Оксана Сергеева - Мажарин

…Марину, говоришь, тебе надо… так я ее не держу… она сама ко мне пришла… а потом у меня всё отняли… тебя… и ничего у меня не осталось…

…она погуляла, поиграла, поразвлекалась и устала от тебя… мусор ты для нее, понимаешь? ты никогда не был для меня мусором… никогда… ты был для меня всем… я специально так сказала, чтобы тебя не тронули, чтобы ничего с тобой не сделали…

Тяжело вдохнул. По спине озноб.

«Всё у нас отняли. Ничего не осталось. Семь лет отняли. Вырвали из жизни. Ничего не осталось!»

…с абрикосовым вареньем мы ели блины! с абрикосовым, Мажарин! я хочу тебя… помнишь? сильно, глубоко… помнишь? Серёжа, прекрати… нет, не так… Мажарин, закрой рот…

…кайфа хочу… много… прям много? всю… Мариша моя… только я буду тебя трахать… только я буду с тобой спать… только я… Серёженька, мой дорогой, мне так хорошо, очень хорошо… спасибо, милый… я очень хочу, чтобы тебе было хорошо…

— Мариша моя… только я… — шептал вслух. — Моя Мариша… моя-моя-моя…

И снова перед глазами фото, услужливо памятью подкинутое. Так четко, как никогда.

Мариша. Голая на постели. Чуть повернувшись и прикрывая глаза тыльной стороной ладони.

Смеется и радуется.

Мариша, да. Голая, да.

Прикрыл глаза, чтобы ненавистный кадр всплыл еще четче. Повторил губами Маринкину непринужденную улыбку и такую, что на фото.

Приподнял верхнюю губу.

Холодок по спине.

Не улыбка это, не смех. Хотя похоже. Оскал болезненный. Не улыбалась она — от боли скалилась.

Поднял руку к лицу, повторяя ее жест. Потом скрестил две руки.

Не просто прикрывала она глаза — защищалась. Ладони наружу выворачивают, когда защищаются. Все. Всегда. Лежала не чуть отвернувшись — отворачиваясь. Не смеялась она, не радовалась — плакала.

Вздохнул глубоко, что легкие заломило. Посмотрел на Маришу спящую. Голова раскалывалась, всё тело горело.

И только желудок полный льда. По самую глотку…

Утром Сергей отвез Марину домой. Они почти не разговаривали. И не потому, что сказать было нечего. Оба словно внутренне застыли, переваривая болезненный разговор и всё произошедшее. Только смотрели друг на друга. Будто прозрели и новыми глазами увидели.

Марина ничего не спрашивала: что им делать дальше, приедет ли он к ней вечером. Мажарин словно стеной отгородился, уйдя глубоко в свои мысли, и это немного пугало. До этого близко не подпускал, а сейчас еще спокойнее стал, холоднее.

Холодный был, но не равнодушный: за всеми ее движениями следил, за мимолетными взглядами, каждое оброненное слово ловил, кажется, к вздоху даже прислушивался. А Марину тоска начала жрать. Так хотелось тепла от него.

Того, что у них раньше было. Только как его теперь разжечь? Где искру взять?

Всю дорогу вспоминала, не сказала ли вчера того, чего говорить не стоило, не ляпнула ли чего запретного в своей агонии. В любви призналась…

Ну и ладно. Пусть знает, что дорог. Что ей тоже было что терять, вернее, что всё она тогда потеряла. И боль ее тоже еще не прошла: за его страдания она до сих пор своей болью расплачивается.

— Смотри, что у меня есть, — сказал Сергей, остановив машину у подъезда.

Сунув руку в карман пиджака, он что-то вытащил оттуда. Марина некоторое время недоуменно смотрела на серьги, браслет и кольцо, лежавшие на раскрытой ладони. Потом рассмеялась, узнав в них свои украшения и вспомнив, при каких обстоятельствах они у него остались.

— Боже, зачем ты их хранил?

— Сам не знаю. Забыл про них, так и остались в кармане того пиджака. Позже нашел.

Гораздо позже.

Забрав свои побрякушки, она небрежно сунула их в сумочку и снова улыбнулась. Будто несмело. Будто смущаясь. Но не воспоминаний смущаясь — собственной улыбки.

Сергей смотрел изучающе, пристально напрягаясь и стараясь отыскать в ее глазах знакомое выражение.

— Да-да, я помню тот секс на лавочке, — ответила на его взгляд. — День рождения был у Арсюши, а подарки всю ночь Мажарин получал.

— Угу, лучший мой подарочек — это ты.

