— Скажи мне, Марджори, что является стоящим в жизни?
— Хорошо. Я скажу. Развлечения. И любовь. И красота. И путешествия. И успех. Боже мой, много в жизни стоящего, папа!
Марджори было непривычно говорить с отцом откровенно о самой себе, как будто на его месте был Ноэль Эрман или Маша Зеленко. Это напоминало болтовню с новым другом, когда она не была уверена, что ему можно доверять. Но ей нравилось это.
— Прекрасная еда заслуживает внимания, лучшие вина, любимые места, лучшая музыка, лучшие книги, лучшее искусство. Стремление к чему-то хорошо известному, важному, требующему раскрытия всех моих способностей, вместо превращения в ничтожную миллионную часть человеческого стада! Дети, несомненно, ценность, если я живу и не гожусь на что-нибудь большее. О, не пойми меня превратно, папа.
Ее тон смягчился, поскольку отец выглядел побежденным.
— Я уверена, что полюблю их сразу, как только они будут у меня, и все мои ценности поменяются, и я соглашусь остепениться, и буду надоедать моей дочери наставлениями, чтобы она была хорошей девочкой и мыла уши, и не висела на телефоне, как моя мама. Но, папа, подумай над этим. Это самое лучшее, кем я могла бы стать? Взгляни на меня! Я только начинаю. Я совершенно не гожусь ни на что другое? Должна ли я поскорее стать матерью?
— Я думаю, твоя мать была очень счастливой женщиной, — сказал мистер Моргенштерн, откашливаясь. — Ты считаешь, что ей было скучно? Поговори с ней.
— О, папа, мне поговорить с ней? Ты знаешь, это бесполезно.
— Она находчивая женщина. Тебе может не нравиться кое-что в ее поведении, но…
— Послушай, я люблю ее, папа. Но я не могу разговаривать с ней. Я никогда не могла и не смогу сделать это. Мы две кошки в одной сумке, и этим все сказано.
— Это очень плохо. Она многое могла бы рассказать тебе, многое. — Он снова натянул шляпу на голову: — Погрести еще?
— Зачем? И так хорошо, подрейфуем.
— Как ты намереваешься получить те прекрасные вещи, о которых говорила, милая?
— Играть в театре. Тебе это известно.
— Это очень ненадежное занятие. Большинство артистов голодает. — Он засмеялся: — Богатый муж — лучший шанс.
— Может, я буду исключением из большинства. Я могу попробовать.
Помолчав, он сказал:
— Ну, это очень интересно. Мы должны чаще делиться мнениями, вот так, как сейчас.
— Да, непременно, папа.
— Скажу тебе, Марджори, многое из того, о чем ты говорила, стоит иметь, возможно, я не до конца представляю. Ты более образованна, чем я. Музыка, книги, вино, искусство, все это, скажу тебе, мне кажется, неплохо, если ты счастлива, но если ты несчастна, от них мало пользы. Главное — это счастье. Любовь, конечно, я согласен с тобой. Но любовь предполагает детей, именно так, как я и говорил.
— Необязательно, папа, вспомни католиков.
Она увлеклась непослушанием и немножко смутилась, когда он покраснел.
— Да, Марджори, ты знаешь много, я в этом убедился. Я рад, что ты так хорошо образована. Только, если ты по-настоящему любишь, то хочешь их, вот в чем дело.
— Ну, в этом мы расходимся, папа. Существуют разные виды любви.
Отец вставил весла в уключины и начал медленно грести. Глядя на свои движущиеся руки, он снова заговорил:
— Относительно путешествий: в этом что-то есть. Как только появятся дети, ты не сможешь путешествовать. Нет. — Он помолчал. — Довольно странно, мы говорили с твоей матерью об этом прошлой ночью. Мы не могли уснуть. Мы… ну, ты знаешь, мы беседовали. Мы говорили, что ты еще нигде не была. А посещая бесплатный колледж, ты позволила нам сэкономить примерно тысячу долларов. Поэтому, ну, такая идея, тебе хочется путешествовать? Думаю, мы сможем это организовать. Мы не так бедны.
Он повернул лодку так, что яркое солнце било ей прямо в глаза. Она, щурясь, смотрела на него и хмурила брови:
— Что все это значит? Нравится ли мне путешествовать? Да, я мечтаю об этом.
