Энн Стюарт - Месть по-французски

— Но почему? — продолжала она настаивать с дерзостью девятнадцатилетней.

— Моя дорогая Эллен, она сказала мне, что я недостаточно люблю ее. Что если мне придется выбирать между моими лошадьми и ею, то я выберу лошадей. А так как она абсолютно права, мне нечего было возразить. Я безнадежен, Эллен. Мне остается ждать, когда ты подрастешь и выйдешь за меня замуж.

Она засмеялась, подавив в себе легкую боль.

— Я и сейчас, в моем возрасте, могу выйти замуж, Тони. Но, уж конечно, не за тебя.

— Почему? — лениво спросил он.

— Потому что, — ответила она, — если мне придется выбирать между тобой и моими лошадьми, я выберу лошадей!

Он покатился со смеху. А она ведь не врала. Ей действительно никогда не стать женой Тони — просто потому, что он никогда не попросит ее об этом. Осуществленные мечты не подают на серебряном блюдечке.

Эллен приехала в Мидоулэндс, все еще чувствуя какое-то беспокойство. Но ожидание встречи с Тони вытеснило тревогу. Она не видела его с Рождества, и ей его страшно недоставало. Недоставало всегда. Но она решила, что не останется надолго, а то еще привыкнет быть рядом с ним постоянно, как мужчины постепенно привыкают к рому или картам. Эллен позволяла себе общаться с ним лишь маленькими дозами. Чтобы поддерживать в себе силу духа.

А сегодня эта сила ей очень нужна. Сколько бы она ни внушала себе, что в Эйнслей-Холле все будет в порядке и Жаклин сумеет постоять за себя, она все-таки не могла отогнать от себя чувство беспокойства. Ей казалось, что должно случиться что-то ужасное и ее мирной жизни придет конец.

— Ну и дела! — прокудахтала миссис Рафферти, тяжело опускаясь на кухонную табуретку.

В другое время Жаклин с любопытством понаблюдала бы, выдержит ли шаткая табуретка подобное оскорбление. Но только не сегодня.

— В самом деле, — откликнулся старый дворецкий Уилкинс. — Такого в доме джентльмена я еще не видел.

Жаклин заставила себя встряхнуться.

— В доме леди, — поправила она только потому, что от нее этого ждали. — Это дом леди Эллен.

В кухне остались лишь двое старших слуг, остальных отправили заниматься их делами, и у Жаклин было странное чувство, что они трое — конспираторы. На самом деле это было не так. Она знала, что должна действовать в одиночку. Как всегда.

— Ужасно! — сказала миссис Рафферти негодующе. — Этот человек… Приехать в гости и умереть в чужой постели… просто неприлично!

Жаклин резко выпрямилась, ей снова стало холодно.

— Он мертв?

— Нет. Доктор Брэнфорд говорит, что он выкарабкается. Не знаю уж, к добру ли. Мистер Блэкторн всегда был несчастьем для своей семьи. Даже дальние родственники, такие, как леди Эллен, страдают от него.

— Всем когда-то приходится покидать эту землю, — сурово изрек Уилкинс. — Но я бы предпочел, чтобы Николас Блэкторн сделал это где-нибудь подальше от дома леди Эллен. Только подумайте, что скажут соседи!

— К тому же в комнате такой беспорядок, — вздохнула миссис Рафферти. — Все его вещи разбросаны. Доктор сказал, что это гастрит. Не лучший способ умереть.

— Пожалуй, — согласилась Жаклин. — Но опасность уже миновала?

— Доктор так считает, — мрачно сказал Уилкинс. — Однако он предупредил, что это может повториться.

Перед Жаклин встало лицо Николаса Блэкторна. Темные, мрачные глаза, чувственный рот, беспутная красота. На какой-то сумасшедший миг ей показалось, что ее снова, как когда-то, потянуло к нему.

— Наверное, — сказала она спокойно.

— Никакой это, к черту, не гастрит! — заявил Тавернер.

Николас с трудом поднял голову. Сил у него было не больше, чем у новорожденного щенка. Видит бог, он ничего не сделал, чтобы вызвать такую адскую боль в своих кишках. Да он бы лучше схватил пистолет и отбыл бы в вечность вслед за Джейсоном Харгроувом.

Послушать этого дурака доктора, он почти преуспел в этом. Вот уже два дня, как он болен, два дня его тело рвет на части. Лучше умереть, чем испытывать такие муки! А ведь он, казалось, прошел через все: пулевые раны и ножевые. Сколько раз его били — нельзя сказать, что несправедливо, — но он всегда умел презирать боль! Однако боль, которую он испытывает вот уже сорок восемь часов, не сравнима ни с чем, и этот проклятый доктор предупредил, что все может повториться.

