Он в ответ не ударил, просто с силой сжал запястья и отодрал от себя ее руки. Скрестил и обездвижил их, глядя злым, но уже осмысленным взглядом.
Марина сухо сглотнула.
— Он меня насилует каждый раз, а ты делаешь вид, что так и надо… Во что ты превратился, Егор? Кем ты стал? Кто ты? Одумайся…
Все так же тяжело дыша, Егор молчал, хотя уже должен был отдышаться. Пальцы постепенно расслабились. Опустив голову, он крепко и нервно потер лысину. Лицо. Шумно выдохнул, уставился на нее, добела закусив губу, и у Маринки загорелась маленькая надежда, что уйти все-таки получится.
Она медленно подняла руки, чуть подалась вперед и сжала ладонями его щеки, заставляя смотреть на себя.
— Отпусти меня, Егор. Ну, пожалуйста… Пока не поздно. Иначе ты не выгребешь.
Будь человеком. Просто отпусти. Ты меня ненавидишь, я знаю.
Ну и что. Отпусти. Я уйду в футболке и джинсах. Ничего не возьму. Даже машину можешь себе оставить. Мне ничего не надо, просто отпусти.
Скажи Харину, что я пропала. Исчезла, сбежала. Я все забуду. Навсегда. И ничего никому не скажу.
То живое, что она уловила в его взгляде и что дало ей слепую безосновательную надежду на спасение, погасло. Глаза Егора стали снова пустые и холодные. Жестокие и безразличные. Кажется, лицо под руками затвердело, и Марина одернула ладони, словно коснулась чего-то мерзкого и скользкого. Противного. Будто змею в руках подержала.
— Отпусти! Ну отпусти! Отпусти меня! Отпусти! Отпусти! — истошно заорала так, что в ушах зазвенело, и от собственного нечеловеческого крика в голове что-то щелкнуло.
— Я ему денег должен. Много. Очень много. Иди к себе в комнату, и может быть, сегодня будет ваша последняя встреча, — замогильным голосом приказал он, оставшись глухим к ее отчаянной мольбе.
— Ты не выгребешь. Ты не человек. Ты даже не животное. Я не знаю такого слова, чтобы как-то назвать тебя. Ты не видишь себя со стороны… Кем ты стал… Тебе не пройдет все даром. Да, сегодня будет наша последняя с Хариным встреча.
Это точно. Но из своей комнаты я не выйду, можешь меня хоть убить. Пристрелить, придушить. Что хочешь делай. Я тебя не боюсь. Мне насрать, что ты со мной сделаешь, я никуда не выйду.
Не Егора Марина боялась, не этого труса убогого. Он шакал, гиена. Падальщик.
Живет по указке, ни на что сам не способный. Другого она боялась…
Стэльмах кое-как поднялась с дивана и, прихрамывая, пошла к себе в комнату.
Камнем упала на кровать и лежала в одном положении бесконечное количество времени. В апатии. Словно в вакууме. Без кислорода, без мыслей, без всего.
Потом она смыла с себя потекшую косметику и переоделась. Надела черное белье, черную водолазку и черные джинсы.
Сереженька, только не ищи меня, только не ищи, уходи, уезжай. Ты не знаешь, какие они звери. Ты даже не представляешь. Брось… Забудь…
И знала, что не бросит, не забудет, не уедет, не скроется. Знала, что не бросит…
Даже позвонить ему не могла. Еще до того, как она ушла в комнату, Егор бросил ее телефон в раковину и включил воду.
За окном давно стемнело. Марина так и сидела на кровати в одном положении и смотрела на белеющую в сумраке дверь. Ждала, что вот-вот она откроется и начнется ад. Ее персональный филиал ада на земле.
С первого этажа донесся заливистый лай собаки, а через некоторое время комнату медленно прорезал угол света. Дверь распахнулась, и в проеме возникла крупная мужская фигура.
— Можно войти? — спросил ледяной голос.
Можно подумать, если я скажу «нет», тебя, сука, это остановит! Разве когда-нибудь останавливало?!
Марина молчала. Напряглась, став сплошным нервным клубком, и вся собралась внутри, сжалась.
Харин включил свет, прошел по комнате и встал у кровати. На одной его руке была намотана металлическая ринговка-кобра, другой он потянулся, чтобы коснуться Маринкиного лица. Взяв за подбородок, он приподнял ее голову, заставляя смотреть на себя.
— Я соскучился, — сказал мягко и холодно. — Давно тебя не видел. Целый месяц.
— Убери от меня свои руки, — дернула головой.
