Действовать пришлось очень быстро. Той же ночью двое молчаливых людей в камуфляже привезли на медведевскую дачу большой длинный сверток, в котором оказался обнаженный труп неизвестного мужчины. «Бесчувственное» Митино тело сняли на две пленки сначала на полу в гостиной, затем на диване в кабинете, после чего его место занял мертвец, облаченный в Митину одежду. Диван подожгли так, чтобы прежде всего до основания выгорело лицо. Пепельница, переполненная окурками, и обилие спиртного должны были имитировать тривиальный несчастный случай.
Пожар потушили быстро, но труп обгорел до неузнаваемости. То, что Митя не курил и не пил, следственные органы не смутило. И уже на следующее утро всему свету стало известно: глава инвестиционной компании «ДММ» Дмитрий Михайлович Медведев, как последний алкаш, сгорел пьяный на собственной даче, забыв потушить окурок.
То, что в огне якобы безвозвратно погибли важнейшие документы, которые «этот долбак зачем-то привез на дачу», и компьютер со всем своим содержимым, явилось для заказчиков убийства неприятным сюрпризом. А самым главным разочарованием стала недоступность счетов, которые невозможно было открыть без специальных кодов.
Карцев формально возглавил компанию, но был, по сути, уже не вторым, а шестнадцатым номером. Единственное, что грело душу, — это ожидаемое через полгода наследство: его мать, Митина тетка, была единственной близкой родственницей, других претендентов на огромную московскую квартиру, дачу и прочее движимое и недвижимое имущество не имелось. Ну и, конечно же, деньги, деньги, деньги! А компанию можно вообще послать куда подальше: ему и без этого хватит до конца жизни, еще и останется. Впрочем, нет! Хрен вам! Никому ничего не останется! Он сам получит сполна, возьмет, вырвет все, что только можно поиметь в этой жизни!
Митя, по сценарию, должен был исчезнуть в ту же ночь, но от помощи фээсбэшников отказался, уехал в Новишки к Василию Игнатьевичу. Правда, в доме у него провел всего несколько часов, а на рассвете перебрался в рыбацкую избушку лесника, которую тот поставил для себя в самой сердцевине Большого леса еще в пятидесятых и о которой за давностью времени никто уже и не помнил.
С собой он взял те самые якобы сгоревшие документы, дискеты, кассету с показаниями фээсбэшника и вторую пленку, на которой была запечатлена его мнимая смерть.
— На всякий случай, — сказал тот. — Если со мной что случится…
И не ошибся. Потому что, представив заказчикам «доказательства» выполненной работы, живым из дома за высоким красным забором он больше не вышел.
Конечно, Митина компания была лишь крохотной частицей той государственной и частной собственности, которую прибрали к рукам преступники. Но этот Молох проглатывал все, что только попадалось на его пути. И еще ни разу не подавился. А значит, в борьбе с ним был важен каждый факт, каждый свидетель.
О Митиной «смерти» Василию Игнатьевичу сообщил Карцев. Он приехал в Новишки с двумя мрачными типами, и, пока живописал подробности, типы ходили по деревне и соседнему Сельцу, расспрашивали местных.
Мужики под столичную «беленькую» разговаривали охотно, особенно красноречив был Монин: Игнатьич — старик основательный, увлекается охотой и рыбалкой, не пьет, но налить, если кому невмоготу, не откажется. Раньше приезжал к нему родственник из Москвы, по всему видать, из новых русских, но в последний раз был давно, еще осенью. А больше вроде и сказать нечего — живет, хлеб жует — деревня, все на виду. Главное, денег навалом — пенсия генеральская и родственник помогает, а в жизни что еще надо? Ведь вот, если посмотреть по справедливости…
Но по справедливости посмотреть ему не дали, оборвали на полуслове. Впрочем, Монин не обиделся и внакладе не остался, потому что из бездонных недр черного джипа получил целый ящик водки и просьбу, больше похожую на приказ, ненавязчиво приглядывать за стариком и в случае чего стукнуть вот по этому телефону.
Монин, не веря в собственное счастье, взял бумажку с номером, обещал все исполнить в лучшем виде. Да и кому еще довериться, как не ему, профессионалу высокого класса? И, прижимая к груди заветный ящик, потрусил домой, ревниво оберегая добычу от всевидящего деревенского ока.