— Ну, если ты хочешь путешествовать, то почему бы и нет? — ответил он поспешно. — Возьми шесть-семь сотен долларов, съезди на Запад. Калифорния, Йеллоустонский парк, Большой каньон. Ты достаточно взрослая для самостоятельного путешествия. Ты встретишься со множеством разных интересных людей.
— Папа, я… — Она заикалась и смеялась. — Это настолько неожиданно, что верится с трудом… с голубых небес… зачем… спасибо. Может, мне лучше было бы получить это в письме…
— Не волнуйся. Это то, что ты заслужила, и ничего более. Мама сказала, шесть-семь недель перед началом занятий в колледже. Ты могла бы совершить чудесное путешествие, и еще…
— Что еще?! — Она пристально посмотрела на отца, но он не отводил взгляда от весел. — Вы же не собирались в поездку этим летом.
— Дорогая! Время для поездки выбирается тогда, когда выпадает случай.
— Но я же работаю, отец, у меня здесь работа. Я полагала, что вы имели в виду следующую весну, когда я закончу колледж.
— По словам твоей матери, Грич не платит тебе.
— Да, ты прав… Но мне нравится здесь. Прямо вот так, сорваться и пуститься в путешествие, сейчас, когда я… однако это безумная идея.
— Понимаешь, мы с мамой все обговорили, и таким образом возникла мысль о поездке, тем более что ты сама упомянула об этом… — его голос утих.
После недолгого молчания Марджори холодно спросила:
— Что, мать не могла сказать мне об этом сама? Почему она поручила это сделать тебе? — Он посмотрел на нее из-под седеющих бровей. Под глазами у него были большие темные круги.
— Какая разница, кто это сделает?
— Она, должно быть, действительно ненавидит Ноэля, если хочет расстаться с семьюстами долларами.
— Марджори! Пожалуйста, не думай, что мы пытаемся…
— В чем же дело? Отец, Ноэль — сын судьи Эйрманна, не так ли? «Как же высоко она хочет взлететь!» Так ты думаешь? Я просто прыгать должна от радости? Не хочу этим сказать, что отношения между нами ничего не значат для нас, но…
— Я думаю, что он очень умный и приятный юноша; так же считает мать.
— О, папа, скажи мне наконец, пожалуйста, о чем идет разговор? Если не ты, то мать это сделает рано или поздно со своей дипломатией парового молота. Что она имеет против него? Имя Ноэль? Ему оно также не нравится. Возможно, вскоре он избавится от него.
— Мать вспомнила некоторые вещи, Мардж. Мне трудно объяснить, дорогая…
— Продолжай же!
— То, что Белла Клайн рассказала ей, услышанное от Зигельманов. Я ничего не имею против этого человека, но если все это правда, а я в этом уверен… то он тебе не пара. Он, понимаешь, ковбойского типа парень, путавшийся с Бог знает сколькими девчонками и даже замужними женщинами. Я не хочу сказать, что он плохой, но он какой-то ленивый. Со всеми его способностями и талантами он не сделал ничего. Он спит целыми днями и пишет песенки только тогда, когда его заставляет голод. Он даже не общается со своим отцом. Говорят, что он атеист.
— Он не атеист. Он верит в Бога. Он сам так сказал мне.
— Марджори, я полагаю, ты не собираешься сказать мне, что религиозный человек мог бы вести такой образ жизни?
— Я не говорила, что он религиозный в твоих понятиях, у него есть свои. Какое ты имеешь право быть нетерпимым к его убеждениям? Неужели его надо считать дьяволом, уголовником или кровавым убийцей только из-за того, что он не верит, что будет поражен молнией, вкусив сандвич с ветчиной? Даже вы себе в этом иногда не отказываете. Смотрите, как бы и вас не покарал за это Бог. Может быть, вера Ноэля чище вашей. Хотя вряд ли вы это допускаете, не так ли?
Тяжело дыша, отец продолжал грести. Насупив брови, он посмотрел на нее и спросил:
— Он тебя любит?
— Да.
— Он так сказал?
— Да.
— Вы собираетесь пожениться?
— Нет.
— Как это — нет?
— Конечно, не собираемся. Влюбленные необязательно должны жениться.
— Не должны? Что же тогда они делают?
— Они наслаждаются общением, используя каждую минуту отведенного им времени.
— Понятно! Значит, они наслаждаются.
— Ты прав. Мне никогда не было так хорошо, как с Ноэлем.
— Я верю тебе, — вздохнув, отец снова налег на весла, направляя лодку к берегу. — Пора возвращаться, — сказал он.