До него наконец дошли слова Тавернера.

— Что ты сказал, Тавви?

— Я сказал, что это никакой не гастрит. Я знаю, что такое гастрит. Мой дядя Джордж умер от него. Он действует не так сразу, и ему не по зубам такой молодой и здоровый человек, как вы.

Николас умудрился сесть на кровати, проклиная дрожь и слабость во всем теле.

— О чем это ты?

— Яд, Блэкторн. Я уверен, что вас отравили.

— Не говори ерунды! Кто меня мог отравить? Если Харгроув умрет, то Мелисса, скорее всего, будет мне только благодарна. Его никто не любит, и родителей у него нет.

— Прощу прощения, сэр, но ведь он не единственный ваш враг. Вашу жизнь праведной не назовешь.

Николас выдавил из себя подобие улыбки.

— В жизни не слышал более правдивых слов, Тавви. О моей смерти будут скорбеть немногие. Но ведь тут весь вопрос в возможностях. Не думаю, чтобы Эллен подсыпала мне перед отъездом яд в виски.

— Больше бренди вы пить не будете, — решительно заявил Тавви.

— Не дури, парень!

— Все! Теперь я буду сам подавать вам еду. Никогда не доверял этим французам.

— Ну ты совсем свихнулся! Еще скажи, что этот древний Уилкинс мстит мне за то, что я лишил невинности его дочь.

— А это правда? — моментально насторожился Тавернер.

— Понятия не имею, есть ли у него вообще дочь. Но если есть, и хорошенькая, — то, может, и да.

— Ну, это все «если». Бьюсь об заклад: это француженка!

Блэкторн задумался.

— Я ей, кажется, действительно не понравился. Но вряд ли это может стать мотивом для убийства.

— Не знаю, как там насчет мотива, — заявил Тавернер, — но возможностей у нее больше всех. Это ведь она готовила вам еду? И дело не в том, что вы ей не понравились. Я видел, как она на вас смотрит. Она вас ненавидит. Здорово ненавидит за что-то.

— Ерунда, — сказал Николас и, откинувшись на подушки, закрыл глаза.

— Может быть. Но я все равно буду за ней следить. Больше она не притронется к вашей еде. Никто, кроме меня, не притронется!

— А ты не хочешь отправить меня на тот свет, Тавви? — пробормотал Николас, совершенно обессиленный.

— Ну вот еще, — фыркнул слуга. — Если бы я хотел вас убить, то вонзил бы вам в сердце нож. Яд — это женские штучки.

— Возможно, — устало сказал Николас. — Но я прошу тебя хоть раз в жизни действовать осторожно. Если это был яд и его действительно подложила Мамзель, мы должны поймать ее с поличным.

— Да я бы ей горло перерезал!

Николас раздраженно махнул рукой:

— Потерпи.

— А что, я не прав? — возмутился Тавернер.

— Давай сделаем так: если приступ не повторится и я буду чувствовать себя лучше, я прикажу ей приготовить мне что-нибудь вкусное.

— Зачем?

— Прикажу ей попробовать это блюдо первой.

Тавернер удовлетворенно кивнул:

— Вы всегда были башковитым!

— Стараюсь, Тавви. Стараюсь.

И, закрыв глаза, Николас провалился в беспокойный сон. Ему почему-то снилась Франция.

Когда Николас впервые поехал в Бургундию, ему было двадцать два года. Он был достаточно взрослым человеком для такого путешествия и, уж конечно, не собирался нанимать себе в сопровождающие какого-нибудь обедневшего церковника с путеводителем. У него на уме было совсем другое — развлекаться и прожигать жизнь на всю катушку.

Его все-таки выгнали из Кембриджа. Он добивался этого три года и в конце концов добился, пустив на ветер деньги, которые отец посылал ему на его дорогое образование.

Все, правда, было не так-то просто. Как ни странно, оказалось, что ему нравится учиться, а увлечения его были весьма разнообразны. Он изучал новейшие методы ведения сельского хозяйства, свойства электричества и строение человеческого тела. Погружался в латынь и греческий, военную науку, философию Платона и Софокла. На какое-то время он даже позволил себе увлечься юриспруденцией, но все равно не находил себе места. То он был готов бежать, совершать неблаговидные поступки, которые очернили бы его в глазах всех и вся, то ждать, что что-то увлечет его больше другого. Однако довольно скоро главная цель его жизни определилась окончательно.