Райан Уинфилд - Мелодия Джейн

– Все, что можно сделать, – это только отсрочить конец. Да и то ненадолго. Операция не вариант из-за расположения опухоли. Облучать себя я тоже не дам. Хочу дожить последние дни по-человечески. Все, Джейн. Это конец.

Джейн решительно завела машину.

– Что ты делаешь?

– Везу тебя в Сиэтл в онкоцентр.

Грейс протянула руку, заглушила мотор и вытащила ключ из зажигания.

– Я знаю, что это тяжело, Джейн. Мне тоже тяжело тебе это говорить.

– Но тамошние врачи творят чудеса, – не сдавалась Джейн. – Есть новые методы. Экспериментальные. Лекарства.

– Я там уже была.

Перед глазами у Джейн все поплыло, голова закружилась, и на миг ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. Ей понадобилось примерно с минуту, чтобы то, что она услышала, начало потихоньку проникать в сознание.

– Давно ты узнала?

– Довольно давно. Но до самого последнего времени мы не знали ни насколько все серьезно, ни насколько быстро она растет.

– Грейс… Боже мой, Грейс… Это несправедливо!

– Несправедливо. Но это правда. Я говорю тебе об этом сейчас, потому что хочу попросить тебя об одной услуге.

– Я не могу в это поверить.

– Джейн, ты меня слышала? Мне нужно, чтобы ты оказала мне одну услугу.

– Какую угодно. Я сделаю все, что бы ты ни попросила. Только скажи.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Париж.

– В Париж?

– Да. Ты поедешь?

– Конечно поеду. Конечно. Но почему именно в Париж?

– Потому что мне всегда хотелось его увидеть. С самого детства.

– А как же Боб?

– Мы собирались поехать вместе, но в последнее время мы только и делаем, что ругаемся. Он пьет и все такое прочее. В общем, я попросила его не ехать. Но одна я ехать туда не хочу. Не могу.

– Тебе не придется ехать одной, Грейс. Я с тобой. Только скажи, Грейс. Можем вылететь прямо сейчас, если хочешь.

Глаза Грейс наполнились слезами. Она похлопала Джейн по колену, потом отвернулась и вновь устремила взгляд за окно. Джейн взяла ее руку в свои. Ладошка у Грейс была маленькая и теплая, сквозь пергаментно-тонкую кожу просвечивали голубоватые вены. Джейн не могла заставить себя поверить в то, что очень скоро эта рука станет безжизненной и холодной.

Она не могла в это поверить. Она отказывалась в это верить.

Но Грейс еще ни разу в жизни не солгала ей.

– Знаешь, что забавно? – произнесла Грейс, первой прерывая молчание. – Все эти годы я откладывала деньги на пенсию, а теперь они мне даже не понадобятся. Так что мы летим первым классом, я оплачиваю все сама и не желаю слышать от тебя по этому поводу ни единого слова. Ты меня поняла? Ни единого слова.

– Ох, Грейс! – Джейн не знала, что еще сказать.

– Ты много лет назад настояла на том, чтобы мы с Бобом застраховали свою жизнь, и все это время я добросовестно платила взносы, так что после моей смерти он получит кругленькую сумму, – продолжала Грейс. – Может даже закатить шикарную вечеринку, упиться до смерти и присоединиться ко мне прямо там же, если ему так захочется.

Джейн почувствовала, как по щеке у нее скатилась слезинка. Губам стало горячо и солоно.

– Грейс… – Она сжала руку подруги.

– Что, Джейн?

– Я уже говорила это тебе вроде как в шутку, как мы все это обычно делаем. Но сейчас я хочу сказать тебе это всерьез, чтобы ты знала.

– Что сказать, Джейн?

– Я люблю тебя, Грейс. Я очень тебя люблю.

Грейс улыбнулась сквозь слезы. У нее было такое выражение, будто ей очень хотелось сказать Джейн в ответ, что она тоже ее любит, но она лишь утерла щеку рукавом и произнесла:

– Ну-ну, погоди так уж сразу признаваться мне в любви. Я еще не умерла. И потом, после того как ты поживешь со мной в одном номере, ты вполне можешь изменить свое мнение обо мне.

Грейс заявила, что вживую Сена выглядит куда более завораживающе, чем на картинах, которые она видела.

Джейн не могла с ней не согласиться.

Они остановились в отеле «Плаза Атене» – со стенами, увитыми плющом, и мраморными полами – в двухкомнатном номере с видом на Эйфелеву башню. По прибытии они первым делом запечатлели друг друга прыгающими на кровати. Джейн зарегистрировала Грейс в «Инстаграме» и настроила прямую трансляцию на ее страничку в «Фейсбуке», чтобы их приятельницы по субботним собраниям, оставшиеся дома в Америке, тоже могли смотреть фотографии.