Слово свое Монин сдержал и за генералом присматривал. Частые отлучки в лес не смущали, а вот о внезапном отъезде в Москву по телефону сообщил, специально для этого мотанувшись на велосипеде в Вознесенье на почту, и видел, как через несколько часов остановился на горке, против генеральского пятистенка, черный джип и двое старых знакомых, несколько секунд повозившись с замком, вошли в дом. А когда появились вновь, Монин поспешил выразить свое почтение, с тайной надеждой пополнить стремительно истаявшие запасы «горючего». Но хмурые гости, вернувшись с пустыми руками, были явно не в духе и так его шуганули, что Монин, обидевшись, хотел даже выбросить бумажку с телефоном, но потом все же оставил. На всякий случай…
11
Дмитрий Медведев, несмотря на большие возможности, был человеком неприхотливым, но жизнь отшельника в первобытном лесу явилась для него серьезным испытанием.
Пристанищем ему служила низкая бревенчатая избушка, больше похожая на баньку, треть которой занимала большая русская печь. Печка давала тепло, керосиновая лампа — свет, озерцо — воду и рыбу. Самым щедрым был лес — дарил дровами, грибами, орехами, дичью. Остальное приносили старики — генерал и его друг-лесник, Аркадий Иванович Бояринов: хлеб, продукты, керосин, патроны и газеты, батарейки для транзистора.
«Как мало нужно человеку для поддержания жизни, — думал Митя. — И как неизмеримо много. Как все мы зависимы друг от друга. — И усмехался: — Да, не получается из меня Робинзона Крузо…»
Надо было постоянно что-то делать, чтобы отвлечь себя от мрачных мыслей. Но лес ведь не город, здесь все настроено на созерцание и размышление.
Очень тревожило молчание фээсбэшника. Не хотелось думать, что опасения его сбылись и самое страшное действительно случилось. А если так, значит, на связь следует выходить самому. Но очень осторожно, опосредованно. Потому что без него, Дмитрия Михайловича Медведева, живого и здорового, и кассета с показаниями фээсбэшника, и фотопленка не стоят выеденного яйца.
Друзей подвергать смертельному риску нельзя — у всех семьи, дети, для них он умер. Есть женщина, Нинель, которая тоже считает его мертвым. Но это вариант даже не для крайнего случая. Значит, остается последний и единственный — в Москву должен ехать самый дорогой для него человек, Василий Игнатьевич. Тертиум нон датур — третьего не дано: или он сам, что чревато почти неминуемым провалом, или старик…
И генерал отправился в дорогу. Встретился с нужным человеком, телефон которого оставил чекист, а еще позвонил той самой женщине, Нинели, сообщил, что Медведев жив, помнит о ней, но приехать и даже весточку подать пока не может. Очень он Митю уговаривал не делать этого, не рисковать, но тот остался непреклонен. И совершил роковую ошибку, потому что Нинель не долго скорбела, потеряв любимого, утешилась в объятиях Карцева, и здесь его заменившего…
Она не сразу открыла ему чужую тайну, мучительно выбирая, к которому из мужчин прислониться. И в итоге предпочла Карцева, потому что именно у него были теперь большие деньги, а у Мити пока только большие проблемы.
Реакция нового любовника на чудесное воскрешение старого повергла ее в шок. Они резвились в постели, заполняя паузу между соитиями: Карцев плескал шампанское во впадинку ее пупка, слизывая сладковатые потеки с живота и бедер, и начал уже заводиться по новой.
— Теперь ты моя, — шептал он, жадно любуясь извивающимся под его языком телом. — Никому не отдам, сам съем…
И Нинель, хихикая и вздрагивая от щекотных прикосновений, шутливо пригрозила:
— А вот к Митьке уйду, что тогда будешь делать? Он ведь живой, Митька-то. Мне какой-то мужик звонил…
Карцев дернулся и замер, глядя на нее расширившимися глазами. Победно восставший было пенис печально поник, словно спустившийся воздушный шарик.
— Что… где… когда… — схватил он ее за плечи, рывком сажая в мокрой от шампанского постели. — Когда он тебе звонил?!
— Пусти, дурак, больно! — тщетно попыталась она высвободиться из его цепких пальцев. — Давно звонил. Месяца четыре назад… Какая разница?!