Усмехнулся про себя, но понял, что Марина тогда не посмеялась. Искренне так сказала.
Сказала, как думала.
— Мне плохо… я устала… сейчас домой поедем… домой не поеду… к тебе поеду… жить надоело? кого это волнует? меня волнует… нет, не надоело… все равно не дадут… кто не даст? кони в пальто…
«Домой не поедет. Кони в пальто. Не дадут».
И тут же…
— Теперь ко мне поедем… к тебе не поеду… почему? у меня удобнее… кому? мне… «Почему?»
— Я в тебя влюбилась, Мажарин… как идиотка… а ты в меня влюбился?
На этой мысли, сам не замечая, улыбнулся. А она тогда не улыбалась, не заигрывала. «Влюбился, конечно. Нет, не как идиот. Хуже. Как конченный, самый последний кретин. Насмерть влюбился».
— Зачем ты это делаешь? потому что люблю тебя… — теперь ко мне поедем… к тебе не поеду…
«Любит, но не поедет. Неудобно. Почему?» …пошли в душ… иди, я потом… Мотя предпочитает трахаться в темноте… ты с Мотей не трахалась… за ум взялась… «За ум взялась…» …потом трахаешься, где попало… в машине, в туалете… хоть куда, только не домой? …пошли в душ… иди, я потом… Мотя предпочитает трахаться в темноте… «В темноте. Хоть, где, только в темноте».
— Сережа я тебя замарала… с детства… немножко было… переросла, пропали эти приступы… сейчас вот снова… Мажарин, сразу скажи: ты маньяк? «Переросла и снова приступы».
— Живу с братом… отношения не очень… родителей нет… семья развалилась, братик меня возненавидел… «Не очень. Братик возненавидел. Отношения не очень? Возненавидел. Кони в пальто. Не дадут».
— Я конченная неврастеничка, мне уже ничего не поможет… «Ничего не поможет. Клубничку надоело есть и шампанское пить? Жить не надоело. Не дадут. Кони в пальто».
— Она до тебя с ним спала и сейчас с ним спит… шампанского попить и клубнички поесть…пусть я сдохну от отека Квинке… аллергия у меня на клубнику… я ее с детства не ем…
— Марину, говоришь, тебе надо… так я ее не держу… она сама ко мне пришла… а потом у меня все отняли… тебя… и ничего у меня не осталось…
— Она погуляла, поиграла, поразвлекалась и устала от тебя… мусор ты для нее, понимаешь?
— Ты никогда не был для меня мусором… никогда… ты был для меня всем… я специально так сказала, чтобы тебя не тронули, чтобы ничего с тобой не сделали…
Тяжело вдохнул. По спине озноб.
«Все у нас отняли. Ничего не осталось. Семь лет отняли. Вырвали из жизни. Ничего не осталось!»
— С абрикосовым вареньем мы ели блины! с абрикосовым, Мажарин! я хочу тебя…помнишь? сильно, глубоко… помнишь? Сережа, прекрати… нет, не так… Мажарин, закрой рот…
— Кайфа хочу… много… прям много? всю… Мариша моя… только я буду тебя трахать… только я буду с тобой спать… только я… Сереженька, мой дорогой, мне так хорошо, очень хорошо… спасибо, милый… я очень хочу, чтобы тебе было хорошо…
— Мариша моя… только я… — шептал вслух. — Моя Мариша… моя-моя-моя…
И снова перед глазами фото, услужливо памятью подкинутое. Так четко, как никогда.
Мариша. Голая на постели. Чуть повернувшись и прикрывая глаза тыльной стороной ладони.
Смеется и радуется.
Мариша, да. Голая, да.
Прикрыл глаза, чтобы ненавистный кадр всплыл еще четче. Повторил губами
Маринкину непринужденную улыбку и такую, что на фото.
Приподнял верхнюю губу.
Холодок по спине.
Не улыбка это, не смех. Хотя похоже. Оскал болезненный. Не улыбалась она — от боли скалилась.
Поднял руку к лицу, повторяя ее жест. Потом скрестил две руки.
Не просто прикрывала она глаза — защищалась. Ладони наружу выворачивают, когда защищаются. Все. Всегда. Лежала, не чуть отвернувшись — отворачиваясь. Не смеялась она, не радовалась — плакала.
Вздохнул глубоко, что легкие заломило. Посмотрел на Маришу спящую. Голова раскалывалась, все тело горело.
И только желудок полный льда. По самую глотку…
Глава 15
Утром Сергей отвез Марину домой. Они почти не разговаривали. И не потому, что сказать было нечего. Оба словно внутренне застыли, переваривая болезненный разговор и все произошедшее. Только смотрели друг на друга. Будто прозрели и новыми глазами увидели.
