— Что ты защищаешь? — спросила Марджори. — Полнейшую неразборчивость в связях?
— Я ничего не защищаю, моя дорогая. Я лишь иду в одиночестве, живу по-своему и не пытаюсь оставить потомство. Я очень хорошо провожу время. Существует такой тип девочек, Марджори, беззаботных варваров, подобных мне, для которых секс — такое же простое и приемлемое удовольствие, как стакан выпивки. Их единственное пожелание, чтобы была хорошая компания и сам секс. Ты никогда не поймешь такой образ мыслей, поэтому не пытайся.
После паузы она сказала:
— Я не знаю ничего о твоих друзьях балбесах. Я не считаю, что девушка может лечь в постель с мужчиной и тут же забыть об этом. Это противно человеческому естеству…
— Это несвойственно твоей натуре, Марджори. Не обобщай. Обмен женами у эскимосов является стилем жизни. Полинезийские девушки твоего возраста…
— О, достаточно, эскимосы и полинезийцы, — прервала его Марджори. — Это взято для сравнения, не так ли? Однако ты живешь не в «иглу», и я не ношу набедренную повязку, а мы говорим о людях, подобных нам, а не обо всем мире.
— Постарайся быть последовательной, старушка. Хоть я и ценю, что это достижение. Ты говоришь, человеческая натура. Все они — человечество.
Марджори ответила:
— Спасибо, я бы не отказалась выпить еще пива. — Она созерцала веселящихся гостей, пока Ноэль ходил в бар.
— Знаешь, что все это мне напоминает? — сказала она, когда он подавал ей высокий пенящийся стакан. — Набор французских открыток, который один идиот как-то демонстрировал в танцевальном кругу. Понимаешь, это были цветные фотографии — невинные, даже прекрасные на первый взгляд: только танцующие и гуляющие по парку люди. А затем он дает тебе несколько красных стаканов, через которые нужно рассматривать картинки, и вдруг обнаруживаешь самые отвратительные непристойности. За последние одну-две недели все это я ощущаю здесь, в «Южном ветре». Я чувствую себя стоящей в красном стакане.
Пока она отхлебывала холодное пиво, Ноэль проговорил с ухмылкой:
— Красные стаканы — это твоя разношерстная мораль. То, что ты наблюдаешь, — повседневная жизнь.
Смахивая пену с губ, Марджори ответила:
— Знаешь что? Мне кажется, все, что ты говоришь о сексе, — сплошная ложь. Ты говоришь это, потому что любишь удивлять меня и тебе нравится извращать мои мысли.
Ответ Ноэля был откровенно ироничным:
— Конечно, это все то, во что ты предпочитаешь верить.
— Иначе ты, в конце концов, попытаешься соблазнить меня.
Он пыхнул сигаретой и, сощурив глаз, глянул на нее через облачко дыма.
— Однако ты взрослеешь прямо на глазах. Мне кажется, что для тебя это было бы очень неплохо!
— Я надеюсь, ты позволишь решать мне самой.
— Несомненно.
Она кивнула головой, с любопытством разглядывая его.
— Твоя самонадеянность или откровенность, трудно сказать, что больше, переходит все границы. Я не знаю, как это тебе объяснить.
— У тебя неплохо получается.
— Иногда мне кажется, что ты — сам дьявол.
— Это опять твои красные стаканы. Я всего лишь парень, которого ты считаешь привлекательным. А ты приделываешь мне рога и хвост.
— Может быть, — ответила Марджори мягко. После паузы она добавила: — Ноэль, к чему мы идем?
— Кто знает? Кого это беспокоит? Летние романы — непредсказуемы. Аналогичны романы в морских круизах. Наслаждайся ими, пока они длятся. Развлекайся и не попадай в западню иудейской морали. Любой из нас может втюриться в кого-либо другого в следующий вторник, и на этом все.
— Ну, конечно, — ответила она. Они глянули в глаза друг другу, оба смеялись, но в них сквозило противоборство.
Она не знала, сколько времени Уолли Ронкен наблюдал за ними, когда наконец почувствовала его пристальный взгляд. Уолли опирался на перила балкона, свесив большую голову между узкими, слегка загорелыми плечами, покуривал и разглядывал их. Выражение его лица было скрыто блеском солнечных очков. Она вздрогнула, ужасно смутилась, чувствуя, как оба они с Ноэлем застеснялись своих томных улыбок.
— Эй, Уолли, сигареты есть?
Он оторвался от перил:
— Только «Кул».
— Благодарю.
Он поднес ей спичку. Холодный клубок ментола на языке заставил ее вспомнить день в Аркадах, сирень под дождем.
— Давно я таких не курила, Уолли. Они прекрасны для разнообразия.
— В любое время кличь меня, как только захочется разнообразия.
— Как продвигаются дела со скетчем? — спросил Ноэль.
— Довольно хорошо. Я вновь собираюсь его переделать.
— Тебе нравится управлять, Уолли? — поинтересовалась Марджори.
— Ну, я считаю, это заслуживает изучения, как и многое другое. Я учусь. — Он швырнул сигарету и пошел в общий зал.
Немного погодя ментол проник в дыхательные пути. Марджори спросила:
— Что нужно делать в подобных случаях?
Ноэль ответил:
— Ничего. Все новички должны получать взбучку. Это правило. Пойдем купаться.
