— Давай. Берись…
— Тяжелая, блин…
Парни переложили верхнюю коробку на пол, и Сергей попросил у бабушки нож. Та, выполняя просьбу, юркнула на кухню.
— Витюша, как родители? Что-то я давно маму твою не видела, — поинтересовалась, вернувшись.
— Хорошо, баб Шур. — Савин взял из ее рук нож и стал вспарывать плотный картон. — А они с отцом на даче сейчас живут.
— А-а-а, ну понятно тогда. Ниночка как?
— Ниночка бездельничает. Я тоже, блин, хочу так отдыхать. Как наша Ниночка.
Виктор добродушно улыбнулся старушке. Хорошая у Мажары бабка. Не сварливая, добрая, готова последнее ему отдать. Он ее тоже не подводил, она ж ему вместо матери. Пожилым разве много надо? Помощь, покой и забота.
— Когда у тебя отпуск? — уточнил Сергей, напрягая память. Вроде, говорил Витька, что скоро уже.
— Две недели в ноябре.
— Так осталось-то всего чуть больше двух месяцев. Пакуй чемодан на Канары.
— Угу, — хмыкнул Витя. — На Мальдивы.
— Ба, ты что на свидание ходила? — ухмыльнулся Сережа, глянув на стол, на котором стояла ваза с цветами.
— Ой, — взмахнула старушка сухощавой ладонью, — какие в мои годы свиданья.
Это Михаил Анатолич с дачи мне вот занес.
— Да ладно, бубуль, ты у нас вообще молодуха, мы тебя еще замуж за этого полкаша выдадим. Нормальный же полкаш? А то за плохого не отдам, у меня ж никого, кроме тебя нет.
Витька хохотнул, вторив другу:
— Конечно, выдадим. Я свидетель. Сначала проверим Анатолича на прочность и вшивость, потом баб Шуру ему будем отдавать.
— Ой, шутники, — качнула баба Шура головой. — Вам самим пора остепениться. По двадцать шесть годков уже каждому. Пора, ребятушки, пора.
Невест хороших найти.
— Баб Шур, так, где их таких найти-то — хороших, — вздохнул Савин.
— Не говори, Витюша, как послушаю, ужас. Девочки сейчас, конечно, балованные…
— Бабуль, не переживай, мы с плохими девочками вообще ни-ни, — ухмыльнулся Сергей, и Савин беззвучно затрясся, давясь смехом.
— Это хорошо. Ребята, пусть мусор сыпется, пусть. Я потом все уберу.
— Так, — сказал Мажарин, — мы сейчас всю эту хрень будем в прихожую выносить, так что ты тут не мельтеши.
— Понял-понял, — послушно отчеканила баба Шура, — я на кухне, если что.
— Ох, ни хрена-себе, — сказал Мажарин, — так изящно послать меня, а потом на ночь глядя завалить в гости.
— Не пригласишь? — спросила Марина. — Обиделся?
Он отступил, позволяя пройти в квартиру, и запер дверь.
Тяжело лязгнули замки, и как-то тяжело у Стэльмах забилось сердце. Если бы Мажарин только знал, как трудно ей дался этот на первый взгляд бесшабашный и необдуманный поступок. Но Сергей не знал. Откуда? Он смотрел ей в глаза и чего-то ждал. Наверное, первого шага от нее, какого-то действия или слова. Ждал высокомерно, с холодком в глазах.
— Мажарин, смилуйся. Я не умею инициативничать. Не умею себя предлагать.
— Сами берут? — бросил намеренно грубо.
Не привык, чтобы девки такие вот спектакли устраивали. Ничего такого он еще не сделал, чтобы ему нервы на прочность проверять.
Маринка на миг остолбенела от его слов. Потом ее взгляд забегал по комнате, словно она в мыслях уже собиралась убежать. Мажарин перехватил и этот бегающий взгляд, и ее саму, преградив дорогу к входной двери.
— Выпусти.
— Передумала?
— Передумала. Не надо нам этого. Я ошиблась.
— Поздно.
Но Марина все же самоуверенно попыталась оттолкнуть Сергея и протиснуться к двери. Это лишь рассмешило его. Он схватил ее за плечи и поволок в спальню.
— Сережа, ты охренел совсем…
— Охренеешь тут с тобой… — рыкнул Мажарин, и она поняла, что он очень зол на нее. Злее, чем ей поначалу представилось.
Даже не пытаясь быть нежным или хотя бы аккуратным, он повалил Стэльмах на кровать, придавив своим телом. Она тяжело задышала под ним. И вся затряслась.
— Я вспомнила… ты меня вот так же вчера домой приволок.
— Ну, развлекуху мне устроила, а то я забыл уже, когда в последний раз вот так пьяных девок на себе таскал.
