— Пойдем дальше. Опускай гильотину.
— Что?
— Выговор.
— Забудь про это. Давай просто наслаждаться заходом солнца. — Она потягивала маленькими глотками вино.
— Нет, пожалуйста. Опусти ее. Это будет, вероятно, полезно для меня.
— Ну, хорошо, Уолли. — Спиртное начало согревать ее. — Вряд ли кто-нибудь говорил с тобой об этом. Ты мне нравишься, ты знаешь, и я скажу это только потому, что ты мне нравишься. Я хочу, чтобы у тебя было прекрасное будущее. Ты… ну, ты продаешь свой талант.
— О? Как именно? — спросил он, прищуриваясь.
— Ты очень хорошо знаешь как. Написанием множества грязных шуток, двусмысленных рифмованных стихотворений, вызывающих дешевый хохот.
Он пристально посмотрел на нее.
— Но, Мардж…
— Я знаю, что ты собираешься сказать. «Южный ветер» показывает… это не имеет значения. Публика вульгарна и глупа, получается, что ты потворствуешь ей. Ну, хорошо, это просто, в чем ты не прав. Если ты продолжишь потворствовать здесь, ты будешь это делать всю оставшуюся жизнь и закончишь литературным поденщиком. Сейчас наступило время, когда уже надо иметь принципы в работе. И… хорошо, это все, что я в действительности хотела тебе сказать. — Его лицо было по-прежнему в ожидании обращено к ней. Наступило недолгое молчание. — Это не было слишком больно? — спросила она мягко, чувствуя тяжесть тишины. — Но это правда, и я думаю, ты примешь ее в глубине души. У тебя есть талант, и тебе следует использовать его должным образом. — Она выпила еще. — О Господи, Уолли, посмотри на солнце. Оно делается плоским и похожим на тыкву.
— Мардж, я ценю, что ты сказала, и действительно сделаю это. — Он говорил тихим голосом и неожиданно стал рассудительным. — Ты, может быть, даже очень права.
— Приятно слышать от тебя, Уолли. Я рада, что все высказала тебе. Смех — это не все, что нужно, этого недостаточно. Тебе следует изучить работы Ноэля. Там есть такие вещи, как обаяние, вкус…
— О Боже мой. — Он встал и медленно произнес: — Давай сейчас запишем это на пластинку. Ты только что сказала, будто мне следует изучить произведения Ноэля. Правильно?
— Я действительно это сказала, и если ты…
— Хорошо. Спасибо. — Он допил свое вино. И вдруг бросил стакан под ближайшее дерево. Тот ударился о ствол и разлетелся вдребезги, а осколки, как небольшие оранжевые искры, падали со звоном на землю. — Марджори, ты сказала мне все это. А теперь сама выслушай меня. — Он гордо сделал шаг вперед и встал перед ней, сутуля плечи и покачиваясь. Уолли стоял на нижнем выступе скалы, и его глаза были на одном уровне с ее глазами. Он ткнул пальцем куда-то в сторону и сказал с подчеркнутой медлительностью: — За последние три недели ты поставила себя в такое великолепное, зависимое, осужденное Богом положение по отношению к Ноэлю, что у тебя не осталось друзей в «Южном ветре», кроме меня. Нет никого, я замечу тебе, никого среди служебного персонала, кто не считал бы тебя дурой, никого, кто не смеялся бы и не строил гримасы за твоей спиной. Ты не смогла бы ничем выпытать это из меня, Марджи, но когда ты имела наглость сказать мне, будто я должен изучить, что пишет Ноэль…
— Но, Уолли, как ты смел начать ругать меня просто потому, что я раскритиковала твои произведения? Ты попросил меня, вспомни, ты попросил меня…
— Послушай, моя работа — еще сырая писанина, я знаю это очень хорошо, но, во имя Бога, мне девятнадцать лет! Я еще учусь в колледже. А Ноэлю уже почти тридцать, Марджори… Ему — ТРИДЦАТЬ лет, ты что, не понимаешь этого? И как раз ясно не представляешь себе, что мои произведения лучше, чем его, лучше…
— Ты слишком пьян, мой мальчик…
— О Господи, как любовь может сделать девушку слепой? — Его полная нижняя губа задрожала. — Ты что, не можешь понять? Он достиг своего уровня несколько лет назад и никогда не поднимется выше, никогда не поднимется! Что он делает — он берет немного из этого, немного из того, мелодию, сольный номер для фортепиано, оркестровую аранжировку, женщину, шахматную партию. — Уолли покачивал плечами ритмично из стороны в сторону, делая насмешливые жесты. — Он ведет беседы на французском языке, а также беседы на испанском, заводит дискуссию о Фрейде или Спенглере, и вот он какой — Ноэль Эрман, начало или конец его творчества? Марджори, прими это от меня и никогда не забывай, что я сказал тебе сегодня, в первое воскресенье августа 1935 года: Ноэль Эрман — НИЧТО. Он не добьется ничего, нигде и никогда. К тому времени, когда мне будет тридцать лет, как Ноэлю, ты запомни, десять лет спустя я буду ЗНАМЕНИТЫМ, ты слышишь?
