Герман Вук - Марджори

— Наверное, ты делаешь это впервые, — сказала Марджори, глядя на мать с выражением испуганного зверька.

— Неправда, первый раз это было, когда ты показалась с Сэнди Голдстоуном. Я сказала, что он прекрасный мальчик и выгодная пара… Правда, я никогда не утверждала, что он гений. А как же тот парнишка, Билли Эйрманн… Извини, но я не могу сказать, что Ноэль является важной личностью в своем бизнесе. Было бы глупо утверждать иначе.

Ухватившись рукой за косяк двери, Марджори старалась удержать равновесие. Даже после приема двух очередных таблеток аспирина она чувствовала себя все более разбитой и вялой. Она собралась с мыслями, чтобы разрешить неясное подозрение, которое преследовало ее, разрывая на части каждую ниточку сознания.

— Итак, Ноэль — просто щеголь? Не потому ли ты отправила сегодня утром отца ко мне, чтобы он в качестве взятки предложил мне поездку на Запад? С единственной целью: удалить меня на следующий день из «Южного ветра»? И это по той причине, что ты хорошо относишься к Ноэлю?

— Да, для тебя это лучший выбор, — спокойно ответила мать. — Я знаю, что ты обо мне думаешь. Ты смотришь на меня в ожидании, что я выхвачу нож и что-нибудь сотворю с тобой. Поэтому я попросила отца передать тебе это предложение, надеясь, что ему повезет больше. Он сделал это великолепно, не правда ли? Великий дипломат. Мне хочется смеяться. Оказывается очень легко быть дипломатом. Но он годами твердил мне: «Я не дипломат». Он просил меня чутко относиться к дочери, которая влюбилась в ничтожество, умолял уважать ее готовность совершить глупость. Посмотрим, как это все будет выглядеть. Живей одевайся. — Мать подошла к двери душевой. — А помнишь, когда ты пришла с Джорджем Дробесом? Вспомни.

— Я помню. — Марджори начала надевать платье.

— Как ты возненавидела меня, когда я заметила, что твой кавалер далек от Кларка Гейбла, президента Рузвельта, Эйнштейна или Юлия Цезаря! Он выделялся только своим красным носом обыкновенного студента из Бронкса. Помнишь?

— Мне было тогда только пятнадцать…

— Это продолжалось в течение двух с половиной лет, дорогая доченька. Была ли я права или нет? Мне что, надо было выскакивать от радости на улицу, когда ты тащила домой своего Джорджа? За кого ты меня принимала бы, за дьявола, монстра или бессердечную злодейку, осмелься я вообразить на минутку, что существует Ноэль Эрман, который талантливее, намного симпатичнее и превосходит всем твоего чудесного Джорджа Дробеса?

— Отлично! — воскликнула Марджори, покрывшись румянцем. — Что ты мне прикажешь делать, лизать тебе пятки, потому что ты старше меня и разбираешься в жизни больше, чем пятнадцатилетняя девчонка? Я не стыжусь и никогда не буду стыдиться, что любила Джорджа. Это добрый, нежный и блестящий человек. Но, к несчастью, он…

— И как он по сравнению с Ноэлем Эрманом, дорогая? Если бы не я, запомни, ты никогда не встретила бы своего мистера Эрмана. Сейчас ты была бы миссис Дробес с Северного бульвара.

— Ты несправедлива и недобра. Эти качества к тебе не относятся, — задыхаясь от гнева, сказала Марджори.

— Пусть будет так. И пусть я буду нетактична, но прошу тебя помнить об одном дурацком моем свойстве: быть иногда правой. Я и дальше собираюсь спорить с тобой, как делала в тот раз, ради твоего же блага. Ты сказала отцу, что не собираешься выходить замуж за Ноэля. Не надо мне только рассказывать сказки. Если ты не честна с другими, так не лги по крайней мере сама себе. Ты только и думаешь, как бы заставить Ноэля жениться на тебе, устроить свою жизнь и выдвинуться за счет его таланта. Вот о чем ты мечтаешь на самом деле. Это трудная задача, но, послушай, вполне выполнимая. Как-никак, яблоко от яблони недалеко падает, а судья Эйрманн очень большой человек.

— Я не собираюсь замуж за Ноэля. Я ничего не планирую. Просто я наслаждаюсь. Именно это вы с отцом не можете понять. Я не обязана просчитывать каждый свой шаг, мне не пятьдесят пять лет. Ради Бога! Мне только двадцать. Ноэль восхищает меня, он блистательная личность. Как ты сказала, он очарователен, только вы не знаете, насколько он очарователен, вы даже не можете представить. Действительно, это чудо — быть рядом с таким человеком.

— Что же, какой ты была, такой и останешься. Говори что хочешь, а я не слепа. Мне достаточно видеть, как вы смотрите друг на друга. Он влюблен в тебя.

