Виктория Дьякова - Маркиза Бонапарта

– Как чувствует себя граф Анненков? – спросила Анжелика у Бурцева, забеспокоившись.

– Пришел в сознание, – ответил тот. – Про вас узнавал, не уехали ли…

Маркиза вздрогнула, услышав слова гусара, – Анненков как будто почувствовал, что она собиралась вернуться к французам.

– А князь Багратион? – снова спросила она.

– Петр Иванович – плох, – вздохнул Бурцев. – Не верит, что удержимся здесь и сбережем армию. Очень переживает. Думает, если бы не позволил унести себя с поля боя, так ни за что не отдали бы левый фланг. Во всем себя винит… Но известное дело – на все Божья воля. Вот и Лизавета Григорьевна про то ему говорит… Как-то Денис наш там, в лесу-то? – вспомнил он о Давыдове. – Думает о нас, наверное, волнуется. «Бурцев, ера, забияка, собутыльник дорогой», – процитировал он весело. – Это он про меня написал! Горжусь!

Вернувшись в русский лагерь, Анжелика сразу же направилась навестить графа Анненкова. Княгиня Потемкина распорядилась перенести его в небольшую избу, уцелевшую по соседству с госпиталем, так как единственную палатку, оказавшуюся свободной, она полностью отвела для князя Багратиона.

Передав Николеньку Бурцеву и пообещав не задерживаться долго, Анжелика подъехала к дому и, отворив дверь, ступила на мягкую, пропитанную влагой землю сеней. Прямо у порога спал ополченец, которого поставили охранять покой раненых. Перешагнув через него, Анжелика прошла внутрь. В заднем углу просторной горницы она увидела кровать, около которой на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.

Стараясь ступать как можно тише, – вдруг Алексей спит, – Анжелика сделала несколько шагов вперед и едва не наступила еще на двух раненых, лежащих прямо на полу. Напротив Анненкова, на лавке под образами, она также увидела перебинтованного человека, который метался и что-то бормотал во сне.

Анжелика подошла к страдающему и, смочив ему пересохшие губы водой из кувшина у лавки, поправила одеяло. Потом, обернувшись, взглянула на Алексея. В щели затрещал сверчок. Нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидела Анненкова, лежащего на спине с выпростанными на одеяло руками.

Алексей не спал. Его блестящие синие глаза, которые на осунувшемся сером лице казались больше, чем были, следили за ней. Скинув плащ и набросив его на руку, Анжелика подошла к постели ротмистра и быстрым гибким движением стала на колени, чтобы не загораживать свет единственной свечи.

Еще днем, после проведенной операции, маркиза узнала, что у ротмистра повреждены внутренности. Более того, в рану попали куски одежды и еще какая-то грязь, и если начнется гниение, то оно может унести жизнь больного. Но спокойный и обстоятельный немец Шлосс, главный врач русской армии, которому княгиня Лиз и поручила Анненкова, тут же обнадежил Анжелику, так как ротмистр, по его словам, молод, крепок телом и вполне справится.

– Вы здесь? – спросил Алексей вполголоса, стараясь не потревожить тех, кто спал рядом. – Отчего вы не уехали?

– Уехать? Куда? – Анжелика наклонилась к нему, заботливо поправляя отложной воротник рубашки.

– Куда же? К французам, – прошептал он, и его рука с нежностью коснулась ее выбившихся из прически золотистых волос, вьющихся над виском. – Сейчас очень удобный случай. Все так утомлены сражением, что никто не заметит ни вашего отсутствия здесь, ни вашего присутствия там…

– Я не уеду, пока вы не поправитесь, – ответила она и, заметив удивление и быструю радость, мелькнувшую у него в глазах, потупила взор, настойчиво одергивая край простыни.

Сверчок все кричал над сенями. По образам, тускло освещенным свечой, бегали тараканы, а осенняя толстая муха билась об стену у самого огонька. Раненый напротив опять застонал и приподнялся, пытаясь повернуться. Анжелика оставила Алексея и поспешила на помощь – перевернула его, уложила осторожно, чтобы тело не давило на рану.

– Что наша армия? – спросил Алексей, когда она вернулась к нему. – Стоит?

– Стоит, – ответила маркиза, положив свою прохладную руку поверх его, воспаленной и горячей.

– А левый фланг? Взяли? – продолжал спрашивать он.

– Я не знаю, – Анжелика запнулась. Она никак не могла сообразить, что ответить, потому что расстраивать ротмистра ей не хотелось.

