Отчего бы не сказать, что его внезапно вызвали в Кумберлэнд? Но в таком случае он конечно телеграфировал бы в почтамт накануне. Разве с ним не мог сделаться припадок, который вынуждает его высидеть дома целую неделю? Он отлично знал, что у них в почтамте есть доктор, хитрый, дальновидный, упрямый человек, который сейчас же явится к нему и не окажет никакой пощады. Делать было нечего, надо было идти.
Ровно в десять часов он вошел в свое отделение, повесил шляпу на обычное место, сел. Никто не сказал ему ни слова. Роден, сидевший напротив, не обратил на него никакого внимания.
— Смотри, как-никак пришел сегодня, — шепнул Гератэ Боббину, очень громко.
— Мистер Крокер, — сказал мистер Джирнингэм, — вы вчера целый день глаз не показывали. Чем вы объясняете ваше отсутствие?
Уже в этом вопросе сказывалась хитрость, так как мистер Джирнингэм прекрасно знал, чем Крокер занимался. Неприятное приключение Крокера в полицейском управлении попало в газеты, Эол толковал о нем с мистером Джирнингэмом.
— Я был очень болен, — сказал Крокер, продолжая что-то записывать в большую книгу, лежавшую перед ним.
— Что с вами было, мистер Крокер?
— Голова болела.
— Мне кажется, мистер Крокер, что вы более всех молодых людей в почтамте подвержены таким недугам.
— С раннего детства, — сказал Крокер, к которому возвратилась часть его мужества. Неужели до Эола не дошло, что он вчера не явился?
— Бывает нездоровье настолько серьезное, — сказал мистер Джирнингэм, — что больной становится совершенно негоден для государственной службы.
— К счастью, с летами я понемногу отделываюсь от своих головных болей, — сказал Крокер. Тут Гератэ встал и шепотом сообщил несчастному всю истину. — Все вчера было в Pall-Mall; Эол знал, не выходя отсюда.
Бедняге стало тошно, это был как бы отголосок вчерашних страданий.
Тем не менее необходимо было сказать что-нибудь.
— Новый год, кажется, бывает только раз в году, — процедил он.
— Не далее как несколько недель тому назад вы пробыли лишний день в отпуску. Но сэр Бореас занялся этим делом, я умываю руки. Сэр Бореас, вероятно, пришлет за вами.
Сэр Бореас Бодкин и был тот почтамтский сановник, которого молодежь прозвала Эолом.[8]
Ужасное это было утро для бедного Крокера. За ним прислали только в час, как раз в ту минуту, когда он собирался завтракать! Несносная тошнота, результат обеда в Сити, грога мистрисс Демиджон и пр., еще его не оставляла. Рубленая баранья котлета и стакан портеру облегчили бы его; а теперь он был вынужден предстать пред божество во всей своей неприглядной слабости. Не говоря ни слова, он последовал за посланным. Эол писал записку, когда он вошел, и не удостоил прекратить это занятие из-за того, что Крокер в комнате. Эол хорошо знал, какое впечатление производит на грешника необходимость стоять безмолвно и одиноко перед разгневанным божеством.
— Ну-с, мистер Крокер, — наконец сказал Эол, — одно несомненно, в среду вечером вы проводили старый год. — Шутки громовержца были несравненно невыносимее самых бешеных его распеканий. — Подобно другим великим мира сего, — продолжал Эол, — вам удалось видеть описание ваших пиршеств в газетах. — Крокер не имел силы выговорить слово. — Вы, вероятно, видели вчерашний Pall-Mall и сегодняшний утренний Standard?
— Я не заглядывал в газеты, сэр, с…
— С торжества, — подсказал Эол.
— О, сэр Бореас.
— Хорошо, мистер Крокер. Что скажете вы в свое оправдание?
— Я точно обедал с приятелями.
— И поздненько, кажется, вышли из-за стола.
— А затем пил чай в гостях, — сказал Крокер.
— Чай!
— Не один чай, — сказал Крокер, чуть не плача.
— Полагаю, что не один. — Тут громовержец перестал улыбаться и переменил тон. — Желал бы я знать, мистер Крокер, что вы о себе думаете. Прочитав в двух газетах отчет о том, как вы предстали пред судью, я, кажется, могу признать доказанным, что вас видели страшно пьяным на улице, в среду вечером. — Крокер молча стоял перед своим обвинителем. — Я требую ответа, сэр. Мне нужно или ваше собственное признание, или официальное донесение полицейского судьи.
— Я немного выпил, сэр.
— Вы были пьяны. Если вам не угодно отвечать мне, лучше уходите, я буду знать, как с вами поступить. — Крокер подумал, что, пожалуй, в самом деле лучше уйти и предоставить громовержцу поступить с ним как знает. Он упорно молчал.