— Большей глупости мне не приходилось слышать, — сказала Марджори, и с радостным волнением, охватившим ее, она подумала, что с возрастом мать начала меняться, причем в лучшую сторону. Расправив юбку, она направилась к выходу.

— Извини, мам, что я вынуждена прервать столь прелестную беседу, но мне надо работать.

— Если ты задержишься на минутку, Грич не уволит тебя, особенно за те деньги, которые он тебе платит. Выслушай меня, это очень важно. Твой друг Ноэль так обращается с девушками, что он не может ни одну воспринимать слишком серьезно, даже великую Марджори Моргенштерн. Твоя проблема в том, чтобы заставить его быть серьезным. И поверь мне, что есть способ добиться этого: надо сломить его самолюбие. Ты оказываешься в невыгодном положении. Ты находишься поблизости, ты работаешь для него. В любое время дня или ночи ты у него под рукой, а ему на это наплевать. Это слишком просто. Пусть он немного почувствует твое отсутствие. Вот это первым делом придется тебе сделать.

«Это удивительно, — подумала Марджори, — как иногда мама может добираться до самой сути дела». А дело было в том, что за последние недели она почувствовала: он пренебрегает ею, и это задевало ее самолюбие. Она даже рискнула выразить свое недовольство Ноэлю по поводу его невнимания к ней. Но, услышав это, он громко рассмеялся; он был просто поглощен мыслями о празднике, как он объяснил это. Такие доводы были вполне приемлемыми, и она приняла их. Но она не забыла холодности в его настроении и страха стать презираемой и отвергнутой Ноэлем, вот что мучило ее эти два дня.

Она сказала, смеясь, не совсем удачную фразу:

— Ну, он, вероятно, будет просто рад избавиться от меня, если я уеду на Запад; это будет конец всему.

— Марджори, если в этом дело, не время ли сейчас все выяснить?

— Папе он не нравится, я знаю. Он ненавидит его.

— Он не ненавидит его. Он относится к нему с подозрением, вот и все. Он не думает, что такой мужчина достаточно хорош для тебя. Послушай, Марджори, я не хочу обманывать тебя. Я не переполнена счастьем. Человек, который изменяет свое имя, автор песен из Гринвич-Виллидж… но, послушай, ты влюблена, ты почти уже закончила колледж. Его происхождение — превосходное. Он — человек со странностями, но и ты тоже странная. Моя актриса! — Мама улыбнулась ей нежно и немного иронично.

— Тебе на самом деле… тебе все-таки действительно нравится Ноэль?

Миссис Моргенштерн покачала головой.

— Я не говорю, что он как раз тот человек, который тебе нужен. Я не знаю. Я делала все возможное в течение двадцати лет. А сейчас предстоит решать Богу.

— Мы поговорим о поездке позже, мама. Позволь мне подумать об этом.

— Подумай обо всем, что тебе требуется.

Все места были заняты. Множество зрителей пришли посмотреть бой быков, многим не хватило мест, и они сидели на траве, на подушках. Круглая арена для боя быков была отгорожена желтыми складными стульями, стоящими в пять рядов на лужайке; они занимали три четверти окружности. В свободной четверти, рядом с проходом, располагался оркестр. Музыканты были в сомбреро, их инструменты лежали рядом на траве, а листы нот на неустойчивых подставках развевались от легкого дуновения ветерка.

Марджори готовилась вместе с другими танцовщицами к выступлению, а на лужайке в это время люди смеялись, кричали по-испански и бросали розы. Она была удивительно веселой. Поразительное дружелюбие ее мамы по отношению к Ноэлю давало ей надежду, что все закончится хорошо. Марджори размахивала подолом юбки так кокетливо и бросала такие сверкающие улыбки гостям, что многие мужчины наблюдали только за ней, не обращая внимания на других танцовщиц.

Было и странно, и приятно танцевать на траве летним солнечным днем! Круг зрителей представлял собой прекрасное зрелище. Прежде, утром, они неприятно поразили ее. Гости развлекались на лужайке в дешевых сомбреро и розовых марлевых накидках, они пели отрывки из «Ранчо Гранд» и «Сьелито Линдо», называли друг друга Педро и Кармен, стараясь произносить слова с мексиканским акцентом. Часто это было монотонное пение импровизированных песен Бронкса и Бруклина. Марджори пришло в голову, что эти песни могли хорошо проиллюстрировать рассказ о Нью-Йорке. Но сейчас, кружась в танце и улыбаясь, Марджори глядела на зрителей и думала, что они были точно такими же, как она сама, такими же юными, старающимися не пропустить каждую минуту веселья, мечтающими о счастливом браке, который искали по всему миру, а этот мир с каждым годом становился все более сложным и неустойчивым. Она даже посочувствовала полицейским, которые носили сомбреро с щегольски поднятыми кверху полями.