Она бросила полный отчаяния взгляд на валявшиеся неподалеку тела. Но на этот раз твердо знала, что искать. И нашла за грузовиком, в специальном чехле, так и оставшемся висеть на одном из мертвецов. Только у него оказался огнемет. Татьяна сорвала чехол с трупа, упрямо выдвинула подбородок и надела чехол на спину, как ранец Александра. Крепко зажав топливный шланг в одной руке, она вытащила свечу зажигания, включила зажигалку и прижала к свече.
Прошло с полсекунды, но все было тихо. И тут из шланга вырвалось белое нитратное пламя. Отдача едва не отбросила Татьяну спиной в снег. Едва. Она осталась на ногах.
Подошла к открытому капоту грузовика и несколько секунд подержала пламя над двигателем. Потом еще несколько секунд. Может, с полминуты… сказать точнее было трудно. Наконец она правой рукой опустила рычаг зажигания, и огонь погас. Сбросив огнемет, она влезла в кабину, повернула ключ, мотор взвыл и ожил. Она перевела рычаг в нейтральное положение, нажала на сцепление, поставила мотор на первую передачу и надавила на акселератор. Машина рванулась вперед. Она медленно пересекла линию обороны, чтобы забрать доктора Сайерза.
Для того чтобы затащить его в машину, потребовалось куда больше сил, чем у нее было.
Но ненамного.
Справившись с почти невыполнимой задачей, Татьяна случайно взглянула на эмблему Красного Креста, все еще белевшую на иссеченном осколками брезенте.
Она нашла нож в сапоге Дмитрия и, подойдя к грузовику, старательно вырезала эмблему, хотя понятия не имела, каким образом прикрепит ее к финскому автомобилю. Но, услышав стон Сайерза, вдруг вспомнила о походной аптечке, с нерассуждающей решимостью достала аптечку вместе с плазмой, разрезала рукава докторских пальто и рубашки и, пока плазма вливалась в его вену, осмотрела воспалившееся и к тому же загрязненное пулевое отверстие. Доктор метался в жару. Татьяна смазала рану йодом, накрыла бинтом и с мрачным удовлетворением залила йодом свою щеку и прижала к ней на несколько секунд марлевую салфетку. Ощущение было такое, словно кусок металла по-прежнему сидит в ее щеке. Хорошо бы иметь что-то покрепче йода. Интересно, потребуются ли ей швы? Скорее всего да.
Швы.
Татьяна вспомнила, что в аптечке лежит хирургическая игла.
Оживившись, она взяла иглу и шовную нить, спрыгнула на землю, встала на цыпочки и тщательно пришила большую эмблему Красного Креста к коричневой парусине грузовика. Тонкая нить несколько раз рвалась. Но какая разница? Главное – продержаться до Хельсинки.
Закрепив узел, Татьяна села за руль, повернулась и заглянула в маленькое окошечко.
– Готовы? – спросила она доктора, собираясь навеки покинуть Советский Союз и оставить труп Дмитрия на той земле, от которой он так хотел убежать.
Татьяна вела машину по болотистой лесной тропе, обеими руками сжимая большое рулевое колесо. Нога едва дотягивалась до педалей. Найти дорогу, проходившую вдоль Финского залива от Лисьего Носа до Выборга, оказалось легко. Потому что дорога была одна. Все, что требовалось от Татьяны, – держать курс на запад. А запад можно было определить по унылому, едва светившему мартовскому солнцу.
В Выборге она показала часовому свои документы и попросила дать ей бензин и объяснить путь на Хельсинки. Он показал на ее лицо и что-то спросил, вероятно, о том, что с ней случилось, но она, не отвечая, отъехала. На этот раз дорога была вымощена, зато пришлось останавливаться на восьми контрольно-пропускных пунктах и показывать свои документы и раненого доктора. Прошло четыре часа, прежде чем она добралась до Хельсинки. Начинало темнеть.
Первое, что увидела Татьяна, – ярко освещенную церковь Святого Николая, стоявшую на холме с видом на гавань. Она остановилась, чтобы спросить дорогу к Helsingin Yliopistollingen Keskussairaala, больнице университета Хельсинки. Она выучила эти три финских слова, но, к сожалению, не понимала ответов. После пятой остановки она наконец напала на человека, немного знавшего английский. Оказалось, больница была как раз позади церкви.
Доктора хорошо знали и любили в больнице, где тот работал еще с войны сорокового. Санитары немедленно принесли носилки. И засыпали Татьяну вопросами, которых она тоже не понимала – ни на английском, ни на финском.
