Оксана Сергеева - Мажарин

— Отвези меня домой, — попросила, волнуясь, и в собственном голосе услышала предательски высокие нотки.

— Скажи, какого хрена ты тащишь меня трахаться в туалет, а потом рыдаешь?

— Что за вопрос, Мажарин? Это же самое подходящее место, чтобы отыметь меня, как суку, — резанула с нарочитой грубостью, которая плохо сочеталась со слезами.

— Ты даже не кончила.

— Неловко было. — Стиснула руки в замок, скрывая дрожь.

Сергей выбросил вперед ладонь, описав круг указательным пальцем. Раз-второй. Как будто не только в воздухе, но и в голове что-то у себя прокрутил.

— Я не догоняю, — резко сказал он. — Ты с Мотей не трахалась.

— Тебе объяснения нужны, почему я с ним не спала?

— Допустим.

— За ум взялась. Теперь к незнакомым мужикам в первую же встречу в постель не укладываюсь, домой к ним сама не езжу, сексом занимаюсь только после двадцатого свидания. Кто Моте виноват, что он меня так редко куда-то приглашал. Приглашал бы чаще, уже бы давно трахались, — выдала почти на одном дыхании.

— Долго эту скороговорку учила? — посмотрел на нее знакомым сосредоточенным взглядом.

Господи, как она боялась этого взгляда!

— Нормальный ты нашла способ взяться за ум, — продолжил он. — То есть, на первом свидании ты не спишь, зато потом трахаешься, где попало.

В машине, в туалете… Где еще? Куда следующий раз пойдем? Хоть куда, только не домой?

— Почему? — спросила, вдруг потеряв силу в голосе. — Первый раз это было у меня дома… если ты забыл.

— Не забыл. Вот и говорю, теперь ко мне поедем.

— К тебе не поеду.

— Почему?

— У меня удобнее.

— Кому?

— Мне.

— А мне нет. У меня квартира больше. Там можно в каждом углу трахаться. И в ванной. А на кухне сам бог велел только трахаться.

— Давай завтра.

— Не хочу завтра, хочу сегодня.

— А я сегодня уже не хочу.

— Захочешь. Мне кажется, я сумею тебя уговорить на долгое и жаркое продолжение. Только за клубничкой и шампанским заедем.

Мажарин совсем успокоился, потому что его движения стали мягкими. Пугающими. Голову он к ней поворачивал медленно и, кажется, даже чуть осел на сиденье, расслабившись. Марине стало еще больше не по себе, ее затошнило.

— Ага, особенно за клубничкой. Давай. Чего еще неделю тянуть, прямо сегодня меня угробь.

Пусть я сдохну от отека Квинке.

— Чего?

— Аллергия у меня на клубнику. Я ее с детства не ем.

— Блины с клубничным вареньем у меня ела и ничего.

— С абрикосовым! — заорала Марина. — С абрикосовым вареньем мы ели блины! С абрикосовым, Мажарин! А вечером поехали к твоей бабушке!

И у нее на столе была скатерть в красно-белую клетку! И бабушка боялась, что суп пересолила! А она не пересолила! И торт мы ей купили!

«Птичье молоко»!

— Точно, — спокойно подтвердил, выслушав ее истеричные вопли. — Варенье было абрикосовое. — Опять сделал этот жест. Крутанул ладонью.

Раз-второй. И снова у Марины к горлу подступила паническая волна. — Не по рынку движение.

— Отвези меня домой, — тихо и чуть хрипло попросила она. Не просила, умоляла.

— Накидываешь ты мне что-то, дорогая. Точно накидываешь.

— Отвези! Домой! — закричала.

— Нет, — невозмутимо. — Хочу тебя на всю ночь. А утром на завтрак блины. С меня варенье. Абрикосовое.

Как ни просила Марина, не отпустил Мажарин. Привез к себе домой, на Воробьевы горы.

Каждый поворот ключа в замочной скважине как удар по натянутым в струну нервам. Ощущала себя так, словно из нее вынули внутренности и заполнили желе. Дрожало всё. Было мягким и непослушным.

Прихожая со встроенными по обеим сторонам шкафами как-то сразу перетекла в просторную жилую часть, и Марина оказалась в гостиной.

Нелепая ситуация. Когда-то у него в квартире чувствовала себя как дома, а сейчас терялась.

Не та квартира. Не та ситуация.

Что им теперь делать? Выпить? Поговорить? Потом душ? Постель?

Мажарин даже не пытался разрядить накаленную обстановку и ослабить напряжение. Будто ловкий охотник, он расставил силки, загнал свою жертву в ловушку и теперь отслеживал каждое ее движение.