Он наклонился вперед и страстно погрозил ей кулаком. В этот момент он напомнил ей Марчбэнкса, которого она однажды видела в любительском представлении, — резкого, энергичного, ужасно вспыльчивого человека, который, страстно обращаясь к Кандиде, так сильно наклонялся над ней, что возникало подозрение: не прикреплены ли к полу его ботинки. Это воспоминание заставило Марджори улыбнуться.
— «Хорошо, Уолли. Ты — великий непризнанный гений. Это будет нашей маленькой тайной. Дай мне, пожалуйста, сигарету.
— Не надо делать мне комплиментов: я этого не стою. — Нервным движением он достал из кармана пачку сигарет с ментолом и, вынув одну, дал ей закурить. — Мой талант не играет никакой роли, ведь так? Он имел бы вес, будь я автором «Один раз в жизни» и «Их частная жизнь». Но я не Ноэль. Вот в этом-то все и дело! Ноэль — он. Поэтому он и Шоу, и Ковард, и Ричард Роджерс, и…
— Уолли, а что ты думаешь по поводу «Принцессы Джонс»? — тихо, но внятно спросила она.
Он остановился и покосился на нее.
— Что-что?
— «Принцессы Джонс», дорогой. — Он заморгал и непонимающе уставился на нее. — Ну, Уолли. Помнишь тот небольшой отрывок, который Ноэль играл нам на днях? Он сочинил целую музыкальную комедию: музыку, стихи, либретто, — словом, все. Ты еще сам сказал, что это шедевр. Так как насчет нее?
Секунду Уолли стоял с открытым ртом, затем еще раз переспросил:
— «Принцесса Джонс»?
— Ну да, да, «Принцесса Джонс».
Уолли бессильно опустился на камень и положил голову на руки.
— Я напился сильнее, чем предполагал: ужасно болит голова. — Он замолчал.
Солнце уже зашло. Вода в озере потемнела, и ветерок с запахом лаврового дерева сделался прохладнее и сильнее. Не поднимая головы, Уолли проговорил изменившимся голосом:
— Я не могу ясно вспомнить «Принцессу Джонс». Я тогда был пьян. Вещица милая, не спорю. Но кто может сказать, будет ли она иметь успех? Может, я и перехвалил ее немного, но ты ведь отлично знаешь, черт возьми, что он за этот год не сделал ничего, что хоть в какое-то сравнение шло бы с моим номером о Гитлере…
Она положила ему голову на плечо.
— Дорогой, ты ведь видишь, что ему надоело это место. Он мне сам говорил, что работа здесь ужасно скучная. Он в восторге от твоих скетчей потому, что они свежи и оригинальны. Тебе девятнадцать лет, Уолли, и «Южный ветер» — это возможность для тебя проявить себя…
— Под началом у Ноэля Эрмана, не так ли? Хорошо, я скажу тебе. Я знаю, что мне не следовало бы спорить о нем с тобой. — Он резким движением снял ее руку со своего плеча. — Надеюсь, ты знаешь, что вся труппа, кроме меня, уверена, что ты спишь с ним?
— Знаю, и мы много смеялись по этому поводу. Что поделать, если у людей такое превратное суждение.
— Но ведь ты не давала для этого повода?
— Я часто танцевала с Ноэлем, мы вместе появлялись на людях, — в общем, то же самое, что и с остальными друзьями, которые у меня были в свое время. Но у людей моего круга это не означает любовный роман…
— Это просто невероятно! — Он покачал головой. — Я этого не забуду никогда. Такая слепота, полная потеря самокритики… Марджори, я же знаю тебя. Ты дьявольски умна, обладаешь чувством юмора, от тебя не ускользает ничего, что происходит вокруг. Неужели ты не отдаешь себе отчета в том, что последние несколько недель на репетициях ты ведешь себя, как жена, да к тому же любящая всем распоряжаться: говоришь Ноэлю, что и как ему следует делать, критикуешь в присутствии актеров их же игру, пытаешься даже сама режиссировать отдельные сцены. Неужели ты совсем не замечаешь, как ему приходится успокаивать людей, как он уже двадцать раз тактично намекал тебе не лезть не в свое дело. Ты просто очаровательно невыносима. Секретарша, за ночь превратившаяся в миссис Фиксит. Как ты думаешь, сколько времени все еще будут молчать? Или, может, ты все же просто глупа?