Оксана Сергеева - Мажарин

Теперь понимаю, что слишком легко. Они не так подохнуть должны. Я тебе даже словами не могу описать, что бы я с ними сделал… даже высказать не могу, — говорил тихо. Тяжело выдыхая слова и оглушая взглядом, блестящим, яростно-отчаянным.

Витя кивнул. Смутное он имел представление обо всей ситуации, Серега почти ничего не рассказал, но сейчас не время задавать вопросы, проясняя неточности понимания. Надо дать ему выговориться. Просто выговориться. Может, легче станет.

Но Мажарин замолчал. Закаменел, закусив губу, чтобы не выпустить из себя рвущийся из горла вой. Глубоко вздохнул, втягивая в себя побольше воздуха — и мысли пошли потоком, отчаянные, дерганные, и свело что-то в левой половине груди, стянуло.

Только подумаешь, что уже испытал достаточно, чтобы жить, не удивляясь, но жизнь дерьмовая снова волной накрывает. Снова превращает внутренности в кроваво-пенистое месиво, что задыхаешься, захлебываешься…

Как же ты, родная моя… как же ты…

Даже думать стало невыносимо: мысли рваные, без окончания. Сердце, казалось, рассыпалось на мелкие кусочки. Кровь в венах запульсировала — можно пульс считать, не прикасаясь к руке.

Маринкино лицо забелело перед глазами, голос застучал в сознании.

Семь лет у него валялись ее украшения. Через семь лет узнал, что они фальшивые.

Эти семь лет жизни тоже фальшивые. Все семь лет не от того лечился и не тем болел.

Ярость, черная и бессильная, стянула тело острой проволочной болью. Он в ней потерялся. В них. В боли, злости, ярости.

И песок в глаза, пыль его растерзанной, растертой кем-то в порошок жизни…

— А твои на даче сейчас?

Витя на пару секунд растерялся от странного вопроса.

— Нет.

— Отвези меня туда.

— Одного?

— Нет, — усмехнулся Мажарин, приходя в себя, — нас двоих. Меня и беленькую.

— Сейчас?

— Сейчас.

— Серега, может, это и глупо звучит, но все не так уж плохо…

Савину не понравилась эта идея, но едва ли Мажарина сейчас можно переубедить.

Может, и не стоило переубеждать…

— Все охеренно, Витек, не переживай, — прочитал по лицу его сомнения, — закроешь меня там на два дня, никуда я не денусь. Не в состоянии буду, — снова мрачно усмехнулся и, пошарив в карманах пиджака, выложил на стол ключи от квартиры и машины, документы, сотовый: — А это пусть у тебя побудет. Вернешь, когда за мной приедешь. Только раньше не приезжай.

Послезавтра. Понял? — дождался, пока Савин кивнет. — На твоей поедем, а мою потом отгони домой, будь другом. Ешь, и поехали, а то тебе еще домой возвращаться.

— Ладно, — сокрушенно вздохнул Виктор и не удержался от бессмысленного вопроса: — Что теперь делать будешь?

— Нажрусь, проблююсь и снова начну жизнь из воздуха строить. Мне не привыкать. Я же продавец воздуха, ты забыл? Мне не привыкать жизнь из воздуха строить.

Вот только перетру все это дерьмо, пережую, запью и начну…

— Мажарин, ты чего прогуливаешь? — спросила Марина, тайно удивившись, откуда у самой силы взялись для этого злого вопроса. — Шестой день сегодня, у тебя еще четыре осталось.

— Я успею, не переживай.

— Что успеешь?

— Ты плачешь?

— Нет.

— Плачешь.

— Рыдаю! — снова рявкнула в трубку. — Навзрыд! Все семь лет!

— Я сейчас приеду.

Сейчас приеду…

А сам все еще лежал на кровати и смотрел в черный потолок. Черный, потому что в комнате темно. За окном тоже. Везде тьма. Только в душе наконец немного посветлело: всколыхнулось нечто похожее на радость. Не от Маринкиных слез, а от осознания, что она его ждет. Ее голос, уставший и заплаканный, дал ему новый толчок, разогнав застоявшуюся кровь.

Ждет, потому что нужен.

Что-то горячей волной прошло в нем от этого понимания. Что-то давно утерянное и забытое зажгло сердце новым огнем. Не все еще принял и переварил, но знал, что если не поднимется именно сейчас и не сделает ничего, то позже, когда окончательно придет в себя, пожалеет о промедлении.