— Да уж, — поторопилась выйти из машины, — надо было выбросить, они все равно ничего не стоят.

— Почему не стоят?

— Они не настоящие, это копии. Оригиналы я хранила в банковской ячейке. Так многие делают.

Мажарин дошел с ней до двери подъезда. Марина радовалась каждой лишней минуте, проведенной рядом с ним, но понимала, что ему лучше уйти.

Не показала своего удивления, когда он вошел с ней в лифт.

Вознамерился до двери проводить?

Старалась сохранить невозмутимость и когда Сергей, постояв в прихожей, осмотрелся и пошел в ванную. Вроде ничего не забывал у нее, но шел целенаправленно, будто хотел что-то там найти. Или что-то забрать.

Взяв со стеклянной полочки мужской парфюм, он снял крышку и понюхал.

— У меня такой же был. И сейчас есть. Люблю его.

Марина смутилась и не ответила. Сам сейчас всё поймет. Уже понял…

Вернув туалетную воду на полочку, Серёжа вошел в спальню и оглядел комнату: кровать, зеркальный шкаф во всю стену, мягкий серый ковер на полу, на окнах темные портьеры.

— Ты что-то потерял? — подавленно поинтересовалась Марина, застыв в дверях.

Мажарин заглянул в шкаф и, снова сдвинув дверцы, окинул ее каким-то любопытным взглядом. Подойдя, молча оттеснил в сторону, освобождая себе проход и направляясь на кухню.

— Ты что-то потерял? — резче спросила. Но резкость в голосе была не от раздражения — от большого волнения.

— Угу, потерял. Семь лет не мог найти и вот нашел. — Стукнул пальцем по одному из шкафчиков: — А тут, наверное, кофе?

Открыв одну дверцу, обнаружил за ней банку кофе. Распахнув другую — темно-красные кружки. Кухонный гарнитур у Маринки тоже бордовый с серой столешницей. Стеклянный стол. И еще много других мелочей в глаза бросились.

Конечно, это могло быть просто совпадением, но только не в их случае. Сегодня наконец понял, почему с первого дня мучило странное ощущение: будто уже был в этой квартире. Всё, как у него семь лет назад. Наверное, любую вещь без Маринкиной помощи мог тут найти.

Снова наткнувшись взглядом на мужскую толстовку, висевшую на спинке стула, вспомнил, как задел его сам факт нахождения у Марины в квартире мужских вещей. Очень болезненно задел. Это означало, что она с кем-то сблизилась, подпустила к себе кого-то. Привыкла, притерлась.

Она смогла жить новой жизнью. Без него. А он нет. Он без нее так и не смог.

У него есть всё и ничего одновременно. Цель достигнута. Сделка века совершена. На счетах приличная сумма денег. Настолько приличная, что можно до конца жизни не работать, ничего не делать, жить безбедно и ни о чем не беспокоиться: денег хватит не только ему самому, но и детям, и внукам. Только вот семьи у него нет. Никого нет. Ни жены, ни детей. Даже просто любимой женщины нет. Потому что жил всё это время холодно, тихо. Бесцельно…

Взял со стула кофту. Темно-синяя, с белой надписью. Маринкина вещь. Ею пахла. Ее духами, ее запахом и ничем больше. Она сама эту толстовку носила. И те другие мужские вещи, которые заметил в шкафу, тоже носила только она.

Некоторое время Мажарин смотрел на Марину, словно ждал от нее какого-то признания.

— Ну, теперь ты знаешь, с кем я живу, — нервно засмеялась она, отходя подальше и вжимаясь в стену.

— Давно? — приблизившись, осторожно заглянул в глаза, как будто боясь спугнуть любое проявление чувств, любую смену эмоций.

— Лет шесть.

— Где год была?

Она молчала. Кажется, и дышать перестала.

— Где год была? — снова спросил он. — Почему университет бросила?

— Егор забрал документы. Я заболела. А ему, видимо, надоело объясняться с кураторшей, — ответила затухающим голосом.

Сергей едва заметно кивнул. Про учебу от Нинки знал. Она сказала, что первого сентября Маринка не появилась в университете, на занятия не ходила. То, что брат забрал документы, она тоже ему сказала.

— Но вуз я закончила, — добавила Марина. — Восстановилась потом и закончила.

— Ты сказала, что узнавала про меня. Что значит «узнавала»?

— Егор рассказал мне, как… как всё случилось… — замолчала, видя, как Мажарин побагровел.

— Дальше, — накаленным голосом приказал Сергей, не отпуская ее взгляда.