— В последний раз я был немного груб с тобой. Прости.
— Немного? И только в последний раз?
— Ты сама виновата. Ты меня разозлила.
— Я не буду спать с тобой, не притрагивайся ко мне.
Он снисходительно улыбнулся:
— Ты всегда так говоришь. А потом соглашаешься.
— Я не соглашаюсь. Ты меня насилуешь.
— Не драматизируй, — снова медленно улыбнулся и присел рядом. — Когда женщина говорит «нет», это значит — «да». — Кончиками пальцев погладил ее волосы.
— Не в моем случае. — Съежилась. От отвращения к этому извергу, во рту пересохло.
— Конечно. Ты особенная. Я всегда это знал. Обещаю, я больше не буду грубым. —
Попытался погладить по щеке, но Марина отклонилась. — Ты опять злишь меня? Что это? — Вдруг неаккуратно и с треском оттянул ворот водолазки.
Господи… Там же засос мажаринский. Пятнышко чуть заметно, но все равно оно есть.
— Где? — спросила невозмутимо без каких-либо эмоций.
— У тебя пятно на шее.
— Плойкой обожглась. Такое бывает.
— Тебя кто-то трогал? — Металл в голосе. Будто нож, который к горлу приставили.
— Нет.
— Ты мне не врешь?
— Нет.
— Если ты мне врешь, я тебя накажу. — Положил ладонь ей на бедро.
Марина, не сумев выдержать его прикосновения, откинула руку.
— Мне все равно. Можешь хоть убить. Найди себе шлюху, Веня. Эскортницу.
Отъебись от меня, в конце концов, — намеренно грязно выругалась.
Харин не мог слышать от нее мат. Это его страшно бесило.
— Мне не нужна эскортница. Мне не нужна шлюха, которую половина Москвы перетрахала.
Мне нужна ты.
Еще недели две назад Маринка с радостью бы заявила ему в рожу, что, пока его не было, ее тоже половина Москвы перетрахала. Но сейчас она молчала.
Харин схватил ее за лицо и сдавил пальцами так сильно, что рот приоткрылся — вот-вот челюсть свернется. Но она не пикнула, не застонала от боли. Не пошевелилась.
— Если ты с кем-то была, я тебя убью. И его тоже.
— Я ни с кем не была, — сказала, когда он убрал руку.
— А, по-моему, ты мне врешь, — с ледяным спокойствием произнес Веня, поднялся и вышел из комнаты.
Маринка быстро и поверхностно задышала, приходя в себя после этой атаки. Потом ее словно что-то подкинуло на кровати, она соскочила и побежала следом за Хариным.
Он стоял здесь же, в малой гостиной на втором этаже, и что-то тихо спрашивал у Егора. Тот сидел на маленьком диване со стаканом виски.
Сердце колотилось где-то в горле. В ушах шумело, будто оглушили.
— …ты знаешь? — донеслось до агонизирующего тревогой сознания.
Остановившись за спиной у Харина, Марина помотала головой. Глядя на брата, беззвучно шевельнула губами:
— Не говори… не надо… пожалуйста… — Неважно, о чем именно Веня спрашивал. Знала точно: нужно все отрицать.
Егор скользнул по ней быстрым взглядом, потом долго смотрел на Веню и все-таки утвердительно кивнул. От этого мелкого жеста у Маринки все внутри сжалось. Она застыла без дыхания, словно получив удар в солнечное сплетение.
— Ах ты, маленькая лгунья. — Харин повернулся к ней.
Наверное, когда он разговаривал со своей собакой, в его голосе было больше интонирования.
Бешеный бультерьер, кстати, так и лаял, не затыкаясь, на первом этаже.
Маринка несколько раз сглотнула, пытаясь пропихнуть нервный ком, мешающий вдохнуть кислород. Он ей еще нужен, кислород. Она еще собиралась побороться с этими суками. Хотя у этих двух сволочей есть существенный козырь — у них нет души. Бездушность — их основной козырь. Бесчеловечность. Бесчувственность. Поэтому не переиграешь их, не предугадаешь, никогда не просчитаешь.
Как там Мажарин говорил?
Убиваешь свой страх и работаешь. Никаких эмоций.
Что ж, Веня, давай поиграем. На моих нервах. Фарт явно ни хрена не мой конек, но вдруг повезет…
— Возьми меня, — бесцветно сказала она. — Я больше не буду тебе перечить.
— Да? А что вдруг случилось?
— Передумала. Ты же сам говорил, что все бабы тупые бляди.