***

Он еще спрашивает, плакала ли…

Конечно, плакала!

Два дня Мажарин не появлялся.

Рыдала!

С ним невыносимо трудно — без него невозможно. Лучше и дальше мучиться, но, чтобы он рядом был. Видеть его, слышать.

Марина сжала ладонями голову и закачалась, издавая бессмысленный протяжный звук.

Нужно подняться, привести себя в порядок и убрать бардак в спальне. Снова вещи из шкафа повыбрасывала, придумывала, что надеть, но так и не придумала. Натянула толстовку на голое тело, только трусики под ней.

Сергей, наверное, увидев у нее в шкафу столько мужских шмоток, подумал, что она совсем спятила. Ну да, живя с Мажариным, бывало, носила его толстовки. Это было романтично и символично — завернуться в его кофту, согреться в ней.

Позже специально купила именно такие вещи, большие и свободные, чтобы скрывали ее скованность. Полгода пришлось ходить в пластмассовом корсете, отлитом по телу, а в нем лишнего движения не сделаешь, не до красоты совсем.

Парфюм специально купила, тут сказать нечего. Скучала невыносимо. С огромным трудом переживала разрыв, долго принимая реальность без Мажарина. Хоть что-то было нужно о нем напоминающее, хоть какая-то его частичка, иначе бы не выжила, сошла с ума. Ничего не осталось у нее.

Ни вещей каких-то, ни фото. Запах парфюма — это единственное, что могла найти…

Не спятила она — всего лишь создала мир, в котором чужакам не место. Мир, где она будет чувствовать себя уютно и защищенно, и никто не сможет ее больше обидеть. У нее наконец появился свой дом, который стал крепостью.

Кто-то ищет ярких впечатлений, драйва, кайфа, с катушек слетая от рутины.

Маринка свою рутину обожала. С понедельника по пятницу перебирала бумажки в промышленно-торговой фирме. Одни и те же люди вокруг, скучная работа, однообразные выходные. Ничего нового — значит ничего опасного. Раньше…

Теперь долгожданный отпуск. Свобода с душой в ловушке. Мажарин. Тот человек, которого любила всем сердцем, пропускал через все круги ада.

Не потому, что садист и извращенец, как Харин. Нет. Мажарин возвращал к тем моментам прошлой жизни, которые она давно похоронила. Смогла.

Не о Вене думала — его издевательствах и своих страданиях.

Не о себе все семь лет плакала.

Харин, страшный ублюдок, понял тогда, что она стала равнодушна к его истязаниям (насколько вообще можно стать к этому равнодушной). Не заплачет, не будет умолять о пощаде, все позволит ему, и ее даже не затошнит.

Поэтому он искалечил Мажарина, тем самым продлив ее муки до бесконечности. На следующие семь лет хватило и еще на столько же хватит.

До конца жизни хватит.

Этот урод ведь мог запросто убить Сережу, но не убил. Не нужна ему эта смерть.

Не его он наказывал — он ее наказывал. Потому что она его игрушка. Игрушка нарушила правила, и ее наказали. А Мажарина в живых оставили — на всю жизнь ей напоминание, что она одна во всем виновата.

Не за себя семь лет плакала. За Сережу. Он ее спас — вытянул тогда из беспросветной глуши, из гнилой трясины, а она его — погубила.

Часто думала, как они могли избежать этой трагедии, но так ничего и не надумала.

Расскажи она про Харина, разве Мажарин остался бы в стороне?

Очень сомнительно.

Из сети путаных мыслей ее вырвал дверной звонок, который в голове прозвучал не мелодичной трелью, а барабанной дробью. Марина вскочила с дивана и сделала несколько коротких ненужных пробежек, разрываясь между ванной и платяным шкафом: умыться или переодеться.

Не сделав ни первого, ни второго, она ринулась в прихожую и встретила Мажарина в чем была. Но тут же шарахнулась от него, будто чего-то испугавшись.

— Чего вырядился, как на праздник?

Он оглядел себя и слегка пожал плечами.

На нем светлые джинсы и белая льняная рубашка с черными пуговицами. Ничего праздничного в этом не видел. Рубашку выбрал без умысла, второпях схватив с вешалки первую, которая попалась под руку.

— Сережа, с тобой все в порядке? — попятилась от него в гостиную.

Мажарин странно смотрел на нее, все еще не сказав ни слова и даже не поздоровавшись. Что-то изменилось в нем. Не могла понять что.