— Сотри помаду. — Снял пиджак и бросил на диван.

— Зачем?

— Поцеловать хочу.

— Зачем? — Невольно попятилась, и Сергей, заметив это движение, шагнул к ней.

— Хочу.

— Давай без этого.

— Я пробовал. Не могу. — Подошел еще ближе. Окинул ее медленным взглядом, замер на полуоткрытых губах и задышал тяжело. Как под грузом.

— Мне нечем. — Тронула губы и растерла оставшуюся на пальцах помаду.

— Платьем сотри. Хочешь, моей футболкой… Иди сюда. Я сам. — Быстро стянул с себя футболку.

Марина качнулась вперед, но не двинулась, ноги будто к полу приросли. Татуировка. У него на животе. Ажурная черная полоска, начинающаяся от самого низа и кончающаяся в районе солнечного сплетения, чуть расширяющаяся там. Что-то абстрактное, похожее на кельтскую вязь. Красивая татуировка. И страшная. До теплого солоноватого привкуса во рту, до железистого в носу запаха. Потому что шрам под ней. Зарисовал его Серёжа, но он там, уродливый, под красивой кельтской вязью, — от груди до пупка.

Не заметила этой татуировки, когда Мажарин приходил к ней первый раз. В спальне было довольно темно, да и не могла ничего видеть, всё происходило как в тумане. Потом, когда он в душ пошел, взгляд отвела намеренно, чтобы не смотреть на него. А теперь пришлось. Прямо перед глазами стоял. По пояс голый. Еще крепче стал, сильнее. Еще шире в плечах.

— Знаю-знаю, красив, как бог… — уловив на себе взгляд, чуть улыбнулся и начал большим пальцем стирать с ее губ помаду. Сначала медленно, аккуратно скользя, потом прижимая ладонь ко рту…

Марина, не выдерживая этой пытки, отклонилась. Мажарин обхватил руками ее лицо и заставил вновь смотреть на себя, разозлившись, что она отворачивалась. Уклонялась от его рук. Отступала от него.

Снова прижал руку к губам, теплым, полураскрытым, чувствуя в середине ладони горячее дыхание, от которого задрожали пальцы. И сам, кажется, весь задрожал. Тряхнуло внутри.

— Соскучился по тебе до смерти. Это правда. Хорошо звучит, да? — Склонился, еще не поцеловал, а только коснулся и заговорил, вдыхая слова ей в рот.

— Да. Очень понятно нам обоим.

Не спешили, замерев в миллиметре от поцелуя. В мгновении от неотвратимости. Оба знали, что поцелуем всё не кончится, разобьются они друг в друге, снова дойдут до свихнутых мозгов. Поэтому она пыталась увернуться, а он, уже чувствуя ее губы, всё еще медлил.

Когда сомкнулись, притянулись, коснулись друг друга языками, чуть не взвыли оба от влажной сладости. От горячего тока, который потек по губам, языку, в глотку, внутрь, по венам.

Сцепились. Вцепились. Голодные и жадные.

Вот по этому ощущению соскучился. По ее вкусу. Подыхал без него.

Марина, сохранившая еще каплю рассудка, снова попыталась отстраниться. И снова разозлила его своим действием. Неуверенным, но не оставшимся не замеченным.

— Не нравится? А раньше тебе нравилось. Забыла уже?

— Нет. Не забыла. Всё помню. Всё. Каждый день. Каждую минуту. Каждую секунду.

— Я тебя ненавижу. Не-на-ви-жу, — прошептал горячо.

Бешеная волна внутри поднялась, кровь забурлила. Встряхнулось пережитое.

Или себя ненавидел?

Себя. Потому что надо быть полным идиотом, чтобы после всего, что между ними произошло, притащить ее к себе домой. Ни одной бабы здесь не было. И снова она! Опять она…

— Я знаю, — прошептала в ответ, вдохнув его боль, которой обдало, как ледяным ветром. — Знаю, что ненавидишь.

Пила с языка, вдыхала полной грудью его ненависть. Травилась ею. Облизнула губы, и Сергей приник к ней другим поцелуем, разрывая душу неуместной нежностью. Ненужной. Убивающей. Прижался ко рту сильнее. Сильнее вдавился в ее рот, скользнул в глубину, по языку по горячему.

Себя ненавидел больше. За то, что так и не смог от нее отказаться. Не смог освободиться. До сих пор болел ею, как тогда.

Нет, теперь сильнее болел. Хотел быть с ней, несмотря ни на что. И это «несмотря ни на что» разрушало его изнутри. Убивало. Разрывало.