С пятнадцати лет Марджори безоговорочно считала, что секс — наиболее важная и рискованная проблема в ее жизни, что она была бы дурой набитой, потеряв девственность до первой брачной ночи, что серьезные отношения до замужества могут стать страшнейшей катастрофой в ее судьбе. Теперь, впервые в жизни, ее непоколебимая уверенность в таких вещах стала разрушаться.
По сравнению с Ноэлем и Джордж, и Сэнди были менее искушенные в сексе ребята, готовые и жаждущие, как все юноши, принять любой знак внимания, который она им окажет. Иронический, откровенный сарказм Ноэля в отношении секса был чем-то новым. На деле он не переходил границ, она пресекала эти попытки, поворачивая таким образом, что в подобных случаях инициатива исходила как бы от него: все заканчивалось невинной шуткой или предложением сигареты. Он, казалось, хотел защитить ее от худших проявлений, от безумной страсти к нему, вместо того чтобы получить свою выгоду, как, в ее представлении, мог бы сделать на его месте любой из мужчин или юношей. Она не могла не восхищаться им из-за этого. Тем более когда он в своей непринужденной манере, но с ясной откровенностью сказал, что для нее неплохо было бы вступить с ним в любовную связь, — она была потрясена.
Марджори многократно настаивала, чтобы он объяснил ей, почему он думает, что любовная связь для нее во благо; Ноэль отшучивался.
Наконец он сказал:
— Ну, хорошо. Ты получишь эталон и все, меру отсчета эмоций на всю оставшуюся жизнь. Мы действительно любим друг друга. Из всего, о чем ты говорила мне, это будет первая реальная вещь для тебя. Для меня нет, дорогая, и не впивайся зубами в меня: я, к сожалению, уже двадцатидевятилетний, как видишь, имею опыт. Но ты несведуща, как треска. В твоем теперешнем положении: начитанности, полуцерковной морали и духовной невежественности, — ты, вероятно, сохранишь девственность и выйдешь замуж Бог знает за какого ужасного мужлана из-за своих искаженных принципов. Как и моя сестра. Чистосердечно, я иногда думаю о тебе, как о Монике, получившей второй шанс.
— Ты предпочел бы видеть свою сестру в любовной связи с мужчиной, который растлил бы ее — как ты меня?
— Тысячу раз да, если бы это смогло научить ее любить, предотвратить замужество с жирной свиньей, которую она зовет мужем.
Окружающая обстановка сделала все слова Ноэля более доходчивыми. В «Южном ветре», казалось, не было других способов смотреть на жизнь. Гости с их бесконечными уединенными играми — флиртом с разнообразными Ширли, которые напоминали свиней, ошивающихся в сторонке и ждущих отбросов. Ноэль смеялся над ними. Однако несколько месяцев назад поведение Марджори и ее заботы не очень отличались от их. Члены труппы выглядели знающими и обычными: танцоры, певцы, музыканты, актеры с их раскрепощенной моралью, с их малопристойными шутками обо всех важных событиях жизни. Женатые пары среди них были не более положительными, чем остальные. Было полдюжины скандальных адюльтеров, известных Марджори, и несколько других, о которых она в общем догадывалась. Среди неженатых сближение и разрыв беспорядочных связей происходили быстро и почти безболезненно.
Хотя Марджори была принята в этот круг, недомолвки и ироническое отношение к ней сохранялись. Расхожей шуткой стало выражение «не затрагивайте определенную тему, чтобы не шокировать бедную Марджори». Играя в анаграммы, например, женщины получали удовольствие, формируя неприличные слова и пряча их от Марджори с подмигиваниями и хихиканьем. Подобного рода добродушные подшучивания не могли укрыться от внимания Марджори. Она чувствовала себя занудой, отсталой и неотесанной; естественно, ей хотелось войти в общество, не выделяться из него. В театральном кругу Марджори впервые обнаружила людей, которые в жизни говорили и действовали подобно героям дешевых новелл. Это дополняло их привлекательность, обаяние и независимость. Она относилась к их шуткам с большим тактом и день ото дня все больше привыкала к положению, которое ей отводилось в результате ее нелепого и старомодного воспитания. Одно из ее прежних убеждений разрушалось быстрее, чем остальные, — это представление о том, что незаконные любовные отношения губят девичью жизнь. Когда она прошлым летом узнала о любовных отношениях Маши с Карлосом Рингелем, она ожидала увидеть ужасно испуганную и покрытую паршой толстушку. Но это оказалось очевидной глупостью. В составе труппы, насколько ей было известно, не было девственниц, за исключением Марджори. Большинство танцовщиц и актрис откровенно обсуждали прошлые и нынешние любовные отношения. Они были довольно открыты, вежливы, и ни одна из них не впадала в безутешную печаль и не сгорала от стыда. В целом они несильно отличались от девственниц Хантера и Вест-Сайда, за исключением манеры одеваться. Эти женщины впадали в безрассудство и слишком поздно обнаруживали, что мужчины их предавали, но они не умирали — вот они живые, загорелые, смеющиеся — и как ни в чем не бывало затевали новые интрижки с официантами или музыкантами. Если бы они были грубыми и тупыми, если бы их новые интрижки предполагали дешевые удовольствия, если бы их жизнь в целом была весьма незавидной, они в глазах Марджори были бы падшими женщинами. Однако факт остается фактом, они таковыми не были — даже несмотря на скрытый смысл сказанного. Потребуется нечто большее, чем одно или два любовных похождения, для того, чтобы признать их падение.