– То уж лучше, – закивала она. – Ну, побегу, побегу… – И уже пошла в дом, но остановилась, спросила с испугом у Анненкова: – Алешенька, а далеко ли француз нонче?
– День пути, – ответил тот.
Женщина молча повернулась на колокольню Бородинской церкви, прошептала по-русски:
– Матушка Богородица, оборони! – Потом перекрестила Анненкова: – Храни тебя Господь, сынок…
– Спасибо, Елена Евдокимовна, – ротмистр, сдернув кивер, поцеловал ей руку. – Насмерть встанем, не сомневайтесь. Идите, собирайтесь поскорее.
– Да, побегу, побегу… Ох, что сотворилось – из дома родного и то уходить надобно. Порушат все…
Попросив Анжелику немного подождать, граф Анненков направился в адъютантскую залу и, подойдя к невысокого роста коренастому человеку с пышными эполетами на мундире, быстро переговорил с ним. Наверное, это и был главный квартирмейстер армии.
Выслушав ротмистра, собеседник Анненкова кивнул. Возвратившись к Анжелике, Алексей сообщил ей:
– Все в порядке, мадам. Вам позволено остановиться в усадьбе.
Пройдя на парадное крыльцо к колонне, указанной Давыдовым, ротмистр извлек из укромного места ключ от комнаты Денисовой крестницы, и вместе с Анжеликой они объехали дом – небольшое оконце под самой крышей действительно виднелось с торца, перед ним располагался балкон, а с земли к нему вела аккуратная каменная лестница.
Алексей поднимался первым. Чтобы маркиза, которая шла следом, не поскользнулась на покрывшихся от времени мхом ступенях, он придерживал Анжелику за руку, и это прикосновение его – исполненное заботы и тепла – заставило сердце маркизы забиться чуточку сильнее.
Наверное, в комнатку чаще попадали изнутри, а со стороны балкончика замок не сразу поддался. Немного нажав на него, Алексей открыл дверку – в комнате было темно и пусто, пахло духами и завядшими цветами.
Пройдя к небольшому столику, на котором виднелся подсвечник, ротмистр зажег свечи. Анжелика огляделась. Комната оказалась отделанной розовым атласом, по всему было видно, что здесь жила маленькая девочка: в беспорядке везде лежали ленты для волос, игрушки, вырезанные картинки…
– Располагайтесь, маркиза, – произнес Алексей мягко, – Денис сказал правду, здесь довольно уютно и, думаю, вам будет удобно. Гораздо удобнее, чем в палатке в госпитале. Я прикажу, чтобы сюда перенесли ваши вещи.
– Да, здесь очень мило, – заметила Анжелика тихо. – Почти как дома. Жаль, что Денис не может увидеть, как мне здесь нравится. Я искренне благодарна ему.
– Он конечно же почувствует это, – улыбнулся ротмистр. – Ведь он не только кавалерист, но и поэт, тонкая душа. Я договорился с Толем, – продолжал он, – вам принесут сюда ужин.
– Еще раз благодарю. – Анжелика сняла шляпу, и ее тяжелые золотые волосы волной упали на плечи.
Анненков несколько мгновений смотрел на нее – взгляд его стал глубже. Потом он отвернулся и подошел к окну.
Окно и балкон выходили в сад. За верхушками деревьев хорошо виднелись шевардинские холмы. Приблизившись, Анжелика тоже посмотрела на них через плечо русского ротмистра. Ей очень хотелось дотронуться до этого широкого крепкого плеча, которое конечно же обнимала и видела обнаженным какая-нибудь очаровательная кокетка – наверняка у ротмистра есть возлюбленная, ждущая его с войны.
Чувствуя себя обманутой и одинокой, не зная, собственно, куда ей и податься теперь от этой совершенно чужой и по большому счету враждебной ей армии, маркиза искренне завидовала той незнакомке. Ей почему-то казалось, что русский граф мог бы внести утешение в ее смятенную душу. Но Анжелика сдерживала себя, одергивая и заставляя вспомнить, что не имеет никакого права вмешиваться в чужую жизнь. Ну и что, что она так по собственной же вине обманута Коленкуром, да еще на глазах всего петербургского света?
Конечно же ротмистр только из вежливости спрашивает ее, не хочет ли она вернуться к французам. Наверное, он не хуже Потемкиной знает и про Луизу де Монтеспан, и про все издевки, которые высказывались об Анжелике за глаза. Ведь он был в те годы в свите княгини Лиз, он не мог не знать. Однако вежливо делает вид, что ему ничего не известно.