Там же она встретила еще одного сотрудника Красного Креста, доктора Сэма Левита. Едва взглянув на ее щеку, он объявил, что тут нужны швы, и предложил местную анестезию. Татьяна отказалась:
– Шейте так, доктор.
– Но вам понадобится не меньше десяти швов! – воскликнул тот.
– Всего десять?
Пока он шил, она сидела молча и неподвижно на больничной койке. Потом он предложил ей сульфидин, болеутоляющее и еду. Она выпила лекарство, но не стала есть, показав Левиту свой распухший окровавленный язык.
– Завтра, – прошептала она. – Завтра мне будет получше, тогда и поем.
Сестры принесли ей не только широкий чистый халат, скрывавший живот, но и теплые чулки и фланелевую сорочку и даже предложили постирать ее старую, засаленную. Татьяна отдала им одежду и пальто, но оставила повязку с красным крестом.
Позже она легла на пол у кровати Сайерза. Но пришла ночная сестра и, попросив ее пойти спать, чуть не силой подняла и вывела. Татьяна позволила увести себя, однако как только сестра спустилась на пост, Татьяна вернулась к доктору.
Утром ей действительно стало лучше, а ему – хуже. Она получила старую одежду и белый накрахмаленный халат и даже смогла проглотить немного овсянки. И весь день просидела рядом с Сайерзом, глядя в окно на замерзший Финский залив, едва видный за каменными зданиями и голыми деревьями. Во второй половине дня пришел доктор Левит, чтобы осмотреть ее лицо и спросить, не хочет ли она лечь. Татьяна покачала головой.
– Но почему вы сидите здесь? – удивился он. – Почему не отдохнете?
Татьяна повернула голову к Мэтью и не ответила.
Потому что такова моя участь – сидеть у постели умирающих…
Ночью Сайерзу стало еще хуже. Столбик термометра пополз к цифре 42. Губы несчастного пересохли. На лбу выступил пот. Пенициллин не помогал. Татьяна не понимала, что с ним творится, и хотела одного: чтобы он пришел в себя. Она так и уснула на стуле у его кровати, положив голову на подушку рядом с ним.
Но посреди ночи проснулась, вдруг почувствовав, что конец близок. Его дыхание… о, как все это было ей знакомо… с клекотом вырывалось из груди. Татьяна взяла его за руку, положила другую ладонь на лоб и своим изорванным языком шептала на русском и на английском об Америке, обо всех тех вещах, которые он увидит, когда поправится.
Доктор открыл глаза и едва слышно пожаловался, что замерз. Татьяна принесла ему еще одно одеяло.
– Простите меня… Таня… – пробормотал он, слабо сжимая ее руку и часто дыша ртом.
– Нет, это вы меня простите, – пробормотала она и уже чуть громче добавила: – Доктор Сайерз… Мэтью… умоляю, скажите мне, что случилось с моим мужем на самом деле? Дмитрий выдал его? Он арестован? Мы в Хельсинки. Мы выбрались из Советского Союза. Я туда не вернусь. Мне так мало нужно. – Она нагнула голову к его руке. – Всего лишь немного утешения…
– Уезжайте… в Америку, Таня… – Его голос угасал. – Это станет утешением для него.
– Тогда утешьте меня правдой. Вы действительно видели его мертвым в озере?
Доктор долго смотрел на нее, как показалось Татьяне, с выражением понимания и неверия, прежде чем закрыть глаза. Навеки. Татьяна ощутила, как дрогнула его рука, услышала, как воздух в последний раз с хрипом вышел из легких. И все.
Татьяна сжимала его пальцы до утра. Пока не пришла сестра и не увела ее. В коридоре она обняла Татьяну и сказала по-английски:
– Милая, иногда любых забот и самого лучшего ухода оказывается недостаточно. Люди все равно уходят от нас. Идет война. Невозможно спасти всех.
Сэм подошел к ней во время обхода и спросил, что она собирается делать. Татьяна ответила, что должна вернуться в Америку.
– Вернуться? – удивился Сэм и, подавшись вперед, прошептал: – Слушайте, не знаю, где вас нашел Мэтью. Ваш английский хорош, но не настолько. Вы действительно американка?
Татьяна, побледнев, кивнула.
– Где ваш паспорт? Вы не сможете въехать в страну без паспорта.
Она молча смотрела на него.
– Кроме того, это слишком опасно. Немцы беспощадно бомбят Балтику.
– Да.
– Корабли постоянно тонут.
– Да.
– Почему бы вам не остаться до апреля? Поработать здесь, пока не растает лед? Ваше лицо тем временем заживет. Нужно снимать швы. И нам нужны рабочие руки. Оставайтесь в Хельсинки.