нужного пути. Ее родители говорят, что у нее нет никаких проблем. Религия дает ей никчемный совет не обращать ни на что внимания. Ее проблема в литературе не существует. Старые романы рассказывают о Джейн Остин и о героинях Диккенса, которые скорее застрелятся, чем позволят мужчине поцеловать себя. А новые романы в той или иной степени — о Бретт Эшлей, которая спит с любым парнем, настаивающим на этом, но у которой чувствительные и поэтичные душа и сердце. Это оставляет Ширли точно посередине. Что же ей делать? Она ведет себя по-разному, но в целом справляется с ситуацией с завидной силой воли…
— На это требуется не так уж много силы воли, — взорвалась, почти зарычала Марджори, — с большинством парней, которые просто грубые животные! А имея дело с самонадеянными интеллектуалами, пытающимися обезоружить тебя, говоря, что ты холодна, также не нужно обладать очень большой силой воли. Такие люди просто смешны. Я думаю, что разгадала твой ход, а?
Ноэль моргнул и медленно улыбнулся.
— Господи, моя дорогая, ты приняла хоть часть моего рассказа близко к сердцу? Это просто абстрактный разговор…
— Будь ты проклят, но ты назвал меня Ширли четырнадцать раз. Ты — чертов интеллектуальный сноб, вот ты кто! Ты также подлый представитель богемы, если хочешь знать, в некоторой степени — антисемит!
— В самом деле? — удивился Ноэль.
— Более того, я собираюсь быть актрисой, а не толстой невыразительной домохозяйкой с большим обручальным кольцом, что бы ты там ни говорил. И я скажу тебе кое-что еще. Я бы могла повернуть и рассказать тебе все о… о Сиднее, желающем быть писателем или лесным разбойником, или композитором, короче, кем угодно, лишь бы не тем, кем его отец, так как он стыдится, что его отец еврей, или он считает, что слишком чувствителен для бизнеса и юриспруденции, каковы бы там ни были законы Фрейда; и в конце концов он приходит именно к тому, чем занимался его отец. Я открывала дверь моей квартиры довольно многим таким людям.
Ноэль склонил голову и потер локоть. В первый раз за все время их знакомства его лицо изменило обычное выражение. Его глаза зло горели, рот приоткрылся и слегка улыбался, морщины на скулах загадочно исчезли. Она на мгновение получила представление о том, как он выглядел, учась в колледже; виски для индейца — это было похоже на правду.
— Хороший выстрел, — неожиданно медленно произнес он. — Но послушай, я действительно композитор. Делающий деньги и имя, шаг за шагом, год за годом. А если принять во внимание, что меня вышвырнули с юридического факультета Корнелла с самыми низкими за все времена оценками за первый год обучения, то маловероятно, что я закончу свою жизнь, ведя дело моего отца. Но посмотрим. Интеллектуальный сноб? Разумеется, это дыхание моей жизни. Представитель богемы? Да, конечно. Антисемит? Теперь уже нет. На мне лежало заклятие, но, как видишь, я вырвался из Вест-Сайда. Я обнаружил, что Ширли существует везде. Это общая проблема, а не только еврейская, постоянное действие сексуального закона. У Ширли Джонс та же самая сущность, что и у Ширли Кон, и та же среда, то же окружение. Таким образом, это одно и то же существо. Сравнительно недавно я перестал связывать все зло в жизни со своим отцом и, следовательно, со своей национальностью.
Он дал знак официанту принести выпивку.
— Конечно, к тому времени я для всех был Ноэлем Эрманом. Сейчас мне жаль, что я двигался так очевидно к Ноэлю Трусу. Мне еще не было и двадцати двух лет. Если еврея зовут Ноэлем, то это малость смешно. Сейчас, разумеется, я еврей только по рождению, но этого, кажется, достаточно, скажем, для Гитлера…