Анжелика не смогла подавить вздох. Она провела рукой вдоль плеча графа по воздуху, не прикасаясь к нему…Казалось, Алексей этого не заметил.
Вечер стоял ясный и потому хорошо виделось, как над спокойными, голубоватыми Шевардинскими холмами завилась пыль. Она быстро сгущалась…
– Что это там? – спросила маркиза у ротмистра тревожно.
– Это наша кавалерия. Арьергард, – ответил Анненков, в голосе его звучало напряжение. – Прижали, видно, Милорадовича, отходит он. На рысях движутся. Скоро и французы покажутся.
– Французы? Уже?
Действительно, скоро от холмов послышалась ружейная трескотня, а к ней присоединились и орудия Шевардинского редута. Оттеснив охранение русских, французы начали переправу через речку Колоча. Все поля и взгорки на той стороне реки быстро покрылись синими мундирами.
– Извините, маркиза, мне надо вернуться к князю Багратиону, – заторопился Анненков.
Надев кивер, он поцеловал руку маркизы, и хотя Анжелика немного задержала свою руку в его ладони – граф вышел на балкон, не взглянув больше на нее, и, позвякивая саблей, быстро спустился по лестнице. Она слышала, как он сел на коня и ускакал в сгущающиеся сумерки.
У деревни Шевардино разгорался горячий бой. Квадраты пехоты французов двигались на русский левый фланг. Гром пушек усиливался, к нему примешивались шипение и свист гранат, непрерывный треск ружейной стрельбы. У леса, где еще недавно Анжелика и Анненков распрощались с Давыдовым, часто мелькали красные огоньки отдельных выстрелов. Французские ядра зажгли деревню – над крышами сначала завился серый дымок, а потом вспыхнуло пламя. На редуте, которые еще днем укрепляли ополченцы, заметались синие мундиры – французы вскочили на него, но громкое «ура!» и колыхание знамен с двуглавыми орлами скоро возвестило, что русские отбили укрепление.
Французских конников, разливающихся цветным потоком по равнине, можно было легко разглядеть и без зрительной трубы. На мгновение Анжелика представила себе брата Александра, ведущего в бой своих кирасир, и юного Пьера с ним. Почувствовав, как слезы комом подступают к горлу, она отошла от окна и, забравшись на диван с ногами, прижала к груди одноухого мишку, оставшегося от прежних хозяев. Усидеть было невозможно – она снова вышла на балкон.
Со всех сторон подступали густые осенние сумерки. Деревня Шевардино горела среди них жарким костром. Небо чертили огненно-яркие ядра…
Вскоре перестрелка прекратилась – стало совсем темно. Небо затянули низкие тучи. Зарево пожара зловеще пылало. На лугу горели стога сена. Сомнений не оставалось – завтра французы двинутся на Бородино всей массой, а потому сегодня ночью в русском лагере никто до самого рассвета не ляжет спать. Так думала Анжелика, и она не ошиблась.
Как только бой закончился, сам главнокомандующий Кутузов вышел из штаба и, сев на коня, поехал в сопровождении адъютантов и ординарцев к деревне Семеновское, где располагался штаб армии Багратиона. Наверное, там ожидали главного удара Бонапарта.
Когда с отъездом главнокомандующего в штабе стало потише, в дверь комнаты, где находилась Анжелика, постучали. Пожилой солдат в длинном хозяйственном фартуке поставил около дверей саквояж маркизы, а потом внес присланное квартирмейстером угощение: холодную курицу, хлеб и чай с вишневым вареньем в стеклянной розетке.
Поблагодарив его, Анжелика поужинала. Затем улеглась поверх одеяла на кровать. Прижавшись щекой к плюшевому мишке, она пыталась заснуть. Но ей стало нестерпимо душно. Сердце колотилось, и, чтобы прийти в себя и успокоиться, маркиза вышла на балкон, несколько раз глубоко вдохнув вечерний воздух. Однако тот оказался таким густым и тяжелым, насыщенным множеством запахов, усиленных тревогой перед грядущей баталией, что это не принесло ей никакого облегчения.
Маркиза вдруг ощутила, как панический страх перед тем, что должно произойти, охватывает ее. Завтра будет бой. Завтра, когда все это огромное множество пушек с обеих сторон грохнет друг на друга, многие погибнут наверняка. Ими вполне могут оказаться и оба ее брата, которых она любила, и тот ненавистный, но все еще милый сердцу Арман де Коленкур, и граф Алексей Анненков. От всплывающих в ее голове предположений у маркизы дрожь пробежала по телу. Ей показалось, что ноги налились свинцом и едва держат ее.