Незнакомцам, которые сталкивались с ними на улицах, Грейс и Джейн, должно быть, казались всего лишь беззаботными подружками, на широкую ногу наслаждающимися весенним отпуском в Париже. Временами Джейн чувствовала себя именно так, пока из-за легкой дрожи в руках Грейс не проливала кофе или не присаживалась на скамеечку, чтобы переждать приступ головокружения. Эти маленькие происшествия неизменно напоминали ей о том, что привело их сюда, однако, несмотря на их возрастающую частоту, Джейн с Грейс ухитрялись с утра до вечера бродить по городу, знакомясь с его достопримечательностями, впитывая дух Парижа, и одновременно по очереди смешить друг друга.

Как-то в одном маленьком кафе Джейн поинтересовалась у официанта, почему в меню нет французского лукового супа, и при виде неподдельного возмущения на его лице, с которым тот заявил, что во Франции он называется просто луковым супом, хохотали до колик. Когда они наконец отсмеялись и собрались делать заказ, Грейс не моргнув глазом осведомилась у официанта, подают ли они мясо по-французски. По утрам, когда Грейс созванивалась с мужем, она не упускала случая поддразнить его, заявляя, что им с Джейн нужно бежать, потому что в дверь уже стучат их симпатичные французские массажисты. Когда же она наконец решила привести свою угрозу в исполнение и записала их с Джейн на массаж в спа-салон при отеле, массажисткой оказалась крепкая коренастая австрийка.

Они так хорошо проводили время, что Джейн совершенно утратила счет дням, пока однажды утром, проснувшись, не увидела на свежей газете дату и не поняла, что сегодня день рождения Мелоди. За завтраком она изо всех сил старалась скрыть от Грейс свою печаль, но та все равно почувствовала неладное.

– Что случилось, Джейн?

– Ничего.

– Ты сегодня утром сама не своя. Погоди-ка. Я поняла. Сегодня же пятнадцатое, да? День рождения Мелоди.

Джейн кивнула:

– Просто мне кажется несправедливым грузить тебя своими печалями. Тем более сейчас.

– Не смей так говорить. – Грейс, похоже, неподдельно обиделась. – Ты не единственная, кому ее не хватает.

Какое-то время обе ковыряли свой завтрак в молчании.

– У меня есть идея, – подала голос Грейс. – Давай поставим за нее свечку.

Мысль сделать что-нибудь такое, чтобы почтить память дочери в день ее рождения, Джейн понравилась.

– Давай. А куда?

– В Нотр-Дам, разумеется. До него не так далеко, к тому же я все равно собиралась там побывать.

Консьерж вызвал им такси.

Они сели в машину, и вскоре на фоне голубого парижского неба уже высились башни собора Парижской Богоматери. Таксист высадил их прямо перед собором, и они встали в очередь за большой группой японских туристов, которые громко переговаривались и фотографировали все подряд. Но стоило им переступить порог собора, как оживленный гомон мгновенно затих, как будто история этого места внушала трепет даже тем, кто был с ней не знаком.

Внутри царил прохладный таинственный сумрак. На выщербленных каменных плитах пола зыбко дрожали радужные отблески витражей. Откуда-то доносилось пение незримого хора, и негромкие голоса торжественным эхом отражались под высокими готическими сводами, точно где-то там, в вышине, кружили поющие ангелы, и Джейн ничуть не удивилась бы, окажись оно именно так.

Они миновали грешников, преклоняющих колени перед святыми, нашли старых верующих, ищущих мудрости у мертвецов, и вскоре подошли к круглому постаменту, на котором горели свечи. Грейс присела на деревянную скамью. Джейн остановилась, но Грейс сделала ей знак идти дальше.

– Ты не хочешь подойти?

– Иди одна, – сказала Грейс. – Я немного посижу здесь и просто посмотрю.

Джейн приблизилась к постаменту одна.

Она бросила монетку в один евро в ведерко для пожертвований и взяла из ящичка свечу. Поднеся ее к одной из тех, что уже горели, она зажгла ее, потом поставила рядом с остальными. Она смотрела на огонек, такой яркий в сумраке, пока все остальные рядом с ним не слились в дрожащее марево неяркого света. Тогда Джейн произнесла про себя молитву. Огонек дрогнул и вновь сделался неподвижен. Крохотный язычок пламени в море других таких же, он больше не был одинок. Он будет гореть в сердце Джейн вечно.