— Ваши личные привычки не имели бы для меня никакого значения, сэр, — продолжал Эол, — если бы вы были в состоянии работать и не позорили почтамт. Но вы пренебрегаете службой. Работать вы не в состоянии. И вы действительно позорите почтамт. Давно ли вы еще день прогуляли?
— Меня задержали в Кумберлэнде на один день, после моего отпуска.
— Задержали в Кумберлэнде! Я никогда не говорю джентльмену, мистер Крокер, что не верю ему, — никогда. Если до этого доходит, джентльмен должен удалиться.
Затем сэр Бореас снова взялся за перо, точно будто аудиенция была кончена. Крокер продолжал стоять, не понимая, что ему остается делать.
— Нечего вам там стоять, — сказал сэр Бореас.
Крокер удалился и, поджавши хвост, возвратился к своему столу. Вскоре после этого прислали за мистером Джирнингэмом, который возвратился с известием, что в услугах мистера Крокера более не нуждаются, по крайней мере на сегодня. Когда дело будет, надлежащим порядком, доведено до сведения главного директора почты, его уведомят. И Боббин, и Гератэ оба подумали, что на этот раз бедный Крокер наверное будет отрешен. Роден был того же мнения, он не мог воздержаться, чтобы не пожать руки несчастному, когда тот меланхолически прощался с ними.
— Мое почтение, — строго сказал ему мистер Джирнингэм, не удостоивая пожать ему руку.
Но мистер Джирнингэм слышал последнее слово громовержца по этому предмету, а потому не находил нужным выказывать особенное мягкосердечие.
— Отроду не видывал бедняка, которому было бы так тошно, — сказал Эол.
— Да, ему должно быть плохо пришлось, сэр Бореас.
Эол сам любил хорошо пообедать.
— Вы бы лучше отправили его домой, — сказал он, — на сегодня.
— А затем, сэр Бореас?
— Вероятно до завтра проспятся. Прикажите написать ему письмо, знаете, чтобы постращать. В сущности, новый год бывает только раз в году.
Мистер Джирнингэм, получив эти инструкции, возвратился к себе в отделение и отпустил Крокера. Едва Крокер успел выйти, как Родену поручили написать письмо.
Оно гласило:
«Сэр,
Позволив себе не явиться, без разрешения, вчера на службу, вы совершили проступок такого рода, что я нахожусь вынужденным сообщить вам, что в случае, если бы он повторился, мне не останется другого выбора, как обратить на это обстоятельство серьезное внимание милорда главного директора почт.
Остаюсь, сэр,
В тот же конверт была вложена коротенькая записочка от одного из товарищей.
«Дорогой Крокер,
Постарайся быть здесь завтра ровно в десять. Мистер Джирнингэм поручил мне передать тебе это.
Так, в данном случае, кончились невзгоды Крокера.
XXXI. Выходка мисс Демиджон
В тот самый день, когда Крокер проходил через свое чистилище в почтамте, леди Кинсбёри получила в Траффорд-Парке письмо, которое значительно увеличило заботы и неприятности различных членов ее семейства. Письмо было анонимное, но читатель может теперь же узнать, что оно было написано этой предприимчивой молодой особой, мисс Демиджон.
Оно было следующего содержания:
«Милэди,
Считаю своим долгом, как доброжелатель семейства, сообщить вам, что ваш пасынок, лорд Гэмпстед, попал в руки молодой особы, живущей в соседней со мною улице».
(«Соседняя улица», понятно, была хитростью со стороны мисс Демиджон).
«Живет она в доме под № 17, в Парадиз-Роу, в Галловэе; зовут ее Марион Фай. Она дочь старого квакера, клерка гг. Погсона и Литльбёрда и, конечно, по своему положению, не должна бы питать таких надежд. У старика может быть и отложено кое-что, но что это для таких людей, как вы, милэди, и как супруг ваш? Иные находят ее хорошенькой. Я не того мнения. Такие хитрости мне противны. Все, что я вам сообщаю, не подвержено никакому сомнению. Милорд провел здесь на днях несколько часов, девушка расхаживает гордая, как павлин. Я называю это настоящим заговором в Парадиз-Роу; хотя квакер в нем участвует, но дело не в нем. Через два дома от Фай живет одна мистрисс Роден, у которой есть сын, почтамтский клерк, очень много о себе думающий. Кажется, нет сомнения, что он обручен с другим членом вашего аристократического семейства. Об этом-то уж весь Галловэй толкует. Мое убеждение, что все это дело рук мистрисс Роден! Она руководит Марион Фай, точно та ей родная дочь, теперь и молодой лорд, и сестра его так прямо и попались в ее сети. Если никто из них еще не обвенчан, то за этим дело не станет, если кто-нибудь не вмешается. Если вы мне не верите, пошлите в таверну «Герцогини», что на углу, вы убедитесь, что там все это известно.