— А еще я сказала, что, красив ты, как бог, а живешь в дерьме…
— Угу, и секса у нас с тобой не будет, и быть тебе со мной нельзя. Что ж ты тогда ко мне сегодня приехала? Сама.
— А потому что дура, — отрывисто прошептала Марина.
— Не знаю я еще, не понял, дура ты или сука первоклассная, но хочу тебя страшно. Поэтому сейчас сдеру с тебя все шмотки и затрахаю до потери пульса. — Поцеловал ее, а она укусила его за губу. Не сильно, а только раззадорив.
— Я не раздел тебя вчера именно поэтому. Побоялся не сдержаться. Сейчас точно скромничать не буду, можешь не переживать.
Мажарин не преувеличивал. Зная, что не справится со своим влечением, завернул ее в одеяло, как в кокон, чтобы не касаться ее тела. Слава богу, Маринка спала мертвым сном, не прижималась к нему, не вертелась и практически всю ночь пролежала в одном положении.
— Даже не сомневаюсь, — хмыкнула она, чувствуя, как горячо и мокро становится между ног. От слов. От губ его, находящихся в миллиметре от ее. От обжигающего щеку дыхания…
Не поцеловались они, а сцепились в яростном поцелуе. Он подавлял Марину, кусал, пока она наконец не стала мягкой под ним и податливой.
— Расслабься… — Поцеловал шею и зашептал на ухо: — Ну, расслабься, Мариша… хорошо же будет. — Сплел их пальцы, закинул руки за голову, распластав ее на постели.
Горячая судорога прошла по телу. Она уже расслабилась под ним, выгнулась навстречу. Перестала сопротивляться и отвечала ему. Целовала по-другому. Сладко. Вкусно.
Бывает страсть, затмевающая разум, но обычно подогретая алкоголем или другим драйвом.
Но у них со Стэльмах чистая, без допинга и примесей.
Оба они трезвые. И вчера были, когда первый раз увиделись. Но столкнулись, прикоснулся к ней руками, в глаза посмотрел, и что-то в голове щелкнуло, что-то с ним начало происходить. И никому этого не объяснишь, даже себе. Одно успокаивало: с Маринкой творилось то же самое. С ума они вдвоем сходили.
Приподнявшись, Сергей стал расстегивать пуговицы на ее рубашке, но у него не хватало терпения. И через голову не снимется, узкая…
— Не могла футболку надеть?
— Руки убери, а то сейчас все пуговицы мне поотрываешь. — Облизнув вмиг пересохшие губы, Маринка стала сама снимать рубашку. Пальцы не слушались. Да и плевать. Меньше всего ее сейчас волновало, что как-то не так она выглядит или как-то не так себя ведет. Было у Стэльмах такое чувство, будто она Мажарина когда-то знала, но давно не видела и теперь страшно соскучилась. Поэтому все у них так быстро. До неприличия.
Увиделись раз — и в кровать.
Все в нем ей нравилось. И сам он, его манеры и поведение, мелкие, казалось, незначительные жесты. То, как говорил, как улыбался… как раздевался… Охренеть, какое у него тело!
Как трогал, касался, целовал, нет, ей не нравилось. Она от этого дурела. И боялась.
Хотела и боялась. Но он обещал, что будет хорошо.
— Я точно тебя сегодня затрахаю… я прям не знаю, что с тобой сделаю… всю облапаю и оближу, — хрипло говорил он, прижимаясь к ней голым телом.
Обнял ее всю, сжал, просунув руки под спину. Так хотел ее, что все болело. Ныло от желания. Ненормального и сумасшедшего.
— Грубиян какой… — сдавленно смеясь, прошептала Стэльмах, дрожа под ним.
Кровь бурлила, пульс зашкаливал, в голове все помутилось. Мажарин прижался грудью к ее голой груди, и Маринку как будто огнем опалили.
— Нет, — усмехнулся он. — Это не грубость и не пошлость.
Это похоть дикая. Срывающее крышу вожделение. Сгусток мощной подавляющей энергии, которую нужно сбросить, иначе задушит. И желание, чтобы острое удовольствие от секса было обоюдным. У Маринки точно получится. Она такая горячая, внутри бушующая. Вздрагивающая от каждой его ласки.
— Сереж, только без следов… — еле выдохнула, сомневаясь, что без следов получится. Так горячо и жадно целовал он шею.
— Хорошо.
— И выключи свет.
— Сколько условий… нет, я хочу тебя видеть.
— Или пойдем в другую комнату. Эти зеркала, блин… как будто порнушку смотрю с собой в главной роли, — усмехнулся она, бросив взгляд в зеркало и увидев их сплетенные обнаженные тела. Но, кажется, это только добавило ей желания, хотя она и так от него сгорала, почти ничего не соображая.