Марина ничего не спрашивала: что им делать дальше, приедет ли он к ней вечером.
Мажарин словно стеной отгородился, уйдя глубоко в свои мысли, и это немного пугало. До этого близко не подпускал, а сейчас еще спокойнее стал, холоднее.
Холодный был, но не равнодушный: за всеми ее движениями следил, за мимолетными взглядами, каждое оброненное слово ловил, кажется, к вздоху даже прислушивался. А Марину тоска начала жрать. Так хотелось тепла от него.
Того, что у них раньше было. Только как его теперь разжечь? Где искру взять?
Всю дорогу вспоминала, не сказала ли вчера того, чего говорить не стоило, не ляпнула ли чего запретного в своей агонии. В любви призналась…
Ну и ладно. Пусть знает, что дорог. Что ей тоже было что терять, вернее, что все она тогда потеряла. И боль ее тоже еще не прошла: за его страдания она до сих пор своей болью расплачивается.
— Смотри, что у меня есть, — сказал Сергей, остановив машину у подъезда.
Сунув руку в карман пиджака, он что-то вытащил оттуда. Марина некоторое время недоуменно смотрела на серьги, браслет и кольцо, лежавшие на раскрытой ладони. Потом рассмеялась, узнав в них свои украшения и вспомнив, при каких обстоятельствах они у него остались.
— Боже, зачем ты их хранил?
— Сам не знаю. Забыл про них, так и остались в кармане того пиджака. Позже нашел.
Гораздо позже.
Забрав свои побрякушки, она небрежно сунула их в сумочку и снова улыбнулась.
Будто несмело. Будто смущаясь. Но не воспоминаний смущаясь — собственной улыбки.
Сергей смотрел изучающе, пристально напрягаясь и стараясь отыскать в ее глазах знакомое выражение.
— Да-да, я помню тот секс на лавочке, — ответила на его взгляд. — День рождения был у Арсюши, а подарки всю ночь Мажарин получал.
— Угу, лучший мой подарочек — это ты.
— Да уж, — поторопилась выйти из машины, — надо было выбросить, они все равно ничего не стоят.
— Почему не стоят?
— Они не настоящие, это копии. Оригиналы я хранила в банковской ячейке. Так многие делают.
Мажарин дошел с ней до двери подъезда. Марина радовалась каждой лишней минуте, проведенной рядом с ним, но понимала, что ему лучше уйти.
Не показала своего удивления, когда он вошел с ней в лифт. Вознамерился до двери проводить?
Старалась сохранить невозмутимость и когда Сергей, постояв в прихожей, осмотрелся и пошел в ванную. Вроде ничего не забывал у нее, но шел целенаправленно, будто хотел что-то там найти. Или что-то забрать.
Взяв со стеклянной полочки мужской парфюм, он снял крышку и понюхал.
— У меня такой же был. И сейчас есть. Люблю его.
Марина смутилась и не ответила. Сам сейчас все поймет. Уже понял…
Вернув туалетную воду на полочку, Сережа вошел в спальню и оглядел комнату: кровать, зеркальный шкаф во всю стену, мягкий серый ковер на полу, на окнах темные портьеры.
— Ты что-то потерял? — подавленно поинтересовалась Марина, застыв в дверях.
Мажарин заглянул в шкаф и, снова сдвинув дверцы, окинул ее каким-то любопытным взглядом. Подойдя, молча оттеснил в сторону, освобождая себе проход и направляясь на кухню.
— Ты что-то потерял? — резче спросила. Но резкость в голосе была не от раздражения — от большого волнения.
— Угу, потерял. Семь лет не мог найти и вот нашел. — Стукнул пальцем по одному из шкафчиков: — А тут, наверное, кофе?
Открыв одну дверцу, обнаружил за ней банку кофе. Распахнув другую — темно-красные кружки. Кухонный гарнитур у Маринки тоже бордовый с серой столешницей. Стеклянный стол. И еще много других мелочей в глаза бросились.
Конечно, это могло быть просто совпадением, но только не в их случае. Сегодня наконец понял, почему с первого дня мучило странное ощущение: будто уже был в этой квартире. Все, как у него семь лет назад. Наверное, любую вещь без Маринкиной помощи мог тут найти.
Снова наткнувшись взглядом на мужскую толстовку, висевшую на спинке стула, вспомнил, как задел его сам факт нахождения у Марины в квартире мужских вещей. Очень болезненно задел. Это означало, что она с кем-то сблизилась, подпустила к себе кого-то. Привыкла, притерлась.