– Взяли… – Он сам догадался и отвернул лицо к стене. – Князь Петр Иванович жив? – спросил, чуть погодя.

– Жив. Ранен… – ответила маркиза с состраданием. – Но доктор сказал, поднимется.

– Ну, слава богу…

За окном послышался топот копыт – кто-то спешно проскакал мимо. Граф Анненков приподнялся на локтях, лицо его напряглось.

– Лежите, лежите, Алексей, – Анжелика заботливо обняла его плечи, – вам нельзя вставать, ни в коем случае…

– Обещайте мне, маркиза, – попросил он, с тревогой глядя на затянутое пузырем окно крестьянской избы, – если вы узнаете что-то неприятное, вы не будете от меня скрывать.

– Я обещаю, – кивнула Анжелика согласно, хотя сама предпочла бы не делать этого…

Муха, зажужжав, спрыгнула со стены на подушку и едва не коснулась лица Анненкова, Анжелика вовремя отогнала ее. Муха плюхнулась на пол и больше не шевелилась. Топот копыт стих…

Адъютант главнокомандующего Грабе проскакал мимо госпиталя – он торопился во Вторую армию к генералу Милорадовичу со срочным приказом Кутузова.

Холмы и долины, где еще недавно кипела кровавая сеча, тонули в кромешной тьме осенней ночи. Кое-где горели неяркие костры, к которым со всех сторон тянулись искалеченные люди. Темен и тих был французский лагерь за Колочей – никто не праздновал там обещанной утром победы. Только стоны раненых и мольбы о помощи слышались из-за реки.

Грабе не без труда нашел покосившийся сарай, в котором разместился штаб Второй армии. У разломанной двери клевал носом часовой. Приоткрыв дверь, Грабе насилу дозвался кого-то из слуг. Заспанный, всклоченный, появился денщик Милорадовича, и то только когда услыхал, что Грабе приехал от самого главнокомандующего с приказом. Недовольно ворча, денщик высек огонь и зажег огарок свечи. Грабе ступил вслед за денщиком на порог.

Колеблющийся свет огарка упал на полтора десятка человек, спавших вповалку на соломе, настеленной на землю. Виднелось шитье штаб-офицерских мундиров, шарфы, торчали сапоги со шпорами. Стараясь не наступить на лежащих, денщик кое-как пробрался в середину и затормошил кого-то:

– Ваше высокопревосходительство, проснитесь! От главнокомандующего прибыли!

– Что? Кого принесло там? – послышался знакомый голос Милорадовича. Он встал, высокий, в расстегнутом генеральском мундире, поблескивающем эполетами, под которым виднелась смятая сорочка… – Кто там, Ивашка? В чем дело? Французы, что ли?

– Приказ главнокомандующего, ваше высокопревосходительство! – доложил Грабе и передал Милорадовичу бумагу.

– Почему мне? – удивился тот, пожав плечами. – Почему не этому, не принцу Вюртембергскому[23]? – Генерал криво усмехнулся. – Он, кстати, с нами не ночует, отдельно устроился. С удобствами.

– Приказано передать вам, Михаил Андреевич, – ответил бесстрастно Грабе, – про его высочество ничего не указали.

– Понятно. – Милорадович вскрыл пакет и подозвал денщика: – Ивашка, посвети-ка…

Генерал нагнулся к свече, прочел приказ, потом встряхнул головой, словно отгоняя сон, и прочел еще раз.

– Не понял, – проговорил он в замешательстве. – А от кого приказ-то? – Он странно уставился на Грабе. – От Михайлы Ларионовича?

– Конечно, – подтвердил адъютант. – Вы разве подпись не видите?

– Да, вижу, вижу, – в голосе Милорадовича послышалось раздражение, а лицо его побледнело. Это было заметно даже в полутьме.

– Что? Что там, ваше высокопревосходительство? – с тревогой спрашивали проснувшиеся офицеры, ожидающие, когда генерал объявит о приказе.

– Опять отступление, – выдавил из себя Милорадович. – Приказано отходить…

– Отходить?! – в общем возгласе послышалось изумление, смешанное с негодованием.

– Армию возглавит Дохтуров, – продолжал генерал с видимым спокойствием, но скулы его вздрагивали. – Он поведет ее к Можайску. Первая армия генерала Барклая уже выступила туда. А нам дано отдельное приказание. – Милорадович повернулся к своему штабу: – Необходимо создать арьергард, который удержит француза и поможет армии оторваться от противника. Так что отдых отменяется, господа. Подъем!